Тогда я ухватился за оружие, данное мне в руки Эйз[ерманом], — нападки на коммунизм, — тем более, что Грюн продолжал интриговать, бегал по мастерским, по воскресеньям приглашал публику к себе и т. д., а в воскресенье после вышеупомянутого собрания он самсовершил безграничную глупость: в присутствии восьми или десяти штраубингеров стал нападать на коммунизм. Поэтому еще до начала обсуждения я потребовал голосования по вопросу о том, коммунисты мы или нет. Если мы коммунисты, то надо прекратить нападки на коммунизм, которые позволил себе Эйз[ерман]. Если же нет, если здесь собрались первые встречные потолковать о том, о сем, то мне нет дела до них, и я больше не приду. Это вызвало величайшее возмущение грюнианцев, которые стали уверять, что они собрались обсуждать «благо человечества», собрались для просвещения, что они люди прогресса, а не односторонние доктринеры и т. д. Как же можно таких добропорядочных людей называть «первыми встречными»? К тому же они хотели бы прежде всего знать,что, собственно, есть коммунизм (подлецы! ведь в течение ряда лет они называли себя коммунистами и отреклись только из страха перед Грюном и Эйзерм[аном], после того как те втерлись к ним под предлогом коммунизма!). Я, конечно, не был застигнут врасплох их любезной просьбой рассказать им, неучам, в двух — трех словах, что такое коммунизм. Я дал им тогда самое простенькое определение, которое, не выходя из рамок обсуждавшихся спорных вопросов, заключало в себе требование общности имущества, и тем самым исключало,как всякое миролюбие, мягкость и почтение к буржуазии и к штраубингерству, так и прудоновское акционерное общество с его сохранением индивидуального владенияи всего, что с этим связано. В остальном это определение не содержало ничего такого, что давало бы им повод уклониться от него и увильнуть от предложенного голосования. Итак, я определил намерения коммунистов следующим образом: 1) отстаивать интересы пролетариев в противоположность интересам буржуа; 2) осуществить это посредством уничтожения частной собственности и замены ее общностью имущества; 3) не признавать другого средства осуществления этих целей, кроме насильственной демократической революции.
Об этом спорили два вечера. На второй день лучший из трех грюнианцев, заметив настроение большинства, целиком перешел на мою сторону. Остальные двое, сами того не замечая, все время противоречили друг другу. Многие из присутствующих, до того момента не подававшие голоса, вдруг неожиданно заговорили и решительно заявили, что согласны со мной. Раньше это делал только Юнге. Некоторые из этих homines novi {87} говорили очень хорошо, хотя и дрожали от страха, боясь запутаться; они, по-видимому, обладают достаточным здравым смыслом. Одним словом, когда дело дошло до голосования, собрание объявило себя коммунистическим, в духе вышеприведенного определения. Решение было принято тринадцатью голосами против двух оставшихся верными грюнианцев; один из них, впрочем, потом заявил, что ему очень хотелось бы самому уверовать в коммунизм.
Таким образом, получилась, наконец, tabula rasa {88} , и теперь можно попытаться по возможности что-нибудь сделать из этих молодцов. Грюн, которому легко удалось выпутаться из своей денежной истории, потому что главными кредиторами были те же самые грюнианцы, его главные последователи, теперь очень низко пал в глазах большинства и даже в глазах части своих сторонников и, несмотря на все свои интриги и фокусы (например, он приходил в шапке на собрания, которые происходят у заставы), блестяще провалился со своими прудоновскими ассоциациями. Но если бы меня не было здесь, наш друг Э[вербе]к покорно дал бы впутать себя в эту историю. —
Какой хитрый прием придумал Грюн! Сомневаясь в мыслительных способностях своих молодцов, он до тех пор повторяет им свои глупости, пока они не выучат их наизусть. После каждого собрания — разумеется, ничего не могло быть легче, как заставить замолчать такую оппозицию, — вся эта банда, потерпев поражение, бегала к Грюну, рассказывала, что я говорил, конечно, в совершенно искаженном виде, а он их опять вооружал. Когда они после этого открывали рот, то стоило им сказать два слова, как уже можно было каждый раз угадать всю фразу. Конечно, из-за такого наушничанья мне приходилось быть очень осторожным, чтобы не высказать этим молодцам каких-либо общих положений, которые могли бы быть использованы г-ном Грюном, дабы снова приукрасить свой «истинный социализм»; тем не менее этот мерзавец недавно в «Kolnische Zeitung» использовал с различными искажениями то, что я говорил штраубингерам по поводу женевской революции [71], в то время как он здесь вдалбливал им прямо противоположное.Он теперь занимается политической экономией, этот молодчик.
Вы, вероятно, видели объявление о книге Прудона {89} . Я получу ее на днях; она стоит 15 франков, ее невозможно купить — это слишком дорого.
Вышеупомянутая публика, перед которой разыгрывалась эта история, состоит приблизительно из 20 столяров, которые, кроме того, встречаются только на собраниях у заставы, где присутствует самый различный народ; кроме певческого клуба, у них нет сколько-нибудь прочной организации, вообще же это частично обломки Союза справедливых [72]. Если бы можно было собираться открыто, у нас скоро было бы больше ста человек одних столяров. Из портных я знаю только нескольких, тех, что приходят на собрания столяров. О кузнецах и кожевниках ничего нельзя узнать во всем Париже. Никто ничего о них не знает.
На днях Криге как член Союза справедливых прислал отчет «палате» (центральному правлению). Конечно, я читал его послание, но так как это было нарушением клятвы, за которое полагается смертная казнь, кинжал, петля и яд, то вы никому не должны об этом писать. Это письмо, так же как и его ответ на наше обвинение, доказывает, что наше обвинение {90} принесло ему пользу и что теперь он больше заботится о мирских делах. Он подробно рассказал о затруднениях, с которыми они сталкиваются. Первый период истории этих американских штраубингеров заполнен неудачами — очевидно, Криге стоял во главе и вел денежные дела как человек с необъятно широкой натурой. «Tribun» раздавался, а не продавался, источником дохода служили добровольные дары, одним словом, хотели повторить главы III–VI деяний апостолов; не было также недостатка в своих Анании и Сапфире, и в результате оказалась масса долгов. Второй период, — когда Криге становится простым «регистратором» и управление денежными делами, по-видимому, перешло к другим молодцам, — это период подъема. Вместо того чтобы взывать к щедрым душам людей, теперь апеллировали к резвым ногам любителей танцев и вообще к более или менее некоммунистическим источникам дохода; к их удивлению, обнаружилось, что необходимые деньги полностью можно собрать посредством балов, загородных прогулок и т. д. и что в интересах коммунизма можно использовать и человеческую испорченность. Теперь они в денежном отношении вполне обеспечены. Среди «препятствий», которые им пришлось преодолеть, бравый текленбуржец {91} перечисляет также и всевозможные оскорбления и подозрения, которые им приходилось переносить, «наконец, и со стороны «коммунистических» философов в Брюсселе». Кроме того, он пускается в тривиальные рассуждения против колоний, рекомендует им (то есть самым решительным своим противникам) «брата Вейтлинга», но в общем говорит главным образом о мирских делах, хотя и с некоторым оттенком елейности, и только временами раздаются стенания о братстве и т. д.
Получаете ли вы в Брюсселе «Reforme»? Если вы ее не читаете, напишите мне, и я буду сообщать вам, если там будет что-нибудь интересное. Вот уже четыре дня она преследует «National» за отказ безоговорочно присоединиться к циркулирующей здесь петиции по поводу избирательной реформы. Она утверждает, что это происходит из одной только приверженности к Тьеру. Некоторое время тому назад здесь прошел слух, что Бастид и Тома вышли из редакции «National», что М^раст остался в одиночестве и что он заключил союз с Тьером. Газета опровергла этот слух. Правда, перемены в ее редакции произошли, но подробностей я не знаю; известно, что уже с год эта газета очень сочувственно относится к Тьеру; «Reforme» доказывает теперь газете «National», как сильно она скомпрометировала себя своими симпатиями к Тьеру. — Впрочем, «National» в последнее время сделала несколько глупостей из одной только оппозиции к «Reforme»; так, например, из простой злобы она отрицала впервые появившиеся в «Reforme» сообщения о португальской контрреволюции [73], до тех пор пока этого уже нельзя было больше отрицать, и так далее. «Reforme» изо всех сил старается теперь вести такую же блестящую полемику, как «National», но это ей не удается.
