— Дело могло закончиться электрическим стулом, но общественному адвокату удалось добиться смягчения приговора до пожизненного, — со вздохом перешёл к финальной части своего рассказа Горовиц. — Первые двенадцать лет я отсидел в Мэнсфилдской тюрьме, потом меня отправили сюда. Библиотекарем я стал ещё при прежнем директоре, так как ни на что другое, по его мнению, в силу своего тщедушного телосложения я не был способен, а в книгах разбирался достаточно хорошо. Правда, в последнее время зрение совсем плохим стало, просил директора подыскать мне замену, но он пока что-то не слишком шевелится…

Вот вам очередная поучительная история, думал я, покидая гостеприимного библиотекаря. А что поделать, из-за любви люди не то что банки грабят, вешаются, стреляются и травятся. Вон у нас в армии, когда я ещё в Чечне служил, случай был с первогодком… Хотя ладно, не будем о грустном.

Этот вечер я посвятил чтению. Правда, один раз мой покой попытались нарушить. До отбоя, как я уже упоминал, двери камер оставались открытыми, тут-то и завалились ко мне двое типов, в одном из которых я признал утреннего зэка, наехавшего на меня по пути в столовую. Второй был на голову его выше и шире в плечах, классический бычара.

— Ну что, новенький, платить будешь? — спросил коротышка.

— В смысле? — спокойно поинтересовался я, откладывая в сторону книгу и лениво поворачивая голову.

— В смысле, что ты богатенький хрен, а без защиты здесь тебе каюк. Если я, Фредди Крюк, возьму тебя под своё крылышко, никто не посмеет поднять на тебя руку.

— Крыша моя, значит, пришла? Ну-ну… И сколько я должен за твоё покровительство?

— Каждую неделю будешь отдавать мне по полсотни баксов. С твоими миллионами это сущая мелочь, верно?

— А какой у тебя срок?

— Зачем тебе это?

— Ну, мне же нужно знать, сколько лет я буду платить тебе еженедельно по пятьдесят долларов. Хочу подсчитать, какая сумма набежит в итоге.

Этот тип переглянулся с подельником и, осклабившись, выдохнул из щербатой пасти вместе с миазмами:

— Слушай, грёбаный мистер Рич, мне насрать, сколько ты потратишь за семь лет, что я тут ещё буду торчать. Ты, наверное, ещё не понял, что речь идёт о твой жизни. И если ты её ни в цент ни ставишь, то можешь с ней попрощаться уже завтра.

— А теперь ты послушай меня, кусок дерьма. — Я спрыгнул с нар и, глядя в глаза, ровным голосом продолжил: — Если хоть ещё раз я увижу тебя возле моей камеры или ты приблизишься ко мне ближе чем на три метра… Нет, я не буду тебя убивать, я просто переломаю тебе ноги, чтобы ты, лёжа в лазарете, мог в спокойной обстановке подумать о своём поведении. И вот этот клоун, — я резким движением схватил здоровяка сквозь штанину за мошонку, — тебе не поможет, потому что будет лежать на соседней койке.

— Отпусти… — простонал бычара, стоя на цыпочках.

На всякий случай на глазах охреневшего шантажиста я растянул удовольствие ещё секунд на десять, после чего освободил из захвата яйца здоровяка, который, выпучив глаза, согнулся пополам, держась за промежность.

— Вон отсюда!

Они ушли, тихо так, разве что бычара продолжал постанывать. Я покосился на Молчуна Лу. Тот как сидел со своей крысой, так и продолжал сидеть, поглаживая зверька как ни в чём не бывало. А я снова забрался на свою шконку, продолжив увлекательное чтение об узнике замка Иф. Всё-таки у второго яруса есть преимущество — лампочка ближе, и читать как-то сподручнее. Но всё равно не настолько яркий свет, чтобы не испортить спустя какое-то время зрение. Как бы до очков не дочитаться…

На следующий день мне снова вручили метлу, но уборка продлилась недолго — зарядил дождь. Мести грязь смысла не было, поэтому я вернулся в камеру, но не успел улечься на своих нарах с книгой в руках, как появился надзиратель, кажется, фамилия его была Лепски. Поигрывая дубинкой, он велел мне следовать за ним. Я ничего не спросил, и мы покинули корпус. Миновали тюремный двор, вошли в административное здание, поднялись на второй этаж и остановились возле двери с табличкой «Директор Генри О. Диксон». Интересно, что от меня понадобилось директору тюрьмы?

Мне сказали сесть на стул напротив развалившегося в кресле за своим столом Генри Диксона. Тот выглядел лет на сорок с небольшим, его голову венчала крупная залысина. Перед ним лежала открытая папка, и на первом листе я разглядел свою фотокарточку, сделанную при поступлении в исправительное учреждение.

— Как обустроились, мистер Бёрд?

— Терпимо, мистер Диксон, — нейтрально ответил я, теряясь в догадках, в каком ключе будет протекать разговор.

— К нам редко попадают такого полёта птицы, — улыбнулся он. — Вас вроде определили к Молчуну Лу? Небось, уже наслышаны о его прошлом?

— Странно, что он не в психбольнице, — пожал я плечами.

— Я, честно говоря, тоже удивлён, что его признали дееспособным, но это уже не в моей компетенции. Я вас к кому-нибудь ещё подселил бы, но там такие типы — клейма негде ставить. А одиночки у нас для приговорённых, да и вы там с ума сошли бы за пятнадцать лет. Надеюсь, вы с Молчуном Лу поладили? Он парень тихий, хотя и малость того.

— Ну хотя бы пока придушить меня не пытался, — вздохнул я, невольно вспоминая ночное происшествие.

— А вы неплохо держитесь для новичка.

Да уж, новичок… Знал бы ты, через что мне довелось пройти, не смотрел бы на меня с такой снисходительностью. Ваши тюрьмы не чета советским и тем более лагерям типа Ухтпечлага.

— Мне рассказали о небольшом конфликте, случившемся между вами и Грегори Смоллом, который заявился в вашу камеру со своим подручным. Вы молодец, не спасовали. А Смолл — мелкая сошка, сегодня же отправится в карцер, причину мы найдём.

Невольно вспомнился карцер, в котором мне довелось побывать в Бутырке в приснопамятном… да, в 37-м. Целая вечность прошла, а ощущение — будто вчера. Интересно, сколько живут пауки? Бармалей, мой невольный сокамерник, небось давно окочурился.

Диксон извлёк сигарету из початой пачки Pall Mall и сунул её в зубы.

— Курите?

— Нет, спасибо, не имею такой привычки.

— А я не могу бросить, иногда по три пачки в день выкуриваю. Жена уверяет, что я умру от рака лёгких. Может, так оно и будет, пока только слизь из глотки по утрам отхаркиваю. — Он сделал ещё несколько затяжек, последнюю — самую глубокую, и задавил окурок в металлической пепельнице. Его пальцы сплелись на небольшом, упрятанном в жилетку животике, а взгляд из-под кустистых бровей принялся буравить меня, словно пытаясь прожечь в моём теле дырку. Чувствовал я себя не совсем комфортно, но старался никак этого не демонстрировать. — А знаете что… — Директор приподнялся и протянул руку к сейфу, дверца которого оказалась незапертой. Спустя секунду на столе оказались початая бутылка виски и пара стаканов. — Думаю, от глотка доброго виски вы не откажетесь? — подмигнул Диксон, плеснув в каждый из стаканов на стандартные два пальца.

— Не откажусь, — согласился я, беря подвинутый мне хайболл.

Мы посмаковали напиток, и впрямь оказавшийся неплохим, после чего я наконец задал вопрос в лоб:

— Мистер Диксон, вы ведь не для того меня пригласили, чтобы угощать сигаретами и виски?

— Почему бы и нет? — крякнул от такой откровенности директор тюрьмы. — Поверьте, встретить интересного собеседника здесь весьма сложно. Мои подчинённые в большинстве своём исправные служаки, но не более того. Я уж не говорю о заключённых, девяносто девять и девять десятых процента которых — грабители, насильники и убийцы. Вас же я при всём желании не могу отнести к этой категории.

— Но ведь именно за убийство, якобы убийство, меня сюда и определили.

— Поверьте, даже если вы и убили кого-то по пьяной лавочке, то сильно отличаетесь от обычного контингента моей тюрьмы. — Он выделил слово «моей». — Я читаю ваши газеты, слушаю ваше радио, смотрю ваше телевидение, в конце концов, я не пропускаю ни одного вашего фильма! Недалёкий человек при всём желании не смог бы успешно вести такой бизнес. Ваш фильм «Месть подаётся холодной» вообще один из моих любимых, если не самый любимый. А ведь с момента его выхода уже лет десять прошло…