Эрагон помолчал, потом сказал:

— Ты знаешь… я очень благодарен за то, что ты сделала, за то, что ты пыталась сделать. Мне только ужасно жаль, что после этого у тебя навсегда осталась такая отметина. Если бы я как-то мог это предотвратить…

— Не кори себя. Это пустяки. Невозможно прожить жизнь без единой ссадины. Да вряд ли и тебе самому этого хочется. Получая синяки и ссадины, мы набираемся опы­та, учимся соразмерять наши безумные желания и наши возможности.

— Анжела тоже говорила нечто подобное — только о врагах: мол, если у тебя нет врагов, то ты попросту трус или еще хуже.

Арья кивнула:

— Да, это, пожалуй, правда.

Они продолжали беседовать, смеяться, мечтать, а ночь все тянулась, однако веселящее действие фелнирва от­нюдь не ослабевало, а, наоборот, усиливалось. Какая-то хмельная дымка окутывала сознание Эрагона, и ему даже казалось, что клочья мрака в палатке завиваются вихрем, а перед глазами мелькают странные колдовские огни — та­кие огни он порой видел, засыпая. Кончики ушей у него отчего-то стали болезненно горячими, и теперь чесались не только уши, но и шея, словно по ней бегают мурашки. И звуки, особенно некоторые, тоже приобрели необычай­ную громкость — например, пение озерных насекомых и потрескиванье факелов за стенами палатки совершенно заглушили все прочие шумы.

«Может, меня отравили?» — лениво думал он.

— В чем дело? — спросила Арья, заметив, что он как-то погрустнел.

Эрагон сделал несколько глотков воды, чувствуя, что в горле почему-то невыносимо пересохло, и честно расска­зал Арье о своих ощущениях.

Она долго смеялась, откинувшись назад и прикрывая свои яркие глаза тяжелыми веками.

— Не волнуйся, так и должно быть. Эти ощущения к рассвету пройдут. А до тех пор просто расслабься и по­зволь себе наслаждаться внутренней свободой.

Но Эрагон еще некоторое время боролся с собой и даже подумывал, не применить ли ему заклятие, прочищающее мозги, но не был уверен, что ему это удастся. Потом он все же решил довериться Арье и последовал ее совету.

Мир тут же сомкнулся вокруг него, точно кокон, и ему вдруг пришло в голову, до чего же он все-таки зависит от своих органов чувств — ведь это, в сущности, они опреде­ляют, что рядом с ним реально, а что нет. Он, например, готов был поклясться, что те вспыхивающие огни вполне реальны, но разум твердил ему: нет, твое зрение ошиба­ется, это всего лишь видения, вызванные воздействием фелнирва.

Их беседа с Арьей становилась все более бессвязной и дурашливой, но Эрагон тем не менее был убежден, что каждое их слово невероятно важно. Впрочем, он вряд ли смог бы объяснить, почему так считает, как не смог бы при­помнить и того, что именно они обсуждали минуту назад.

Через некоторое время Эрагон услыхал негромкое гор­ловое пение тростниковой дудочки — на ней играли где-то в глубине лагеря. Сперва он подумал, что эти звуки ему чудятся, но потом увидел, что Арья тоже встрепенулась и смотрит в ту сторону, откуда слышится музыка.

Кто там играл и почему, Эрагон понятия не имел. Впро­чем, ему это было безразлично. Казалось, эта мелодия сама выпрыгнула из черноты ночи, точно ветерок, одинокая и всеми покинутая, и прилетела к ним.

Он слушал, закинув назад голову и прикрыв веками глаза, и фантастические образы возникали в его мозгу — эти образы навеял ему эльфийский напиток фелнирв, но форму они обрели благодаря тихому пению дудочки. А му­зыка все звучала, и мелодия, довольно жалобная прежде, становилась все более дикой, настойчивой, и звуки сменя­ли друг друга с такой быстротой и такой тревогой, что Эра­гон начал уже бояться, не грозит ли что этому музыканту. Играть так быстро и так умело — это, пожалуй, слишком большое мастерство даже для эльфа.

Но Арья была спокойна и даже засмеялась, когда му­зыка приобрела какой-то совсем уж лихорадочный накал, а потом вскочила и встала в танцевальную позу, подняв руки над головой. Потом топнула ногой, хлопнула в ладо­ши — раз, два и три, — и, к невероятному удивлению Эрагона, пустилась в пляс. Сперва ее движения были замедлен­ными, текучими, но вскоре темп увеличился, и она стала двигаться в том же лихорадочном ритме.

Но вскоре, достигнув своего верхнего предела, музыка стала понемногу стихать, хотя музыкант все еще повто­рял, развивая прежнюю, главную, тему мелодии. Но еще до того, как он совсем перестал играть, Эрагон почувство­вал, как дико чешется его правая рука — та, на которой был сверкающий знак гёдвей игнасия, — и даже поскреб ла­донь. И в тот же миг почувствовал некий щелчок в мозгу — это проснулся к жизни один из его магических стражей, предупреждая его об опасности.

Секундой позже над головой у них раздался рев дракона.

И страх ледяной стрелой пронзил сердце Эрагона.

Это не Сапфира ревела в небесах над лагерем.

Эрагон схватил меч, и они с Арьей выбежали из палатки.

Снаружи он тут же споткнулся и упал на колени, пото­му что земля отчего-то качалась у него под ногами. Эрагон даже вцепился в какой-то кустик травы, точно в якорь, вы­жидая, когда пройдет головокружение.

Когда же он осмелился снова поднять голову и посмо­треть вверх, то даже зажмурился. Свет от находившихся поблизости факелов показался ему ослепительно-ярким; их пламя плавало у него перед глазами, точно стая рыб, и казалось совершенно не зависящим от пропитанной мас­лом тряпицы, которая его питала.

«Равновесие потеряно, — думал Эрагон. — И зрению до­верять нельзя. Нет, я просто вынужден прочистить себе мозги. Просто вынужден…»

Какое-то движение привлекло его взгляд, он инстин­ктивно присел, и хвост Сапфиры пролетел у него над го­ловой, едва не задев ее, зато угодил по палатке, и палатка рухнула, ломая деревянные опоры, точно сухие ветки.

Сапфира зарычала, цапнула ночную темноту зубами и с трудом поднялась на ноги. Она явно была смущена.

«Маленький брат, что это…»

Звук, похожий на вой налетевшего урагана, не дал ей договорить, и откуда-то из небесной черноты вынырнул Торн, красный, как кровь, и сверкающий, как миллион па­дающих звезд. Торн приземлился рядом с шатром Насуады, и вся земля, казалось, содрогнулась под его весом.

Эрагон услышал, как закричали Ночные Ястребы, вер­ные стражи Насуады, и увидел, как Торн, взмахнув правой передней лапой, провел ею по земле, и половина криков тут же оборвалась.

Из корзин, подвешенных к бокам красного дракона, посыпались солдаты — их было несколько дюжин. Они вы­прыгивали на землю и тут же разбегались в разные сторо­ны, нанося колющие удары сквозь стены палаток и убивая бросившихся на них часовых.

По периметру лагеря завыли рога. И одновременно с ними на внешних подступах к лагерю послышались звуки сражения, а это означало, как догадался Эрагон, что вто­рой отряд воинов Гальбаторикса наступает с севера.

«Сколько же там солдат? Неужели мы окружены?» Па­ника с такой силой взметнулась в его душе, что чуть не по­давила разум, чуть не заставила его бежать во тьму, куда глаза глядят. И только понимание того, что за подобную реакцию ему следует винить выпитый фелнирв, заставило Эрагона остаться на месте.

Он прошептал коротенькое исцеляющее заклятие, на­деясь, что оно как-то ослабит действие хмельного напитка, но особых результатов это не принесло. Тогда он вытащил из ножен Брисингр и бросился на помощь к Арье, отбивав­шейся от пятерых солдат. Обычно они — тем более вдво­ем — с легкостью бы справились с таким количеством про­тивников, но сейчас Эрагон отнюдь не был так уверен, что им вообще удастся отбить эту атаку.

Воины Гальбаторикса наступали, но тут Сапфира, страшно взревев, с силой ударила по земле хвостом и бук­вально смела нападавших куда-то в сторону. Эрагон, пони­мая, что драконий хвост сейчас вернется, схватил Арью в охапку, а она вцепилась в него, и они, поддерживая друг друга, ухитрились все-таки устоять на ногах.

Затем из палатки выскочили Блёдхгарм и еще один эльф по имени Лауфин, которые прикончили сбитых с ног воинов, прежде чем те успели подняться. Вскоре прибежа­ли и остальные эльфы.