Однако в этой просьбе Эрагон ей отказал. Он был твер­до убежден, что нельзя уподобляться Гальбаториксу. В Уру­баене, правда, был очень велик риск появления тайных убийц и тому подобных предателей, так что там Эрагон все-таки применил ту магию, о которой его просила На­суада. Но больше нигде. Он испытал большое облегчение, когда после некоторых размышлений Насуада полностью согласилась с его доводами.

Они с Сапфирой по договоренности с Блёдхгармом и его заклинателями перенесли большую часть Элдунари, привезенных с Врёнгарда, в уединенный замок, находив­шийся в нескольких милях к северо-востоку от Урубаена. Остальные Элдунари остались в столице вместе с теми, которые удалось спасти из сокровищницы Гальбаторикса. Блёдхгарм считал, что в этом замке эльфам будет нетрудно защитить Элдунари от любого, кто захочет их похитить. Кроме того, там, вдали от людей, мысли безумных драконов не могли воздействовать больше ни на чьи души, кроме тех, кто о них заботился, а эльфы умели этому противостоять.

И только когда Эрагон и Сапфира удостоверились, что Элдунари теперь в полной безопасности, они решились улететь из столицы.

Прибыв в Драс-Леону, Эрагон был потрясен количе­ством разнообразных чар, которыми был оплетен и весь город, и темная махина Хелгринда. Многие из этих чар были невероятно древними, полузабытыми. Они были соз­даны чуть ли не в самом начале времен. Он оставил те, что казались ему относительно безвредными, и удалил осталь­ные. Хотя порой было трудно определить, к какой «катего­рии» их отнести. Разумеется, сам он не решался трогать те чары, смысла которых не понимал. Большую помощь ока­зали Элдунари. Иногда они даже вспоминали, кто именно наложил то или иное заклятие и зачем, а то и просто уга­дывали его смысл по каким-то непонятным, совершенно ничего не значившим для самого Эрагона признакам.

Когда же дело дошло до Хелгринда и его жрецов, ко­торые укрылись в своих подземельях, едва узнав о паде­нии Гальбаторикса, Эрагон не стал даже пытаться опре­делять, какие из тамошних чар опасны, а какие нет. Он удалил их все, воспользовавшись именем всех имен. С по­мощью этого Слова он попытался отыскать среди руин главного храма пояс Белотха Мудрого, но безуспешно.

В Драс-Леоне они с Сапфирой пробыли три дня, а затем направились в Белатону. Там Эрагон также удалил чары, наложенные на город Гальбаториксом. То же самое он сделал и в Финстере, и в Ароузе. В Финстере, правда, ему попытались подсунуть отравленное питье, но магические стражи защитили его. Этот случай привел в ярость Сапфи­ру, и она прорычала:

«Если мне когда-нибудь удастся загнать в угол ту трус­ливую крысу, которая это сделала, я съем ее живьем вместе с башмаками!»

На обратном пути Эрагон предложил Сапфире слегка изменить маршрут, и она согласилась, развернувшись так круто, что линия горизонта словно встала дыбом, разде­лив мир на две половины — темно-синюю и буро-зеленую.

Полдня они потратили на поиски. Сапфира первой увидела сверху знакомое скопление холмов из песчаника и среди них один особенный — высокий, с пологими скло­нами из красного песчаника, с огромной пещерой и алмаз­ной гробницей, сверкающей на вершине. Холм был точно таким же, как помнилось Эрагону. Но он все смотрел на него, не в силах преодолеть болезненное стеснение в груди.

Сапфира опустилась рядом с гробницей, кроша когтя­ми мягкий песчаник. Эрагон медленно отстегнул крепеж­ные ремни и соскользнул на землю. У него даже голова за­кружилась, когда он почувствовал знакомый запах теплого камня. На мгновение ему показалось, что он вернулся в прошлое…

Затем он заставил себя встряхнуться и, когда мысли его несколько прояснились, подошел к гробнице, заглянул в ее прозрачные глубины и увидел Брома.

Он увидел своего отца.

Внешне Бром ничуть не переменился. Алмазный по­кров надежно защищал его от воздействия времени, и его плоть не выказывала ни малейших признаков разложе­ния. Кожа на таком знакомом, покрытом глубокими мор­щинами лице была по-прежнему упругой, даже, пожалуй, слегка розоватой, словно под нею все еще пульсировала живая кровь. Казалось, в любой момент Бром может от­крыть глаза и встать на ноги, готовый продолжать их незавершенное путешествие. В какой-то степени он дей­ствительно стал бессмертным, ибо не старел и оставался прежним, навечно отданный во власть вечного, лишенно­го сновидений сна.

Меч лежал у него на груди, как и его длинная седая бо­рода, и руки были сложены как бы на рукояти меча в точ­ности так, как когда-то уложил их Эрагон. Рядом лежал его узловатый посох, покрытый резьбой, в которой Эрагон те­перь узнавал иероглифы древнего языка.

Слезы потекли у Эрагона по щекам. Упав на колени, он некоторое время просто тихо плакал, чувствуя, что Сап­фира, придвинувшись к нему, горюет с ним вместе.

Наконец Эрагон встал и снова стал вглядываться в чер­ты Брома. Теперь он знал, что нужно искать в этом лице. Теперь он замечал, как сильно похож на отца, хотя лицо Брома и было куда старше и куда сильней подверглось воз­действию времени, да и борода мешала как следует разгля­деть его черты. Однако сходство их не подлежало сомне­нию. Те же выступающие скулы, впадинка между бровями, изгиб верхней губы — все это Эрагон теперь узнавал с какой-то горькой радостью. Он, правда, не унаследовал крючкова­того носа Брома, похоже, нос он получил от матери.

Эрагон все смотрел и смотрел на отца полными слез глазами, а потом тихо промолвил:

— Все кончено, отец. Я это сделал… Мыэто сделали! Гальбаторикс мертв, на троне теперь Насуада, а мы с Сап­фирой целы и невредимы. Тебе ведь приятно узнать об этом, правда, старый лис? — Он улыбнулся и вытер мокрые глаза тыльной стороной ладони. — Мало того, на острове Врёнгард мы нашли много драконьих яиц! Представля­ешь? Драконы теперь не вымрут! И мы с Сапфирой помо­жем их растить и воспитывать. О такомты даже и мечтать не мог, верно? — Эрагон снова улыбнулся. Он отчего-то чув­ствовал себя глупым восторженным мальчишкой, но одно­временно горе утраты давило ему на душу. — Хотелось бы мне знать, что ты обо всем этом думаешь… Ты выглядишь точно так же, как и тогда, а вот мы с Сапфирой сильно из­менились. Интересно, узнал бы ты нас?

«Конечно, узнал бы, — сказала Сапфира. — Ты же его сын. — Она нежно коснулась Эрагона мордой. — И потом, лицо у тебя не так уж сильно изменилось с тех пор. Он не смог бы принять тебя за кого-то другого, хотя, конечно, за­пах у тебя стал совсем иным».

«Вот как?»

«Конечно. Теперь ты пахнешь почти как эльф… Но, так или иначе, а Бром вряд ли принял бы меня за Шрюкна или Глаэдра, это уж точно!»

«Да уж!»

Эрагон чихнул и на минутку отошел от гробницы. Бром казался таким живым внутри этого алмазного сарко­фага… Это вызывало у Эрагона дикие, невозможные меч­ты — которые он, впрочем, почти отвергал разумом, и все же чувства не позволяли ему с ними расстаться, — о том, что Умаротху и другим Элдунари, возможно, с помощью своих общих знаний и умений смогли бы сделать то, о чем он боялся даже говорить. Ведь смогли же они воплотить в жизнь то, что он только пытался сделать с помощью сво­его заклятия во дворце Гальбаторикса! И искорка отчаян­ной надежды вновь затеплилась в его сердце.

И Эрагон, обращаясь одновременно к Сапфире и Ума­ротху, сказал:

«Как только Бром умер, мы с Сапфирой сразу его по­хоронили, а потом Сапфира превратила простой песча­ник в алмаз. Это, правда, произошло только на следую­щий день, но в каменную гробницу, подальше от воздуха, мы спрятали его сразу, еще ночью. Умаротх, может быть, твоя сила и сила других Элдунари в сочетании с вашими знаниями смогли бы… смогли бы исцелить его? — Эрагон весь задрожал, как в лихорадке, и прибавил: — Я ведь тогда еще не умел исцелять такие тяжкие раны. Хотя теперь… теперь, мне кажется, я мог бы исцелить их и спасти его».

«Это было бы куда труднее, чем тебе кажется», — сказал Умаротх.

«Да, я понимаю, но уж ты-то наверняка смог бы это сделать! — воскликнул Эрагон. — Я же видел, как вы с Сап­фирой делали с помощью магии поистине удивительные вещи. Конечно же, это в твоих силах!»