Начальнику оперативной группы В–21 Унтерштурмфюреру СС Нойберту

Направляю Вам для ознакомления оперативные документы НКВД, захваченные нашей разведкой.

Заместитель командира 62–й пехотной дивизии подполковник Ляшке

В который раз, обходя периметр котловины, я прикидывал возможность выхода из этой ямы. Залезть по стене? Нереально, я не альпинист до такой степени. Да и не дадут. Вечером немцы зажигали два прожектора, которыми периодически обшаривали склоны. Проползти наверх по дороге? Еще один вид самоубийства. Пробовали уже. Напроситься к немцам на разговор? Интересно — как? Тут уже пытался один, вышел к дороге и стал кричать что–то пулеметчикам.

Что интересно — по–немецки. К нему сразу же рванулась из толпы пара человек. Потом их всех утащили наверх полицаи. Уже бездыханных. Нет, это тоже не вариант. Дорога узкая, одной телеге проехать. Переть наверх всей толпой? На ней же всех и положат. Судя по всему, относительно нас, тут сидящих, немцы свое мнение уже составили. С их точки зрения, выход нам всем отсюда один — в могилу. Нерадостная перспектива…

Прошло семь дней, как я сюда попал. Встал на третий, счастливо избегнув путешествия к дороге. Ранения мои при более тщательном осмотре оказались больше поверхностными. Куча синяков, распухшая морда, ожог на левой руке и касательные пулевые ранения в спину. Эти–то раны были весьма болезненными, и кровищи от них натекло — дай боже! Вот я и выглядел как живой труп. Словно зомби из фильма ужасов.

Пару дней я осматривался, прислушивался к редким разговорам. Понемногу у меня стало складываться впечатление о данном месте. Это не лагерь. Это — последняя остановка. Здесь собрали тех, на кого, по какой–либо причине, немцы заимели зуб. Этим и объяснялось их отношение к пленным. Нам всем дали возможность помереть долгой и мучительной смертью. Дабы исключить какие–либо варианты иного исхода, пленных никто и никуда отсюда не выводил. Побег был практически исключен. В этих условиях четыре пулемета положили бы всю толпу без проблем. За три минуты. Соответственно и охрана тут была невелика. Нет нужды в конвойных, уборщиках, обслуге. Пригнали сюда хиви или полицаев десяток — и все, проблема решена. Покойников они вытащат и закопают, а остальное — не нужно. Сколько тут немцев? Взвод, не более. В открытом бою им не устоять — сомнут и задавят массой, несмотря на пулеметы. Вот и держат нас всех внизу. Значит, что?

Правильно — выйти наверх, вот главная задача. На сегодняшний момент. Осталось решить вопрос: каким образом? Пробовать совершить этот подвиг в одну харю? Малореально. Перекинулся я тут парой слов с окружающими — тоска. На жизнь они тут все озлоблены — дальше уж некуда. Им бы только до ближайшего фрица дорваться. Но вот в плане помощи к сложному побегу… нет, не пойдут. Злость есть, а вот с терпением плохо. И с физическим состоянием — аналогично. Да и кормежка тут, на такой долго не протянуть. Стало быть, времени у меня не так уж и много. Еще пара дней, и я сам буду уже не в той форме, чтобы сотворить что–то выдающееся.

Телефонный звонок.

— Гауптман Ранке слушает!

— Привет, Вилли! Это майор Крайновски.

— Привет, Генрих! Совсем забыл старого товарища!

— Извини, Вилли, но тут столько всего навалилось. Да ведь ты и сам, наверное, в курсе. Мимо вас, в штабе, разве что мыши незамеченными бегают.

— Слышал–слышал. Генерал был очень сильно недоволен, между нами говоря. Ему тоже пришлось докладывать наверх. И там ему высказали несколько неприятных слов.

— Догадываюсь. Собственно говоря, я и звоню тебе по этому поводу.

— Ну–ну, давай, что ты там еще накопал?

— Собственно говоря — немного. Ты ведь должен знать, что я разговаривал с русскими диверсантами, захватившими дот?

— Знаю. Генерал еще был удивлен — на каком же языке? Так и сказал — что, Крайновски выучил русский?

— Надеюсь, мне это не потребуется. Нет, мы разговаривали по–немецки. И я был удивлен тем, что мой собеседник разговаривал вполне нормальным языком. Не путал слова и вообще вел себя как немец. Даже акцента у него не было.

— Ну, среди русских офицеров попадаются даже и образованные люди. Пару месяцев назад я допрашивал одного пленного подполковника. Так он говорил на вполне приличном «хохдойче».

— Вилли, не путай! Ты говорил с подполковником, а моим собеседником был обычный фельдфебель!

— Ну и что? Он тоже мог знать немецкий язык.

— Как тебе объяснить… дело даже не в том, на каком языке мы с ним говорили, — это вторично. Вопрос в том, как он говорил!

— И как же?

— Я был уверен, что говорю с офицером! Причем с грамотным офицером. Есть, знаешь ли, словесные обороты и формулировки, по которым можно узнать в собеседнике образованного человека.

— Ну и что?

— Ты же знаешь, мы подобрали двоих пленных. Один был уже почти труп, и мы его отдали ребятам из СС. Они утащили его куда–то к себе. Второго же удалось разговорить. Он тоже был ранен, но отвечать на вопросы мог.

— И что же он рассказал интересного?

— Вилли, мы знаем друг друга уже не первый год, ведь так?

— Достаточно давно. К чему это ты?

— Ну ты же помнишь, мы всегда помогали друг другу.

— Генрих, я ничего не забыл. Если ты именно это имеешь в виду. Я помню, чем тебе обязан.

— Ну, какие счеты между старыми друзьями?

— Ближе к делу, Генрих.

— Хорошо. Так вот, пленный показал, что дот штурмовали штрафники.

— Я помню, ты об этом писал в рапорте.

— Да. А вот о том, что командовал ими такой же штрафник, да еще и рядовой.

— Хм… Старику это не понравится.

— Ты правильно меня понимаешь, Вилли. Если учесть, что кроме этих штрафников в доте не было больше никого.

— Угу.

— К сожалению, наш пленный был очень слаб. Вскоре после пленения он умер.

— Бывает.

— Мы так и не успели его толком допросить.

— Случается.

— А вот второй. Его забрали СС, и я не знаю, где он.

— Это можно выяснить.

— Мне почему–то кажется, что он был в еще более плохом состоянии. Навряд ли он мог выдержать долгую дорогу.

— Думаю, что твои предположения верны. Я перезвоню тебе через пару дней.

— И заезжай в гости. Друзья прислали мне из Франции отличный коньяк!

— Я это запомню!

— Коммутатор? Группу С 9.

— У телефона унтерштурмфюрер Майнике! Слушаю вас!

— Хайль Гитлер, унтерштурмфюрер! Это гауптман Ранке.

— Хайль Гитлер, герр гауптман!

— Мне нужен гауптштурмфюрер Горн.

— Одну минутку, герр гауптман, я переключу вас на него.

— Ранке? Случилось что–то особенное? В штабе появился медведь? Вы вспомнили старика Горна!

— Не прибедняйтесь, Аксель! Хотел бы я быть таким стариком! У меня в штабе у машинисток даже шейные позвонки трещат, так они выкручивают голову, чтобы еще раз на вас посмотреть!

— Эх, Вилли, Вилли! Вы такой же неисправимый льстец! Я понимаю, почему генерал вас держит при себе. Кто–то же должен напоминать ему о его талантах. А лучше вас с этим никому не совладать!

— Подобных напоминающих и без меня вполне достаточно. Я его рабочая лошадь, увы, Аксель, но это так!

— И чем же он вас нагрузил на этот раз, если вы вдруг вспомнили о нашем существовании?

— Рутина, все как всегда. Бой закончился, и я теперь должен увековечить его для потомков. И для руководства, само собой разумеется. Расписать всю обстановку. Кто и где стоял. Что и когда сказал, какие команды отдал. Увы, хлеб штабного работника не так уж и сладок.

— Ну так в чем дело? Попросись в войска! Смени обстановку, наконец!

— Я пробовал — старик остался непреклонен. Каждый должен исполнять свой долг там, куда поставлен руководством!

— Да, это вполне в его стиле. Но чем же я могу тебе помочь, Вилли? Мы — скромные санитары прифронтовой полосы, что нам известно о ваших трудах?

— Кое–что знаете и вы, не скромничай, Аксель!

— Убедил. Спрашивай.

— Аксель, восемнадцатого августа твои ребята подобрали около дота номер шестнадцать раненого русского. Мне хотелось бы его допросить.