Он закрыл глаза и приготовился. Но услышал, что Арья отчаянно гремит своими цепями, что-то мычит сквозь кляп во рту.

Он глянул на нее и увидел, что она отрицательно ка­чает головой, глядя на него. Он удивленно поднял брови: «В чем дело?» Но больше никаких знаков она ему подать не могла, только качала головой и мычала.

В отчаянии Эрагон попытался — очень осторожно — установить с нею мысленную связь, следя за тем, чтоб даже намека на вторжение со стороны кого бы то ни было еще не почувствовать, но, к своему ужасу, наткнулся на некий странный и вроде бы даже мягкий барьер. Собственно, это был даже и не барьер, а нечто непонятное, давившее на его разум со всех сторон и, похоже, пытавшееся и разум его тоже заткнуть комком шерстяной ткани.

И его душу вновь охватила паника.

Его явно не опоили никаким зельем, и все же он ни­как не мог понять, что еще, кроме колдовского зелья, могло помешать ему мысленно поговорить с Арьей. Если это и была магия, то с такой магией он еще никогда в жиз­ни не встречался.

Они с Арьей не сводили друг с друга глаз, но затем вни­мание Эрагона отвлекло какое-то почти незаметное дви­жение наверху, и он заметил полоски крови, тянущиеся по рукам Арьи от ее запястий к плечам: наручники на запя­стьях, за которые она была подвешена, насквозь прорвали ее нежную кожу.

Бешеный гнев охватил Эрагона. Он схватился за цепь, на которой висел, и изо всех сил зазвенел ею. Звенья цепи были прочны, но он не сдавался. В приливе гнева он снова и снова дергал за цепь, не обращая внимания на те раны, которые сам себе наносил.

Наконец он перестал биться и безжизненно обвис, чув­ствуя, как горячая кровь из израненных запястий капает ему на шею и на плечи.

Затем, решив во что бы то ни стало освободиться, Эра­гон собрал всю свою энергию и направил ее вместе с закли­нанием на проклятые оковы, мысленно воскликнув: «Квест малмр дю хуилдрз эдтха, мар иу тхон эка трейя!», что озна­чало: «Разрежь удерживающие меня оковы, но не больше, чем я сам того требую».

И в тот же миг все его тело, каждый нерв в нем прон­зила сильнейшая боль. Он безмолвно вскрикнул и, не в со­стоянии поддерживать собственную сосредоточенность, утратил власть над заклятием, чары тут же угасли.

Угасла и боль, но и после нее Эрагон еще долго зады­хался, а сердце его так бешено колотилось, словно он толь­ко что спрыгнул с отвесной скалы в море. Эта боль была сродни тем мучениям, которые он испытал, когда драконы лечили страшные шрамы у него на спине во время празд­нования Агёти Блёдхрен.

Когда Эрагон пришел в себя, то увидел, что Арья смо­трит на него с тревогой.

«Она, должно быть, и сама пробовала применить за­клятие, — подумал он. — Как же все это с нами случилось? Как мы оба могли оказаться связанными и совершенно беспомощными?»

Вирден погиб, травница Анжела либо в плену, либо уби­та, а Солембум, скорее всего, валяется, весь израненный, где-нибудь в подземном лабиринте, если только его не при­кончили те воины в черном. Эрагон никак не мог понять, каким образом все они потерпели поражение. Ведь Арья, Вирден, Анжела и он сам — это, наверное, одни из самых могущественных и опасных воинов в Алагейзии. И вот те­перь Вирдена больше нет, Анжела исчезла, а они с Арьей находятся в руках врагов.

«Если бы только нам удалось освободиться…» — Эрагон отогнал от себя эту мысль. Думать об освобождении было просто невыносимо. Больше всего ему хотелось сейчас мысленно связаться с Сапфирой, хотя бы только для того, чтобы удостовериться, что ей ничто не грозит, и обрести утешение в общении с нею. Хотя Арья и была рядом, без Сапфиры он чувствовал себя невероятно одиноким, и это более остального нервировало его.

Несмотря на мучительную боль в запястьях, Эрагон снова стал тянуть и дергать за цепь, полагая, что если де­лать это достаточно долго, то можно все же расшатать ее крепеж. Он пытался даже крутить цепь, надеясь, что это поможет, но мешали наручники, и сколько-нибудь полно­ценного поворота сделать не удавалось.

Изранив себе все руки, он вскоре был вынужден оста­новиться. Запястья горели огнем. Эрагон опасался, что если будет продолжать, то в итоге порвет себе мышцы. Кроме того, можно потерять слишком много крови. Кровь так уже текла вовсю, а сколько им с Арьей еще висеть так и чего-то ждать, он и предположить не мог.

Эрагон не мог даже определить, сколько прошло вре­мени и какое сейчас время суток, хотя догадывался, что в плену они не более нескольких часов, поскольку ни есть, ни пить, ни хотя бы помочиться желания не возникало. А вот когда все это начнется, их и без того ужасное положе­ние только усугубится.

Боль в запястьях заставляла время тянуться еще мед­ленней. Они с Арьей то и дело переглядывались и пыта­лись установить мысленную связь, но ни одна попытка не удалась. Два раза, когда раны несколько подсыхали, Эрагон пробовал выкрутить цепи из потолка, но тоже безуспешно. Так что им оставалось только терпеть.

Когда они уже начали сомневаться, что в зал вообще кто-нибудь придет, где-то вдалеке, в подземных коридорах, послышался перезвон металлических колоколов, и двери по обе стороны черного алтаря бесшумно отворились. Чувствуя, что сейчас произойдет нечто весьма неприят­ное, Эрагон весь напрягся и уставился на открывшиеся двери. Арья тоже не сводила с них глаз.

Прошла минута, им обоим показавшаяся вечностью.

Затем вновь резко и громко зазвонили колокола, на­полняя зал сердитым гулким эхом, и в распахнутые двери вошли трое послушников — совсем еще молодых, одетых в золотые одежды. Каждый из них нес металлическую раму, увешанную колокольчиками. Следом за ними вошли двадцать четыре жреца Хелгринда, мужчины и женщины. Ни одного из них нельзя было назвать целым: у кого-то не хватало одной руки, или обеих, или ноги, или того и друго­го. В отличие от послушников, изувеченные жрецы были одеты в длинные кожаные робы, сшитые так, чтобы соот­ветствовать индивидуальному увечью каждого. А следом за жрецами шестеро смазанных маслом рабов внесли но­силки, на которых торчком сидел Верховный Жрец Хел­гринда — жуткий обрубок, лишенный рук, ног, зубов и, по­хоже, еще чего-то. Голова его была увенчана высоченным трехфутовым гребнем, который делал его фигуру еще бо­лее уродливой и бесформенной.

Жрецы и послушники расположились по краям моза­ичного диска, и рабы аккуратно опустили носилки на ал­тарь. Затем трое послушников — вполне еще целые и даже довольно красивые молодые люди — встряхнули металли­ческие рамы с колокольчиками, и под этот немелодичный звон затянутые в кожу жрецы что-то коротко пропели. Эрагон не сумел толком разобрать слов, но звучало все это, как некая часть ритуала. Он понял лишь три названия вер­шин Хелгринда: Горм, Илда и Фелл Ангвара.

А Верховный Жрец посмотрел на них с Арьей — глаза его были точно осколки обсидиана — и промолвил:

— Добро пожаловать в залы Тоска. — Искалеченные губы и полное отсутствие зубов делали его речь невнят­ной. Ему явно трудно было произносить слова, однако же он продолжал: — Ты уже во второй раз вторгаешься в нашу святую обитель, Всадник. Больше у тебя такой возможно­сти не будет… Гальбаторикс, наверное, попытался бы убе­дить нас пощадить тебя и отправить к нему в Урубаен. Он надеется силой заставить тебя служить ему, ибо мечтает о возрождении ордена Всадников и восстановлении по­головья драконов. Но я считаю, что эти мечты — бред су­масшедшего. Ты слишком опасен. К тому же мы вовсе не хотим, чтобы раса драконов вновь возродилась. В народе считается, будто мы поклоняемся Хелгринду. Но это ложь, которую мы сами же и распространяем, желая скрыть истинную природу наших верований. Мы чтим вовсе не Хелгринда — мы чтим тех Древнейших, которые созда­ли внутри его свое логово, свое убежище, и приносим им в жертву свою плоть и кровь. Наши боги, Всадник, — это раззаки и Летхрблака!

Смертельный ужас, подобный приступу тошноты, ско­вал душу Эрагона.

А Верховный Жрец презрительно плюнул в его сто­рону, и нитка слюны повисла на его изуродованной ниж­ней губе.