У Эрагона мороз по коже прошел, каким тоном Оррин произнес эти последние слова.

Лицо Насуады вдруг стало необычайно суровым и тор­жественным. Она вышла в центр зала, и Орик, с силой стукнув об пол молотом Волундом, провозгласил:

— Король умер, да здравствует королева!

— Король умер, да здравствует королева! — закричали Эрагон, Арья, Датхедр и Гримрр, губы которого слегка раздвинулись в улыбке, обнажая острые клыки. Сапфира громко, победоносно протрубила, и эти звуки громким эхом разнеслись по всему окутанному сумерками Урубаену. От Элдунари также исходило явное одобрение.

Насуада стояла, гордо подняв голову, очень высокая, со сверкающими от слез глазами. Она всем говорила: «Спа­сибо, спасибо», — и подолгу смотрела на каждого, однако Эрагон чувствовал, что даже в эту торжественную и ответ­ственную минуту ее мысли витают где-то далеко-далеко. Ему казалось, что другие просто не замечают той грусти, которой она с некоторых пор окутана.

И вскоре на Урубаен и все окрестные земли спустилась ночь, и лишь верхушка старинной башни по-прежнему све­тилась высоко над городом, точно яркий маяк.

После победы и захвата Урубаена прошло несколько меся­цев. Время пролетело для Эрагона невероятно быстро. Однако ему порой казалось, что оно, напротив, тянется слишком медленно. Дел у них с Сапфирой было много, и редко выдавался такой денек, когда к закату они не пада­ли от усталости. Но Эрагон по-прежнему страдал от отсут­ствия в жизни какой-то конкретной цели, именно поэтому у него и возникало ощущение, будто время остановилось, и они просто качаются на спокойных волнах какого-то за­лива, дожидаясь чего-то неведомого — все равно чего, — что снова могло бы затащить их в водоворот.

Они с Сапфирой оставались в Урубаене еще четыре дня после того, как Насуаду избрали королевой, помогая ей установить власть варденов в соседних провинциях. Большую часть времени они вынуждены были общать­ся с жителями столицы — обычно весьма разгневанными какими-то действиями варденов, которых частенько назы­вали «завоевателями». Также им приходилось охотиться на отдельные группы солдат. Многие бежавшие из Урубае­на добывали себе пропитание, совершая налеты на путни­ков и близлежащие поместья.

Кроме того, Эрагон и Сапфира приняли участие в вос­становлении массивных ворот на главной городской доро­ге. Эрагон по просьбе Насуады даже применил несколько заклятий, чтобы воспрепятствовать проискам врагов. Эти заклятия он наложил только на тех, что находились в са­мом городе или в его окрестностях. Но уже этого было до­статочно, чтобы в Урубаене вардены чувствовали себя в от­носительной безопасности.

Эрагон заметил, что вардены, гномы и даже эльфы ста­ли относиться к нему и Сапфире несколько иначе, чем до гибели Гальбаторикса. Их стали больше уважать, особен­но люди, а многие и вовсе воспринимали их с неким благого­вейным страхом, как в итоге сумел определить это сам Эра­гон. Сперва ему это даже нравилось — Сапфире, впрочем, все это было совершенно безразлично, — но вскоре начало надоедать. Он понял, что слишком многие гномы и люди до такой степени стремятся ему угодить, что готовы вовсю льстить и рассказывать только то, что он сам захочет слу­шать, а не то, что есть на самом деле. Это весьма встрево­жило Эрагона. Он чувствовал, что не в состоянии никому доверять, кроме Рорана, Арьи, Насуады, Орика, Хорста и, разумеется, Сапфиры.

С Арьей Эрагон встречался всего несколько раз, и она казалась очень замкнутой, отчужденной, так что он просто не знал, как к ней подступиться. Она по-прежнему пережи­вала трагическую гибель Имиладрис, но возможности по­говорить наедине у них не было ни разу. Единственное со­чувствие, которое Эрагон сумел ей выразить, заключалось в кратких и довольно неуклюжих словах. Впрочем, ему по­казалось, что и за эти слова она была ему благодарна.

Что же касается Насуады, то она, похоже, вернула бы­лую энергичность, напор и воодушевление, стоило ей лишь ночь хорошенько выспаться. Это весьма удивило Эрагона. Его мнение о ней стало еще выше после того, как он услы­шал рассказ о тех пытках, которым ее подвергли в зале Яс­новидящей. Впрочем, после этих рассказов возросло и его мнение о Муртаге. Однако сама Насуада, рассказав о пре­бывании в цитадели Гальбаторикса, больше не говорила о Муртаге. Она очень высоко оценила то, как Эрагон руково­дил варденами во время ее отсутствия — хотя он принялся возражать, утверждая, что его самого почти все время на месте не было, — и выразила ему отдельную благодарность за то, что он вовремя спас ее, признавшись, что еще немно­го, и Гальбаториксу удалось бы ее сломить.

Через три дня Насуада была коронована на большой площади в центре города при огромном скоплении людей, гномов, эльфов, котов-оборотней и ургалов. Те взрывы, что сопутствовали гибели Гальбаторикса, уничтожили и древнюю корону Броддрингов. Из золота, найденного в столице, гномы выковали новую корону и украсили ее чудесными самоцветами, которые эльфы вынули из своих шлемов и рукоятей мечей.

Сама церемония была очень простой, но тем не менее произвела впечатление. Насуада пришла на площадь пеш­ком со стороны разрушенной цитадели. На ней было поистине королевское платье — пурпурное, со шлейфом, — и ру­кава его были достаточно коротки, чтобы все могли видеть шрамы, покрывавшие ее руки до локтя. Шлейф, оторочен­ный мехом, несла Эльва. Эрагон, следуя предупреждениям Муртага, настоял на том, чтобы девочка все время находи­лась при Насуаде.

Медленный бой барабанов возвестил первый шаг Насу­ады, когда она стала подниматься на возвышение, воздвиг­нутое посредине площади. На самом верху стояло резное кресло, призванное служить ей троном. Рядом с креслом разместились Эрагон и Сапфира, а напротив возвышения, на площади, выстроились король Оррин, Орик, Гримрр Полулапа, Арья, Датхедр и Нар Гарцвог.

Насуада поднялась на возвышение и опустилась на ко­лени перед Эрагоном и Сапфирой. Гном из клана Орика подал Эрагону новую корону, которую тот и возложил На­суаде на голову. Затем Сапфира, изогнув шею, коснулась мордой лба Насуады, и они с Эрагоном сказали ей — она мысленно, а он вслух:

— Процветай же отныне, королева Насуада, дочь Аджихада и Надары!

Снова протрубили трубы, и собравшаяся толпа — до того соблюдавшая мертвую тишину — взорвалась радост­ными криками, точнее, некой жуткой какофонией, в ко­торой рев ургалов смешивался с мелодичными голосами эльфов.

Затем Насуада села на трон, и король Оррин принес ей клятву верности. Следом за ним то же самое сделали Арья, король Орик, Гримрр Полулапа и Нар Гарцвог. Каждый обещал королеве дружбу и поддержку своего народа. Эти клятвы сильно подействовали на Эрагона. Он с трудом сдерживал слезы, видя, как по-королевски Насуада воссе­дает на троне. Только во время ее коронации он наконец почувствовал, что призрак Гальбаторикса и его диктатуры начинает таять.

А потом начался великий пир, и вардены вместе со своими союзниками праздновали всю ночь и весь следу­ющий день. Эрагон плохо помнил, что было во время это­го праздника, только, пожалуй, танцы эльфов, гремящие барабаны гномов и четверых куллов, которые взобрались на башню на крепостной стене и стояли там, дуя в рога, ко­торые вынули из черепов, принадлежавших их собствен­ным отцам.

Городские жители тоже присоединились к празднова­нию, и Эрагон видел, с каким облегчением и радостью они воспринимают конец правления Гальбаторикса. Похоже, почти все присутствовавшие на этом празднике, хотя бы в глубине души понимали значимость этого события, чув­ствовали, что являются свидетелями конца одной эпохи и начала другой.

На пятый день, когда главные городские ворота были уже почти восстановлены и город был достаточно защи­щен, Насуада приказала Эрагону и Сапфире лететь в Драс-Леону, а затем в Белатону, Финстер и Ароуз. В каждом из этих городов, воспользовавшись истинным именем древ­него языка, нужно было освободить тех, кто дал клятву верности Гальбаториксу. Она также попросила Эрагона связать бывших солдат Гальбаторикса и преданных ему представителей знати таким же заклятием, каким он свя­зал жителей Урубаена, чтобы предотвратить любые по­пытки подорвать только что установившийся мир.