«Извини, — сказала она, — я пыталась сделать это как можно аккуратней».

«Не сомневаюсь».

Почти сразу же Эрагон увидел бегущую к нему Катрину. Ее длинные золотистые волосы развевались на ветру, одеж­да не скрывала уже довольно сильно выпирающего живота.

— Что нового? — крикнула она. В каждой черточке ее лица сквозила тревога.

— Ты о котах-оборотнях слышала?

— Ага.

— А кроме этого никаких особых новостей нет. У Рорана все хорошо, он велел мне сказать, что любит тебя.

Лицо ее сразу просияло, но тревога из глаз так и не ушла.

— Значит, с ним все в порядке? — Она показала Эрагону кольцо на среднем пальце левой руки. Это было одно из тех двух колец, которые Эрагон специально для нее и Рорана особым образом заколдовал, чтобы оба могли сразу узнать, если кто-то из них попадет в беду. — Мне показалось, при­мерно час назад кое-что случилось, и я испугалась, что это…

Эрагон покачал головой:

— Роран сам тебе обо всем расскажет. У него, конеч­но, есть несколько синяков и царапин, но, клянусь, он цел и невредим. Хоть и перепугал меня до смерти.

Тревога в глазах Катрины усилилась, но она все же за­ставила себя улыбнуться и сказала:

— Ну что ж, по крайней мере, хоть это меня утешает.

Расставшись с нею, Эрагон и Сапфира двинулись в сто­рону тех палаток, где вардены хранили припасы и гото­вили пищу. Там они до отвала наелись мяса, запивая его медовым напитком и слушая, как за стенами палатки все сильнее завывает ветер. Вскоре по натянутому навесу за­барабанили крупные капли дождя.

С удовлетворением глядя, как Эрагон вгрызается в ку­сок свиной грудинки, Сапфира спросила:

«Ну что, вкусно? Правда, замечательно?»

Эрагон только замычал в ответ с набитым ртом, утирая стекавший на подбородок мясной сок.

«Гальбаторикс безумен, а потому непредсказуем. Кроме того, в его умозаключениях есть некие пробелы, но обычным людям их не обнаружить. Если ты сумеешь найти эти слабые места, то вы с Сапфирой, возможно, и сможете одержать над ним победу. — Бром опустил трубку, лицо его казалось на редкость мрачным. — Надеюсь, ты сумеешь это сделать, Эрагон. Мое самое большое желание — чтобы вы с Сапфирой прожили долгую и плодотворную жизнь, сво­бодную от страха перед Гальбаториксом и Империей. Жаль, что я не могу защитить вас от тех опасностей, что будут вам грозить! Увы, это не в моих силах. Я могу лишь дать вам совет, чему-то научить, пока я еще здесь… Сын мой, что бы с тобой ни случилось, знай: я люблю тебя, и мать твоя тоже тебя любила. Пусть же звезды всегда осве­щают твой путь, Эрагон, сын Брома».

Эрагон проснулся и открыл глаза. Сон прервался, образ Брома растаял. Над ним снова был провисший полог палат­ки, похожий на пустой бурдюк для воды. Палатке пришлось нелегко — очередная буря только что миновала. Из брюха провисшей складки на правую ногу Эрагона капала вода, и успевшая промокнуть штанина противно холодила кожу. Понимая, что нужно встать и подтянуть крепеж, Эрагон все еще медлил, так сильно ему не хотелось вылезать из постели.

«А тебе Бром никогда не рассказывал о Муртаге? Он не говорил тебе, что мы с Муртагом — сводные братья?» — мысленно обратился он к Сапфире.

Сапфира, клубком свернувшаяся снаружи под стеной палатки, проворчала:

«Сколько ни спрашивай, а ответ будет один и тот же».

«Интересно, почему все-таки? Почему он тебе не рас­сказывал? Ведь уж он-то наверняка знал о Муртаге. Не мог не знать».

Сапфира ответила далеко не сразу:

«У Брома всегда имелись какие-то свои соображения, но если уж строить догадки, то я бы предположила, что он считал так: важнее сказать тебе, как онтебя любит, и дать тебе какой-то полезный совет, чем тратить время на раз­говоры о Муртаге».

«И все же он мог бы предупредить меня! Мне бы и пары намеков хватило».

«Я не могу ручаться, что понимаю, какие именно сооб­ражения им руководили, но ты, Эрагон, должен наконец понять, что существуют такие вопросы, касающиеся Бро­ма, на которые ты никогда не получишь ответа. Верь в то, что он по-настоящему любил тебя, и не позволяй никаким прочим сомнениям тревожить твою душу».

Эрагон, продолжая лежать, принялся изучать свои большие пальцы, поворачивая их так и сяк. Левый палец показался ему более морщинистым, а на правом виднелся небольшой извилистый шрам. Эрагон даже не помнил, ког­да заполучил этот шрам, хотя, должно быть, это произо­шло уже после Агэти Блёдхрен, праздника Клятвы Крови.

«Спасибо тебе», — сказал он Сапфире, именно благода­ря ей он уже три раза смог увидеть и услышать Брома с тех пор, как пал Финстер, и каждый раз ему удавалось заметить какие-то новые подробности в речах Брома или в его дви­жениях, которые прежде ускользали от его внимания. Эти встречи успокаивали его и приносили ему радость, напол­няли душу ощущением исполненного желания — того жела­ния, которое терзало его всю жизнь: желания узнать имя своего отца и понять, любил ли он его, Эрагона.

Сапфира ответила на его благодарные слова слабым теплым свечением.

Хотя Эрагон хорошо поел и отдохнул — он проспал, наверное, целый час, — усталость в теле чувствовалась по-прежнему. Собственно, ничего иного он и не ожидал. По опыту он знал, что порой требуются недели, чтобы полностью оправиться от иссушающего тело и душу воздействия затяжных сражений. Чем ближе вардены будут подходить к Урубаену, тем меньше и у него, и у всех прочих варденов будет оставаться времени, чтобы прийти в себя после очередного столкновения с противником. Эта война будет бесконечно изматывать их, и все они не раз будут ра­нены в боях, и потом, измученные и обессилевшие, долж­ны будут лицом к лицу встретиться с Гальбаториксом, ко­торый как ни в чем не бывало поджидает их в своем дворце.

Эрагон старался не думать об этом.

Очередная капля воды с потолка палатки, крупная и холодная, окончательно привела его в дурное располо­жение духа, и он резко сел, спустив ноги на пол, потом встал и подошел к тому уголку палатки, где виднелась по­лоска ничем не прикрытой, насквозь промокшей земли. Там он опустился на колени и прошептал, глядя на этот клочок земли:

— Делои шарьялви!(Сдвинься, земля!) — И приба­вил еще несколько фраз на древнем языке, необходимых для того, чтобы уничтожить ловушки, поставленные им накануне.

Земля закипела, точно вода в котелке, и из возникше­го фонтанчика камешков, насекомых и червяков появился кованый сундучок примерно фута в полтора длиной. Про­тянув руку, Эрагон взял сундучок и освободил его от закля­тия. Земля тут же перестала шевелиться и успокоилась.

Эрагон поставил сундучок на успокоившуюся землю и прошептал: «Ладрин (откройся)!», а потом махнул рукой возле замка, в котором даже скважины для ключа не было. Замок, щелкнув, открылся.

Слабое золотистое сияние разлилось по палатке, когда Эрагон приподнял крышку сундучка.

Там, надежно укрепленное в гнезде с бархатной под­ложкой, покоилось сердце сердец Глаэдра, его Элдунари. Крупный, похожий на самоцвет камень мрачновато побле­скивал, точно угасающий уголек. Эрагон бережно взял Эл­дунари обеими руками, его острые неправильной формы грани были теплыми на ощупь. Он заглянул в глубины кам­ня и увидел там целую вселенную крошечных звездочек, которые быстро вращались. Но движение их стало замед­ляться, да и самих звездочек, похоже, стало значительно меньше, чем в тот раз, когда Эрагон впервые взял Элдунари в руки это было еще в Эллесмере, когда Глаэдр исторг его из своего тела и доверил заботам Эрагона и Сапфиры.

Как и всегда, это зрелище завораживало. Эрагон мог бы, наверное, целый день следить за постоянно менявшим­ся рисунком крошечных звезд.

«Мы должны попытаться еще раз», — мысленно сказала ему Сапфира, и он был с нею согласен.

Они вместе направили свою мысленную энергию к этим далеким огням, К безбрежному морю звезд, вопло­щавшему сознание Глаэдра, его разум и душу. Они словно летели сквозь холод и мрак, затем — сквозь жар и отчая­ние, а затем — сквозь равнодушие, столь всеобъемлющее, что оно, казалось, иссушает их души, парализует волю, не позволяет действовать, заставляя остановиться и плакать.