Душевно у неё выходило, я аж заслушался. Когда она увидела меня, то замерла с тряпкой в руках и уже собралась было закричать, но я быстро шагнул вперёд и зажал ей рот ладонью. Не исключено, что сват Опанаса с сыном уже к хутору подъезжают, и крик может их насторожить.
— Тише, красавица, не шуми, иначе беда будет. Ты лучше скажи, куда пан Опанас наше оружие дел?
— Що з ним? — спросила она, когда я убрал ладонь.
— Живой он и ещё вполне здоровый… пока.
Оба пистолета и нож лежали за занавеской на подоконнике, вероятно, Опанас собирался перепрятать их более надёжно уже после разборок с нами. Связав Наталку, я посоветовал ей и не пытаться освободиться, но она всё дёргалась, поэтому пришлось усыпить её, надавив у неё на шее на точку в районе сонной артерии. Несколько секунд — и глаза её закатились, веки прикрылись. Не разговоры же с ней вести! Сейчас совершенно ни к чему проводить разъяснительную работу среди населения, у которого мозги уже напрочь проедены ржой национализма и ненависти, как упомянул Опанас, к москалям, жидам и полякам. Послушав ровное, чуть заметное дыхание и удостоверившись, что женщина жива, я вернулся в хлев. Один ТТ я отдал Медынцеву, второй оставил себе, как и нож, с которым обращался всяко лучше майора НКВД.
— Петрович, — обратился я к пилоту, — ты с винтовкой оставайся Опанаса стеречь. Ежели начнёт рыпаться, бей прикладом, не стесняйся. А мы с майором пойдём ждать гостей.
Засаду мы устроили во дворе, заняв позицию в тени сарая рядом с воротами. Сначала услышали, а затем и увидели, как к хутору приближается запряжённая гнедой лошадкой повозка. Поводья держал крепкий молодой человек лет тридцати, с аккуратной бородкой, рядом винтовка, с виду как у Опанаса. Позади него, откинувшись на охапку сена, полулежал мужик примерно возраста Опанаса, только шире и плотнее и с более седой окладистой бородой. И с винторезом в руках. Малец, внук Опанаса, сидел, свесив с подводы ноги, обутые в маленькие сапожки. Когда подвода подъехала к ограде, он спрыгнул и побежал пошире распахнуть ворота. Скрипя колёсами, телега вползла во двор.
— Тпру-у, — осадил лошадь молодой. — Мыкола, де дід? Чому так тихо?
— Не знамо, дядьку.
Парнишка побежал в дом, а взрослые, забросив винтовки за спину, двинулись следом. Тут-то мы и вышли из сумрака.
— Оружие на землю! Медленно. И руки в гору. Кто дёрнется, получит пулю.
Немая сцена, точно по Гоголю, а затем оба положили винтари и подняли руки. В этот момент с криком «Дядько Януш, там мамка пов’язана лежить!» на крыльцо выскочил Микола. Увидев происходящее во дворе, тоже на несколько секунд онемел, и, пока он не оправился, я поманил его к себе:
— Иди-ка сюда, малец.
Когда надо, я могу подпускать в свой голос такие повелительные нотки, что первым порывом человека, не обладающего стальной волей, является желание подчиниться. Вот и Микола медленно, словно сомнамбула, приблизился ко мне, глядя на меня снизу вверх. Тем же способом, надавив на сонную артерию, я тоже отправил его в сон.
— Ти що твориш, нехрист?! — прошипел старший. — Хлопця-то за що?
— Ничего вашему хлопцу не будет, скоро проснётся. Товарищ майор, будьте так добры, обыщите этих хуторян, а я пока подержу их на мушке.
Уловом моего куратора стали охотничий нож в чехле, снятый вместе с ремнём, и револьвер с полным барабаном. Мы скрутили взрослых и пацанёнка, и я взял инициативу в свои руки:
— Ну вот что, граждане-товарищи-баре. Убивать вас мы не станем, хоть вы и собирались пустить нам кровь либо сдать немцам. Но учтите, когда советская армия сюда придёт, а она обязательно придёт, то вы так легко не отделаетесь. Там люди будут в курсе, что за гнилой народ здесь живёт, а с немецкими прихвостнями у них разговор короткий. А теперь вперёд, в хату.
Через пятнадцать минут все пятеро оказались в погребе. Сверху на люк мы придвинули тяжёлый шкаф с каким-то барахлом, так что пленникам вряд ли удастся выбраться самостоятельно, даже освободившись от пут. Придётся им ждать, когда вернётся из райцентра сын Опанаса. Шум они, понятно, поднимут знатный, наверняка кинутся к полицаям или немцам, а те наверняка устроят облаву. Поэтому логично отсюда побыстрее свалить. Вот только с Петровичем беда, ему нужна квалифицированная медицинская помощь. Значит, конфискуем повозку, загружаем по возможности продуктами, оружием и отправляемся в сторону села Лановцы. Если Опанас не соврал, доктор там есть.
Да, ещё позаимствовали на хуторе одежду, чтобы не слишком выделяться в своих хоть и грязных, но слишком уж цивильных костюмах, а Сивцев в комбинезоне. Заодно и нижнее бельё поменяли.
Переночевать всё же решили в хате, и мы с Медынцевым устроили поочерёдное дежурство. Так было как-то спокойнее, тем более что пленники внизу явно освободились и даже предприняли попытку выбраться наружу. Сдвинуть шкаф им, правда, не удалось, но своим шумом они мешали нам спать, поэтому хватило одного хорошего окрика с угрозой выпустить через пол обойму, чтобы внизу стало тихо. Тронулись на рассвете, загрузив подводу продуктами. Выгребли едва ли не всё, что попалось на глаза. Хуторяне с голоду не помрут, у них ещё в погребе немало всякого съестного. Майор, вспомнив своё крестьянское детство, взялся за вожжи, мы с Петровичем расположились сзади, спрятав винтовки под сено. Глядя на удаляющуюся хату, мне почему-то представилось, как хорошо и ярко она горела бы, подожги мы её напоследок… Усилием воли я отогнал от себя эти провокационные мысли. Ладно бы взрослые, но женщина и ребёнок… Не знаю уж, что за фрукт вырастет из этого Миколы, скорее всего, всю оставшуюся жизнь будет питать ненависть к большевикам и москалям, однако убивать детей я был не способен. Надеюсь, никогда до этого и не дойдёт.
Вслушиваясь в пение птах и глядя в голубой прогал августовского неба в обрамлении зелёных крон, мечталось о многом хорошем. Однако от действительности не убежать даже в мечтах, чему свидетельством стало появление пятёрки немецких самолётов. Судя по тому, как тяжело и медленно шли, это были бомбардировщики, летевшие на восток к своим целям. Сивцев, проводив глазами крылатые машины с паучьими крестами на фюзеляжах, грустно вздохнул:
— А я ещё в прошлом году просил начальство перевести меня в боевое подразделение. Так нет, не отпустили. А душа рвалась в бой, отомстить за сестру с племянницей. Их эшелон попал под бомбёжку. Двенадцать лет девчонке было, и спрашивается — за что?!
— Ничего, Петрович, отомстим, придёт ещё наше время, — глядя перед собой, процедил Медынцев.
Я молчал, думая о том, что если ничего не изменится, то война, как и в моей истории, продлится до весны 1945-го. Будут ещё миллионы погибших, тысячи детей останутся сиротами, страну придётся восстанавливать из руин. И чтобы хоть как-то помочь стране, я должен вытащить этот проклятый клад из Индии, а затем вернуться в Штаты и продолжить агитировать американцев о всесторонней помощи Советскому Союзу, собирая гуманитарные караваны. А после войны попытаться сделать так, чтобы отношения двух стран не дошли до точки кипения, не допустить маккартизма и охоты на ведьм. Я должен обзавестись рычагами влияния на высокопоставленных чиновников!
Через пару часов показалась окраина Лановцов. Адрес врача мы узнали от пацанёнка, который согласился стать нашим проводником, при этом не очень удивившись, что говорим мы на языке москалей. По его словам, бывший врач местной больницы, а теперь принимающая население за еду Голда Соломоновна Штольц жила на окраине. Как только власть сменилась, врача выгнали из её дома в центре, и она нашла приют в заброшенном доме на краю села, но и сюда люди по-тихому протоптали тропинку. В селе немцы сидели только в комендатуре, а за порядком больше следили полицаи из местных. К счастью, ни те ни другие, пока мы добирались до врача, нам не встретились.
