— Пожалуйста, — взмолился Хорст, — если только воз­можно, попытайся…

Эрагон поморщился, потому что женщины у стены взвыли как-то особенно пронзительно, и сказал:

— Я не могу здесь работать!

Он уже повернулся, чтобы вместе с новорожденной выйти из палатки, когда за спиной у него послышался го­лос Гертруды:

— Я пойду с тобой. Кто-то из женщин, умеющих обра­щаться с новорожденными, должен быть при девочке.

Эрагону вовсе не хотелось, чтобы Гертруда суетилась возле него, пока он будет пытаться составить исцеляющее заклятие, и он уже готов был сказать ей об этом, но вспом­нил, что Арья говорила ему насчет подменышей. Ладно, пусть кто-то из жителей Карвахолла — а Гертруде многие в деревне доверяют — будет свидетелем тех перемен, ко­торые произойдут в облике девочки, чтобы впоследствии подтвердить, что это тот же самый ребенок.

— Как хочешь, — бросил он Гертруде, подавив желание отправить ее обратно.

Малышка завозилась у него на руках и жалобно за­плакала. Стоявшие по ту сторону дороги жители деревни указывали на них пальцами, а Олбрих и Балдор уже напра­вились к Эрагону, но он покачал головой, и братья послуш­но замерли на месте, беспомощно глядя ему вслед.

Арья и Гертруда шли по обе стороны от него, и все то время, пока они добирались до его палатки, земля под ними дрожала от поступи тащившейся следом Сапфиры. Вардены спешно расступались, пропуская эту странную процессию. Эрагон очень старался идти плавно, чтобы не тревожить девочку. От нее исходил сильный мускусный за­пах, похожий на запах лесной земли в теплый летний день.

Возле своей палатки Эрагон увидел Эльву. Девочка-ведьма не пряталась и стояла в проходе между двумя ря­дами палаток с торжественно-строгим выражением лица; огромные ярко-синие глаза ее так и сияли. На ней было мрачноватое платье черно-пурпурных оттенков, голова прикрыта длинным кружевным шарфом, но на лбу был от­четливо виден тот серебристый знак в форме звезды, который так походил на его, Эрагона, гёдвей игнасия.

Эльва не сказала ему ни слова, не сделала ни малейшей попытки остановить его или хотя бы замедлить его ход. И тем не менее Эрагон понял ее предупреждение, ибо уже одно ее присутствие всегда служило ему упреком. Лишь однажды он попытался изменить судьбу младенца к лучшему, и последствия этого оказались поистине ужасны. И те­перь ему ни в коем случае нельзя было снова совершить подобную ошибку, и не только из-за того, какие это принесет беды новорожденной девочке, но и потому, что тогда Эльва наверняка станет его заклятым врагом. А Эрагон, несмотря на все свое могущество, боялся Эльвы. Ее способность заглядывать в глубины человеческих душ и узнавать все то, что этих людей тревожит и причиняет им боль, а также предвидеть их будущие несчастья и знать их причины — все это делало ее, девочку-ведьму, одним из самых опасных существ в Алагейзии.

«Что бы ни случилось, — думал Эрагон, — я не хочу вре­дить этой девочке, я хочу дать ей шанс выжить».

И он ощутил новый прилив решимости, надеясь, что сумеет помочь малышке прожить хорошую жизнь, хотя об­стоятельства ее рождения уже отказали ей в этом.

Слабый свет закатного солнца просачивался в палатку, и в этом свете все казалось каким-то серым, словно было высечено из гранита. Своим эльфийским зрением Эрагон довольно легко различал очертания любого пред­мета, но он знал, что старой Гертруде это не под силу, и ради нее произнес короткое заклинание: «Найна хвитр ун бёллр», что означало: «Маленький светящийся шар, возникни!», и над головой у них тут же повис волшебный огонек. Исходивший от него белый свет не давал ни ма­лейшего жара, но в комнате стало достаточно светло, словно там зажгли фонарь. Но, произнося это заклина­ние, Эрагон воздержался от слова «брисингр», чтобы за­одно не воспламенился и его магический клинок.

Услышав, что шедшая следом за ним Гертруда остано­вилась и замерла, он оглянулся и увидел, что она не сводит глаз с волшебного огонька, испуганно прижимая к себе сумку, которую принесла с собой. Знакомое лицо старой целительницы напомнило Эрагону о доме, о Карвахолле, и душу его вдруг охватила неожиданно сильная тоска по родным местам.

Гертруда медленно отвела глаза от магического шара и внимательно на него посмотрела.

— До чего же сильно ты переменился, мальчик! — ска­зала она. — Хотя нет, я не права: тот мальчик, над которым я когда-то ночи напролет просиживала, пока он с лихорад­кой сражался, давным-давно исчез.

— И все-таки ты меня хорошо знаешь! — откликнулся Эрагон.

— Да нет, по-моему, я совсем тебя не узнаю.

Слова целительницы как-то странно встревожили Эра­гона, но сейчас было не время думать об этом, и он поста­рался выбросить эти мысли из головы. Подойдя к своей ле­жанке. он нежно и аккуратно положил крошечную девочку на одеяло, обращаясь с ней, как со стеклянной, а она вдруг помахала в воздухе сжатым кулачком — точно погрозила ему. Он улыбнулся и коснулся ее ручонки кончиком указательно­го пальца. Девочка что-то тихонько пискнула и затихла.

— Что ты собираешься делать? — спросила Гертруда, усевшись в стороне, на единственную табуретку. — Как ты думаешь ее лечить?

— Я пока еще и сам толком не знаю…

Только тут Эрагон заметил, что Арья вместе с ними в палатку не зашла. Он окликнул ее, и она не сразу, но от­ветила откуда-то из-за войлочной стенки палатки; голос ее звучал несколько приглушенно.

— Я здесь, — сказала она. — И буду ждать. Если я вдруг тебе понадоблюсь, ты только подумай, и я сразу же приду.

Эрагон слегка нахмурился. Он-то рассчитывал, что Арья все время будет рядом, под рукой, и вмешается, если он чего-то не будет знать или совершит какую-то ошибку.

«Ну ладно, не имеет значения. Я и мысленно могу зада­вать ей вопросы, если понадобится. К тому же, если ее не будет рядом, у Гертруды не будет и причин подозревать, что Арья имела к девочке хоть какое-то отношение». Эрагона по­разило то, с какой серьезностью Арья отнеслась к подобным мерам предосторожности, желая избежать каких бы то ни было подозрений в подмене ребенка; а еще он подумал, что ее, наверное, уже когда-то обвиняли в том, что она, эльфийка, украла чье-то дитя.

Лежанка слегка скрипнула, когда он медленно опустил­ся на нее лицом к девочке, сосредоточенно наморщив лоб. Он чувствовал, что и Сапфира его глазами смотрит на малютку, лежащую поверх одеял. Девочка уснула; похоже, окружающий мир был ей пока совершенно безразличен. Крошечный розовый ее язычок по-прежнему поблескивал в ужасной разверстой щели на месте верхней губы.

«Что ты об этом думаешь?» — мысленно спросил Эра­гон у Сапфиры.

«Действуй медленно и осторожно, чтобы потом в слу­чае чего локти себе не кусать».

В общем, он был с нею согласен, но все же в шутку спросил:

«А тебе когда-нибудь приходилось это делать — локти себе кусать?»

Сапфира не ответила, но он уловил череду ярких обра­зов, промелькнувших в ее душе: деревья, трава, солнечный свет, горы Спайна, удушающий аромат красных орхидей и внезапно болезненное, щемящее ощущение — словно ее ударили захлопнувшейся прямо перед носом дверью.

Эрагон усмехнулся про себя и сосредоточился на со­ставлении заклинаний, которые, как ему казалось, пона­добятся для исцеления девочки. Это заняло, по крайней мере, полчаса, и потом еще они с Сапфирой проверили каждое слово и каждый «извив» прихотливо составленных фраз, мысленно споря чуть ли не из-за каждого звука; оба хотели непременно быть уверенными, что эти заклинания совершат только то, чего от них хочет Эрагон, без каких бы то ни было иных последствий.

Посреди их безмолвной дискуссии Гертруда, которой, видимо, надоело это «молчание» Эрагона, вдруг задвига­лась на своем табурете и сказала:

— Что ж ты молчишь? Девочка выглядит точно так же, как и прежде! У тебя что, ничего не получается, да? Нет не­обходимости скрывать от меня правду, Эрагон; в свое время мне приходилось иметь дело со случаями и похуже этого.