Будь здоров и отвечай немедленно.

Твой К.Маркс

Кстати! Напиши же, наконец, достойному Дронке, чтобы он отвечал на письма по делам Союза, а не только обращался с просьбой о деньгах. Господа кёльнцы [172]еще ничего о себе не дали знать. Вейдемейер упоминает о «Хауде», который жестоко поплатился в Германии, а теперь опять находится здесь; он его считает «в общем славным парнем».

Ты должен серьезно подумать, о чем тебе написать. Англия не подходит, так как об этом уже имеются две статьи, а вместе со статьей Эккариуса, пожалуй, и все три. О Франции тоже много не скажешь. Быть может, ты смог бы, в связи с новейшими произведениями Мадзини, взять, наконец, за шиворот этих жалких итальянцев вместе с их революцией? (Его «Республика и монархия» и т. д. и его «Религия, папа» и т. д.)

[Приписка Женни Маркс]

Дорогой г-н Энгельс!

Ваше дружеское участие в связи с постигшим нас тяжелым ударом — потерей нашего маленького любимца, моего бедного, стоившего мне стольких страданий крошки ^{233} , — принесло мне большое облегчение, тем более, что в последние тяжелые дни я имела все основания горько жаловаться на нашего друга Ш[рамма]. Моему мужу и всем нам сильно недоставало Вас, и мы часто тосковали без Вас. Все же я рада, что Вы уехали отсюда и находитесь на верном пути к тому, чтобы стать крупным хлопчатобумажным лордом. Постарайтесь только поосновательнее вклиниться между обоими враждующими братьями; эта борьба сделает Вас необходимым Вашему почтенному папаше, и мысленно я уже Вас в качестве Фридриха Энгельса junior ^{234} и компаньона Вашего отца. Но самое лучшее при этом все же то, что Вы, несмотря на торговлю хлопком и прочее, останетесь прежним Фрицем и, говоря языком трех архидемократов, Фридриха-Вильгельма (первого), Кинкеля и Мадзини, «не отойдете от священного дела свободы».Карл уже написал Вам кое-что о здешней грязи; я еще прибавлю несколько фактов. Толстый невежа Хауде в своем клеветническом турне по Германии потерял весь свой жир и очень неловко себя чувствует, когда кого-нибудь встречает. У диктатора Гиппопотама ^{235} , говорят, появился маленький гиппопотам сомнительного происхождения, и рыцарь Грейт-Уиндмилл Виллих Гогенцоллерн увеличил свою благородную свиту несколькими негодяями и разбойниками с большой дороги. Наша собственная публика перебивается изо дня в день, занимая в долг несколько пенсов. Рингс зарабатывает теперь кое-что в качестве клакера у герцога Брауншвейгского, который опять произносит речи перед судом.

На недавнем польском банкете, который сообща устроили французские, немецкие, венгерские и польские crapauds ^{236} (Виллих, Фиески, Адан и др.), дело дошло до драки. Больше мы ничего не слыхали об этой шайке.

Вчера вечером мы были на первой лекции Эрнеста Джонса по истории папства. Его лекция была очень хороша и для англичанина является прямо выдающейся; для нас, немцев, прошедших муштру Гегеля, Фейербаха и т. д., она была не вполне на высоте. Бедный Гарни был при смерти; у него был нарыв в дыхательном горле. Ему еще нельзя говорить. Английский врач дважды оперировал его и не попадал на больное место. Его «Red Republican» превратился в «Friend of the People». Ну, на сей раз хватит. Дети много говорят о дяде Ангельсе, а маленький Тилль ^{237} , следуя Вашим уважаемым инструкциям, дорогой г-н Энгельс, великолепно поет песню о «старой шубе и лихом венике».

На рождество, я надеюсь, мы Вас увидим.

Ваша Женни Маркс

Впервые полностью опубликовано на языке оригинала в Marx — Engels Gesamtausgabe. Dritte Abteilung, Bd. 1, 1929 и на русском языке в Сочинениях К.Маркса и Ф.Энгельса, 1 изд., т. XXI, 1929 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого и французского

Манчестер, 17 декабря 1850 г.

Дорогой Маркс!

Последнее время я, в виде исключения, был очень занят, а кроме того, были и другие препятствия, выбившие меня из моей обычной колеи и помешавшие мне писать. Этим объясняется мой запоздалый ответ.

Манифест Фанона — Каперона — Гуте действительно шедевр и по содержанию, и по форме. Фанфаронство достигло здесь своего наиболее совершенного выражения, и г-н Бартелеми дал, наконец, миру пример того, что значит говорить напрямик. Военные выкладки этого гранитного человека также весьма наивны: этот простак большую часть корпусов австрийской армии посчитал дважды, как легко убедиться даже при самом поверхностном просмотре газет. Впрочем, это уж слишком большое бесстыдство — после всех позорных провалов, начиная с 1848 г., и при нынешнем благодушном настроении всех наций, особенно crapauds ^{238} , кричать о народных волнах, которые грозят поглотить троны. Коллекция имен, стоящих под манифестом, является, пожалуй, самой прекрасной чертой этого произведения. Такого европейского конгресса еще никогда не было. Ледрю-Р[оллен], Мадз[ини] и К° приобретают благодаря этому ребячеству некоторое значение. Впрочем, я желал бы знать, чем эта тряпка Завашкевич, подписавшийся под манифестом, отличается от ледрю-ролленовского поляка Дараша и в какой мере обоих подписавшихся венгров можно предпочесть Мадзини. Шаппер и Руге, конечно, стоят друг друга, и если только этот таракан Диц своей тяжестью не склонит чаши весов на сторону нового европейского комитета, то вряд ли эти господа выдержат конкуренцию со своим оригиналом.

Недавно я был у Джона Уотса; парень, кажется, недурно ведет коммерцию; его магазин в Динсгейте, расположенный несколько выше, теперь значительно расширился. Он стал настоящим радикальным мещанином, ничем не интересуется, кроме просветительного движения ^{239} , преклоняется перед «моральной силой» [173] и избрал г-на Прудона своим кумиром. Он перевел «Экономические противоречия» ^{240} и другие работы и потерял при этом много денег, так как английские рабочие еще недостаточно хорошо «воспитаны», чтобы понимать эти замечательные книги. Он рассказал мне много разных историй, из которых видно, что он прекрасно умеет развивать свое портняжное предприятие, афишируя свой буржуазный либерализм. В просветительных комитетах он заседает в братском единении со своими прежними ярыми врагами, диссентерскими попами, и время от времени получает от них благодарность «за весьма дельный доклад, прочитанный им этим вечером». Благодаря этой метаморфозе парень потерял, на мой взгляд, всякую привлекательность; с тех пор я у него больше не был. Для людей, проделавших подобное превращение и ставших солидными буржуа, Прудон, естественно, является здесь настоящей находкой: идя как будто весьма далеко, дальше Оуэна, он все же остается вполне респектабельным.

Я ничего не имею против того, чтобы написать о г-не Мадзини и итальянской истории. Мне недостает только, кроме вещи, напечатанной в «Red Republican», всех сочинений Мад-зини. До рождества мне, однако, ничего не удастся сделать, так как через неделю я ведь буду в Лондоне. Тогда я и заберу с собой все, что мне нужно. Возможно, что до того времени нам придет в голову еще что-нибудь.

Сердечная благодарность твоей жене за ее дружеские строки ^{241} . С превращением в хлопчатобумажного лорда дело обстоит не так уж страшно; мой старик ^{242} , кажется, совсем не склонен держать меня здесь дольше, чем это абсолютно необходимо. Впрочем, увидим. Петер Эрмен шмыгает здесь все время, как лиса, у которой хвост застрял в железных тисках, и старается выжить меня путем интриг. Этот болван думает, что онможет меня разозлить.