«О да! — печально вздохнул Глаэдр. — Именно поэтому Тхувиель и согласился пожертвовать собой. Он хотел скрыть эту хитрость от Гальбаторикса».
«Но разве при этом Тхувиель не убил многих своих сородичей?» — спросил Эрагон.
«Убил, — печально подтвердил Умаротх, — и это была одна из величайших трагедий. Однако же мы заранее договорились, что он не станет ничего предпринимать, пока наше поражение не станет неизбежным. Принеся себя в жертву, он разрушил то здание, которое служило хранилищем драконьих яиц, и отравил весь остров, чтобы Гальбаторикс уж наверняка не вздумал здесь поселиться».
«А он знал, ради чего убивает себя?»
«В тот момент — нет, не совсем. Он знал лишь, что это необходимо. Один из Проклятых за месяц до этого убил его дракона, и хотя сам Тхувиель удержался от шага в пустоту, поскольку у над тогда на счету был каждый воин, жить он все равно больше не хотел. Он тогда даже обрадовался, получив подобное задание; оно давало ему долгожданное освобождение от жизни, ставшей для него постылой, а также возможность послужить нашему общему делу. Принеся себя в жертву, он сохранил будущее нашей расы, будущее Всадников. Тхувиель был настоящим героем, он был смел и отважен, и ето имя еще будут воспевать по всей Алагейзии».
«А после того сражения вы ждали», — сказала Сапфира.
«Да, после сражения мы ждали, — подтвердил Умаротх. — Долго ждали. — Мысль о том, что они провели в этой комнате более ста лет, глубоко под землей, была так ужасна, что Эрагон похолодел. А Умаротх продолжал: — Но мы отнюдь не бездействовали. Когда мы очнулись от транса, то сразу же начали мысленный поиск, сперва очень медленно и осторожно, но потом уверенность наша окрепла, ибо мы поняли, что Гальбаторикс и Проклятые остров покинули. Соединенные вместе, наши возможности чрезвычайно велики, так что мы сумели узнать большую часть того, что происходило за эти годы там, наверху. Чаще всего мы не можем читать по магическому кристаллу, зато мы способны видеть те спутанные потоки энергии, что струятся над Алагейзией, и слышать мысли тех, кто не пытается защитить свой разум. Так мы и собирали нужные нам сведения.
Но проходили десятилетия, и мы уже начали отчаиваться — казалось невозможным, что Гальбаторикса можно уничтожить. Мы были готовы ждать еще столетия, если понадобится, но чувствовали, как с каждым годом растет могущество этого Губителя Яиц, и боялись, что наше ожидание продлится не сотни, а тысячи лет. А это было совершенно неприемлемо как с точки зрения сохранения нашего душевного здоровья, так и с точки зрения здоровья малышей, находящихся в яйцах. Они окутаны чарами, которые замедляют развитие их тел, и могут оставаться в таком положении еще многие годы, но все же им не стоит оставаться внутри яиц слишком долго, ибо тогда их разум может оказаться поврежденным, и они станут совершать странные, а то и совершенно дикие поступки.
И мы, посовещавшись, пришпоренные озабоченностью нашим общим будущим, решили потихоньку начать вмешиваться в те события, что происходили в Алагейзии. Сперва совсем понемногу — там подтолкнуть, тут подсказать нужное решение или внушить ощущение опасности тем, на кого устроена засада. Нам не всегда это удавалось, но все же мы оказались в состоянии помочь тем, кто сражался с Гальбаториксом. А со временем мы и вовсе приспособились и обрели определенную уверенность в себе. В некоторых случаях наше присутствие замечали, но никто ни разу так и не смог определить, кто или что вмешалось в те или иные действия. Три раза мы сумели подстроить гибель одного из Проклятых. Кстати сказать, Бром, когда его не обуревали собственные страсти, оказался весьма полезным орудием в наших руках».
«Вы помогали Брому!» — воскликнул Эрагон.
«Помогали. И многим другим тоже. Когда человек, известный под именем Хефринг, украл у Гальбаторикса из сокровищницы яйцо Сапфиры — это случилось лет двадцать назад, — мы помогли ему бежать, но зашли слишком далеко, ибо он нас заметил, стал бояться и в итоге скрылся, не пожелав более иметь дело с варденами. Вскоре после того, как Брому удалось спасти твое яйцо, Сапфира, вардены и эльфы стали приводить к нему свою молодежь, надеясь, что ради кого-то из этих юных ты захочешь проклюнуться. И тогда мы решили, что нам нужно к этому соответствующим образом подготовиться. Мы связались с котами-оборотнями, которые издавна были в дружбе с драконами, поговорили с ними, и коты согласились помочь нам. Именно им первым мы сообщили о скале Кутхиана и о сверкающей стали под корнями дерева Меноа, а потом убрали из их памяти все, что касалось нашего с ними разговора об этом».
«И все это вы проделали, находясь здесь, в хранилище?!» — изумился Эрагон.
«Конечно. И не только это. Тебе никогда не приходило в голову, почему яйцо Сапфиры оказалось прямо у тебя перед носом, когда ты бродил но склонам гор?»
«Так это было ваших рук дело!» — воскликнула Сапфира, удивленная не меньше Эрагона.
«Я всегда считал, что похож на Брома, ведь это он был моим отцом, и Арья случайно приняла меня за него», — сказал Эрагон.
«Нет, — сказал Умаротх. — Эльфийские чары так просто не развеять. Мы просто немного изменили их направление, чтобы вы с Сапфирой могли встретиться. Мы надеялись — хоть, честно говоря, и не слишком, — что ты сможешь оказаться для нее подходящим Всадником. И оказались правы».
«Но почему же вы все-таки раньше нас сюда не вызвали?» — спросил Эрагон.
«Потому что тебе нужно было кое-чему сперва научиться. И потому что мы не хотели рисковать тем, что Гальбаторикс раньше времени может узнать о нас, когда ни вы с Сапфирой, ни вардены еще не будут готовы ему противостоять. Если бы мы связались с вами сразу после сражения на Пылающих Равнинах, толку от этого, скорее всего, не было бы никакого, ведь тогда вардены находились еще очень далеко от Урубаена».
Некоторое время все молчали. Потом Эрагон медленно промолвил:
«А что еще вы для нас сделали?»
«Не так уж много. В основном мы вас предупреждали. Те видения, что были у Арьи в Гилиде, когда она была в плену и так нуждалась в твоей помощи, и исцеление твоей спины во время Агёти Блёдхрен…»
Умаротха прервал Глаэдр, и Эрагон почувствовал, как разгневан золотистый дракон:
«Вы послали их в Гилид, необученных, без магической защиты, зная, что им придется сразиться с шейдом?»
«Мы думали, что с ними будет Бром, но Бром погиб в пути. А Эрагона с Сапфирой нам было уже не остановить. К тому же им все равно необходимо было попасть в Гилид, чтобы встретиться с варденами».
«Погодите, — сказал Эрагон. — Так это вы были ответственны зато, что я… так сильно изменился внешне во время Агёти Блёдхрен?»
«Отчасти. Мы установили связь с тем призрачным представителем нашей расы, которого эльфы призывают во время этого праздника. Мы вдохновилиэльфов, а уж потом кто-то из них обеспечил силу заклятия».
Эрагон опустил глаза и стиснул кулаки; нет, гнева он не чувствовал, но был настолько полон самыми разнообразными чувствами, что не мог стоять спокойно. Сапфира, Арья, его меч, сама форма его тела — всем этим он был обязан Элдунари этих драконов из подземного хранилища. «Элрун оно, спасибо вам», — с чувством сказал он.
«Пожалуйста, Губитель Шейдов».
«Значит, вы и Рорану помогали?»
«Твоему двоюродному брату наша помощь не требовалась. — Умаротх помолчал. — А вот за вами обоими мы следили много лет, Эрагон и Сапфира, и видели, как из птенцов вы превратились в могучих воинов. Мы гордимся вашими успехами! Ты, Эрагон, оказался именно таким, каким мы и надеялись видеть нового Всадника. Аты, Сапфира, доказала, что стоишь того, чтобы считаться одной из величайших представительниц нашей расы».
Радость и гордость переполняли Эрагона и Сапфиру; он преклонил перед Элдунари колено, а она, подогнув обе передние лапы, низко склонила голову в знак глубокой благодарности. Эрагон же — хотя ему, точно мальчишке, хотелось прыгать и кричать от восторга — просто сказал:
