Пока Эрагон соображал, нужно ли им будет сражаться с этим существом, его сознания неожиданно коснулся чей-то чужой, куда более обширный разум, совершенно не по­хожий ни на один из тех, с которыми ему уже доводилось сталкиваться. В мыслях этого существа, казалось, слышит­ся одновременно множество различных голосов, и все они кричат что-то свое — этот странный несобранный хор на­помнил ему голоса ветра внутри той могучей бури, в кото­рую они попали по пути на остров.

Поставить мысленные барьеры он не успел, ибо чужой разум почти мгновенно преодолел всю его защиту и завла­дел его сознанием. Несмотря на долгие упражнения с Глаэдром, Арьей и Сапфирой, Эрагон ничего не мог с этим поделать; он не мог даже замедлить эту мысленную атаку. С тем же успехом можно было бы попытаться голыми рука­ми остановить морской прилив.

Теперь его со всех сторон окутывал некий неясный свет и рев разноголосых существ; этот настойчивый хор проникал все глубже в его душу, в самые потайные ее угол­ки, в каждую ее складку. Затем у него возникло ощущение, будто захватчик разрывает его мозг на десять, двадцать, сто кусков — причем каждый из этих кусков прекрасно со­ображает и чувствует присутствие остальных, но действо­вать по собственной воле совершенно не способен. И еще что-то, похоже, произошло с его зрением: ему казалось, что он видит это помещение как бы сквозь грани драгоцен­ного камня.

Шесть различных потоков воспоминаний на огромной скорости пронеслись сквозь его расщепленное сознание. Эрагон даже и не пытался их запомнить; они просто по­являлись и пролетали сквозь его мозг быстрее, чем он спо­собен был воспринимать. Одновременно с этим тело его по воле «захватчика» наклонялось, нагибалось, меняло позы, а потом его собственная рука подняла Брисингр на уровень глаз, и он увидел шесть идентичных изображений своего меча. «Захватчик» даже заставил его произнести некое заклинание, цели которого он не понял и не мог по­нять, потому что в голове у него были только те мысли, которые позволял ему иметь неведомый разум. И чувств Эрагон тоже никаких не испытывал — лишь постепенно гаснущее чувство тревоги.

Казалось, несколько часов этот чужой мозг изучал каждое из его воспоминаний с того момента, как он от­правился из родного дома в Спайн, охотиться на оле­ней — за три дня до того, как нашел яйцо Сапфиры, — и до сегодняшнего дня. Где-то в глубине души Эрагон пони­мал: то же самое происходит сейчас и с Сапфирой, но понимание этого ровным счетом ничего ему не давало и никак его не успокаивало.

Наконец, когда он уже перестал надеяться на то, что разум его сможет вновь обрести свободу — если, конечно, после этого ему вообще удастся управлять собственными мыслями! — вихреобразный хор голосов утих, и чуждый разум осторожно воссоединил разрозненные части созна­ния Эрагона, а потом покинул его.

Эрагон пошатнулся и, сделав шаг вперед, невольно упал на одно колено. Рядом с ним Сапфира нервно под­прыгнула и щелкнула в воздухе зубами.

«Как? — думал он. — Кто?» Ему казалось, что для того, чтобы вот так взять в плен сознания сразу их обоих, а за­одно и Глаэдра, нужно такое могущество, которым вряд ли обладает даже сам Гальбаторикс.

И снова чужое сознание коснулось его мыслей, но на этот раз никакой атаки предпринято не было. И в ушах его прозвучал странный гулкий голос:

«Примите наши извинения, ты, Сапфира, и ты, Эрагон.

Но мы обязаны были проверить истинность ваших наме­рений. Добро пожаловать в Свод Душ. Мы уже давно ждем вас. Здравствуй и ты, брат, добро пожаловать снова в нашу обитель. Мы рады, что ты еще жив. Прими же назад все свои воспоминания и знай, что теперь ты близок к завет­ной цели!»

Эрагону показалось, будто некий сгусток энергии мол­нией сверкнул в сознании Глаэдра, вызванный волей не­ведомого существа. И мгновением позже Глаэдр издал та­кой рев, что виски Эрагона пронзила боль. Он чувствовал, какой поток смешанных чувств рвется из души Глаэдра: печаль, торжество, неверие, сожаление… Но наиболее от­четливым было испытанное старым драконом чувство ра­достного облегчения, и Эрагон понял, что невольно улы­бается, сам не зная почему. И, пытаясь найти ответ на этот вопрос, он слегка коснулся сознания Глаэдра и ощутил там не только его мысли, но и множество чужих, и все эти неве­домые существа что-то нашептывали, что-то бормотали…

— Кто это? — шепотом спросил Эрагон у стоявшего пе­ред ним человека с головой дракона, но тот не ответил; он даже не пошевелился.

«Эрагон, — услышал он голос Сапфиры, — посмотри на стены, на стены…»

Он посмотрел и увидел, что стены округлого помеще­ния вовсе не украшены разноцветными витражами или драгоценными каменьями, как ему показалось сперва. В стенах виднелись десятки, десятки десятков крошечных альковов, и внутри каждого покоился некий сверкающий округлый предмет овальной формы. Одни из них были больше, другие меньше, но во всех пульсировал живой вну­тренний свет, точно угли догорающего костра.

Сердце Эрагона сперва остановилось, а потом бешено забилось: он начинал понимать, ЧТО видит перед собой.

А потом он внимательно посмотрел на те темные пред­меты, что стояли на каменных скамьях; гладкие, яйцевид­ной формы, они казались высеченными из камня различ­ных цветов. Как и округлые предметы в нишах, они были разной величины, но вне зависимости от размера форма их была той самой, которую Эрагон узнал бы где угодно.

Волнение жаркой волной охватило его душу; колени подгибались от внезапной слабости. Этого не может быть!Ему и хотелось верить в то, что он видел собственными глазами, и страшно было, что все это может оказаться ил­люзией, созданной, чтобы обмануть его надежды. И все же возможность того, что предметы, которые он видит перед собой, вполне реальны, вызывала в нем такую бурю чувств, что он, шатаясь, хватал ртом воздух и не мог вымолвить ни слова, настолько был ошеломлен и переполнен эмоциями. Сапфира реагировала примерно столь же бурно.

Затем уже знакомое Эрагону чужое сознание вновь кос­нулось его мыслей, и он услышал:

«Вы не ошиблись, птенчики. И глаза ваши вас не подво­дят. Мы — это тайная надежда нашего народа. Здесь лежат наши сердца сердец — последние свободные Элдунари на этой земле. А еще здесь более ста лет бережно хранятся яйца драконов, о которых мы все это время нежно и пре­данно заботились».

Несколько мгновений Эрагон не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть.

Потом прошептал:

«Яйца, Сапфира… Яйца драконов!»

Она вздрогнула, и чешуя у нее на спине встала дыбом, словно от холода.

«Кто вы? — спросил Эрагон мысленно у незнакомого су­щества. — Откуда нам знать, правду ли вы нам говорите?»

«Они говорят правду, Эрагон, — услышал он голос Гла­эдра. Золотистый дракон говорил с ним на древнем язы­ке. — Я это знаю, ибо Оромис был среди тех, кто как раз и придумал план этого хранилища».

«Оромис?..»

Но ответить Глаэдр не успел — снова вмешался тот чу­жой разум.

«Мое имя Умаротх, — услышал Эрагон, и от этих слов у него голова пошла кругом. — Моим Всадником был эльф Враиль, возглавлявший наш орден, пока его не настигла злая судьба. Я говорю сейчас от имени всех остальных, но я не командую и не управляю ими. Многие из них были связаны с Всадниками, а многие и не были, и наши дикие собратья не признают ничьего авторитета, кроме своего собственного. — Это Умаротх сказал с легкой ноткой раз­дражения. — Было бы слишком сложно и неудобно, если бы все мы заговорили разом, так что мой голос — всего лишь инструмент, которым пользуются все остальные».

«Так ты… там?» — И Эрагон указал на серебристого че­ловека с драконьей головой, по-прежнему стоявшего перед ним и Сапфирой.

«Да нет, конечно, — ответил Умаротх. — Это Куарок. Охотник на нидхвалов, проклятие ургалов. Чаровница Сильвари придумала и создала ему то тело, которым он теперь пользуется, ибо нам нужен был свой защитник на тот случай, если бы Гальбаторикс или еще кто-то из наших врагов вздумал пробраться в Свод Душ».