Да, я знал это, он был должен всем. На долги кредиторам и бывшим женам у него улетело пятьдесят тысяч. Мне стало немного жаль его. Я взял его в дело, но вряд ли он сумеет принести какую-нибудь пользу компании, а ведь когда-то он был одним из лучших авиаконструкторов в стране.

– Ваш контракт не предусматривает таких авансов.

– Я знаю, но это очень важно. Обещаю, что больше подобного не повторится. Сейчас мне нужны деньги для Моники.

– Для Моники? А что с ней?

– Я хочу отправить ее к матери в Англию, мне уже трудно с ней. Она тайком встречается с каким-то парнем, и если еще не спит с ним, то думаю, что это скоро случится.

Я некоторое время молча смотрел на него. Интересно, он вежливо дает понять мне или шантажирует? Возможно, ему уже обо всем известно, и он говорит подобным образом, чтобы я понял.

– Вы знаете этого парня?

Он покачал головой.

– Если бы знал, убил бы. Ведь она еще невинное дитя.

Я придал своему лицу равнодушное выражение. Родительская любовь слепа, и родители слепцы. Даже такой опытный ловелас, как Эймос, был не более чем слепец.

– Вы уже говорили с ней?

Он снова покачал головой.

– Я пытался, но она ничего не хочет слушать, знаете эту современную молодежь. Они учатся всему в школе, и уже трудно что-либо изменить. Однажды, когда ей было шестнадцать, я нашел у нее в книжечке пачку презервативов.

Вот тогда-то и надо было ее остановить, он опоздал на три года. Теперь ей было девятнадцать, и она жила своей жизнью.

– И что мне теперь делать? – со злостью воскликнул Уинтроп. – Посадить под замок?

– Надо попытаться быть ей отцом.

– Откуда у тебя такой опыт, можно подумать, что у тебя есть собственные дети.

Я мог бы сказать ему, что мой отец всю жизнь был слишком занят, чтобы заниматься мной, но я так устал. Давая понять, что разговор закончен, я поднялся с дивана.

– Так как насчет денег, – забеспокоился Уинтроп.

– Я дам вам денег. – Внезапно во мне вспыхнуло отвращение. Зачем я окружаю себя подобными людьми? Они похожи на пиявок – если уж раз вцепятся, то не отстанут. – И дам, между прочим, двадцать пять тысяч.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Правда, Джонас?

– Да, но при одном условии.

Впервые за время нашего разговора Эймос насторожился.

– Что за условие?

– Ваш уход.

– Из «Уинтроп Эркрафт»? – недоверчиво спросил он.

– Из «Корд Эркрафт», – жестко сказал я.

Краска отлила от лица Уинтропа.

– Но... но ведь я создал эту компанию, я знаю о ней все. Я как раз собирался начать разработку нового самолета, которым наверняка заинтересовались бы военные.

– Берите лучше деньги, Эймос, – холодно сказал я и направился к лифту. Я вошел внутрь, и лифтер закрыл дверь.

– Наверх, мистер Корд? – спросил он.

Я посмотрел на него. Что за глупый вопрос, а куда еще можно было ехать?

– Куда хочешь, – вяло ответил я.

Моника лежала на кровати поверх моей пижамы и дремала. При моем появлении она открыла глаза.

– Все в порядке?

Я кивнул.

– А что надо было папаше? – спросила она, наблюдая, как я снимаю рубашку.

Я разделся и поймал пижаму, которую она бросила мне.

– Он только что подал в отставку, – ответил я, надевая пижаму.

Моника села на кровати, раскрыв от удивления свои карие глаза.

– В отставку?

Я кивнул.

– Но почему?

– Он сказал, что хочет больше времени уделять тебе.

Некоторое время она молчала, недоуменно уставившись на меня, потом рассмеялась.

– Черт побери, всю жизнь я хотела, чтобы он уделял мне больше внимания, и теперь, когда я не нуждаюсь в нем, он решил поиграть в заботливого отца.

– Ты больше в нем не нуждаешься?

– Он мне больше не нужен. – Моника встала с кровати, подошла и положила голову мне на грудь. – Теперь у меня есть ты, – прошептала она доверчивым детским голоском. – Ты для меня все: отец, брат, любовник.

Я погладил ее каштановые волосы. Внезапно я почувствовал к ней большую нежность – мне-то было известно, каким одиноким можно быть в девятнадцать лет.

Я ласково поцеловал ее в лоб.

– Давай спать, детка, уже почти утро.

Она уснула мгновенно. Голова ее покоилась на моем плече, я обнял ее за шею. Я долго не мог уснуть, разглядывая ее спокойное лицо. Взошло солнце, и его первые лучи заполнили комнату.

Чертов Эймос Уинтроп, чертов Джонас Корд! Я проклинал всех людей, которые были слишком заняты и слишком эгоистичны, чтобы быть отцами своим детям.

Я начал дремать, согреваемый теплом ее стройного, изящного тела. Потом пришел сон, глубокий чудесный сон.

На следующий вечер мы обвенчались в церкви в Рино.

Заметив сверкание чешуи в воде, я закинул блесну как раз в то место, где резвилась форель. Меня охватил азарт, я знал, что поймаю ее. Все было прекрасно: и тени от деревьев на берегу ручья, и голубые, зеленые, красные блики сверкавшей блесны. Еще немного, и она попадется. В этот момент я услышал голос Моники, доносившийся с берега.

– Джонас!

От звука ее голоса форель скрылась в глубине и, еще не успев обернуться, я почувствовал, что медовый месяц кончился.

– Что такое?

Она стояла на берегу в шортах, коленки покраснела, нос шелушился.

– Тебя просят к телефону из Лос-Анджелеса.

– Кто?

– Не знаю, какая-то женщина, но она не представилась.

Я обернулся и посмотрел на ручей. Рыба уже не плескалась, а это значило, что она ушла и рыбалка закончилась.

– Скажи ей, пусть подождет минуту, – крикнул я и побрел к берегу.

Моника кивнула и вернулась в хижину, а я принялся складывать удочку. Интересно, кто бы это мог быть. Очень мало людей знало об этой хижине в горах. Когда я был ребенком, то приезжал сюда с Невадой, отец всегда хотел поехать с нами, но так и не собрался.

Было уже далеко за полдень и воздух наполнился вечерними звуками, из чащи леса доносилось стрекотание цикад. Прислонив удочку к стене хижины, я вошел в комнату. Моника сидела в кресле рядом с телефоном и листала журнал. Я взял трубку.

– Алло?

– Мистер Корд?

– Да.

– Подождите минутку, на проводе Лос-Анджелес, – сказала телефонистка.

Вдруг я услышал щелчок и знакомый низкий голос произнес:

– Джонас?

– Рина?

– Да, – ответила она. – Я три дня разыскиваю тебя, никто не знает где ты, и я подумала о хижине.

– Молодец, – сказал я, взглянув на Монику. Казалось, что она увлечена журналом, но я знал, что она прислушивается.

– Между прочим, прими мои поздравления, надеюсь, что ты счастлив. У тебя очень приятная жена.

– Ты знаешь ее?

– Нет, – быстро ответила Рина, – видела фотографии в газетах.

– А-а, спасибо, но надеюсь, ты не для этого позвонила?

– Конечно нет, – ответила она с присущей ей прямотой. – Мне нужна твоя помощь.

– Если тебе нужны очередные десять тысяч, то пожалуйста.

– Мне нужно гораздо больше денег.

– Насколько больше?

– Два миллиона.

– Что? – воскликнул я, – для чего, черт возьми, тебе нужны такие деньги?

– Это не мне, – в голосе ее прозвучали печальные нотки, – это для Невады. Он в затруднительном положении и может потерять все, что имеет.

– А я думал, он процветает. Газеты писали, что он зарабатывает по пятьсот тысяч в год.

– Это так, но...

– Что но? – Я вытащил сигарету и поискал спички. Моника заметила это, но не сдвинулась с места. – Да, я слушаю.

– Невада вложил все в фильм. Он работал над ним целый год, а теперь его не выпускают на экраны.

– Почему? Наверное, какая-нибудь мура?

– Нет, – быстро возразила она, – совсем нет. Это великий фильм. Но сейчас в прокат берут только звуковые картины.

– А почему он не сделал звуковую картину?

– Он начал работать над ней более года назад, и никто не ожидал, что звуковое кино так быстро завоюет все позиции. И теперь банк требует возврата ссуды, а Норман денег не дает. Он делает собственные фильмы.