Тут эти самые «мелкие» окончательно перешли на ультразвук, принявшись орать во всю глотку. Им явно не нравилось, что на них не обращают должного внимания. Сколько же им, что они так верещат? Месяца четыре, наверное, силушек лишних полно. Впрочем, Ларка на их вопли не обращала никакого видимого внимания.
— Не обещай. Просто останься здесь, сколько сможешь.
— Я останусь.
Кенстридж впервые за последние недели по-настоящему обрадовался обстоятельствам своего последнего полёта на «Сайриус». Бывает и так, что самые трагические события оборачивают тебя в нужном направлении.
Кенстридж приветственно помахал вопящей парочке, оставаясь на почтительном расстоянии, и они не спеша двинулись на выход. Снаружи, кто бы мог подумать, их ждала Элизабет, а в сторонке неуверенно топтался молодой папаша с выражением крайней неловкости на лице. Этот ладно, ему положено, хоть до сих пор они и десятком фраз не перекинулись, ничего, Кенстридж ещё успеет узнать его поближе. Но вот появление бывшей стало для него ещё одним на сегодня сюрпризом. Последним ли?
— Как поживаешь? Мы с тобой года полтора не виделись, да?
Элизабет, видимо, вовремя разглядела его выражение лица и решила на этот раз с порога не начинать, ограничившись лаконичным:
— Потихоньку. Ну как, поговорили? А малышки чего вопят?
— Испугались чужака-пришельца. Я правда такой страшный?
— Ты не страшный, ты ужасный. Давно в зеркало смотрелся? Спать пробовал? Говорят, полезно.
Кенстридж послушно хохотнул. Да, нужно поспать. Ему теперь вообще можно спать хоть целый день.
— Ну, пошли, что ли?
Погрузка во флайер оказалась делом небыстрым. Кроме двух вопящих благим матом пигалиц, всяческого детского скарба первой необходимости было набрано с собой с полцентнера, не меньше. Сразу заметно мудрое руководство любящей бабушки. Ларка оставила бы дома и муженька, и всё это хозяйство, тут делов лететь туда-обратно полчаса, не больше. Но Элизабет была на борту, а потому одни сборы у весёлого семейства заняли часа полтора, если не все два.
И теперь утлая летательная посудина по новой наполнялась всякими баульчиками, рюкзачками, бутылочками и приборами неясного назначения. Куда тут вместится ещё и старому инвестигейтору — загадка.
— Чего стоишь, загружайся на заднее.
Он почему-то так и знал. Рядом с предложенным ему местом уже маялся дорогой зятёк.
— Как звать-то! А?
Бравый тон заставил того аж подпрыгнуть. Кенстридж прекрасно знал все нужные имена, всё-таки это его хлеб, помнить всякие мелкие ненужные детали, но поддеть бедолагу не удержался.
В ответ прозвучало что-то малоразборчивое, на лице у испытуемого царила смертная тоска. Лады, зайдём с другого бока. Кенстридж понизил громкость речи до интимного шёпота и проворковал:
— Ладно, не потей ты так, Иги, это я ради Элизабет клоунаду устраиваю. Потом как-нибудь в нормальной обстановке поговорим, добро?
И подмигнул. Пускай переваривает.
Тем временем погрузка скарба торжественно завершилась, мелкие встретили эту новость свежим песенным репертуаром, удачно разобрав его на голоса. В ушах потихоньку начинало характерно резонировать. Пигалиц погрузили последними, лишь каким-то чудом не забыв на площадке маму.
— Ларка, чего это они так дурниной заходятся?
— Пап, ты не понимаешь, это они так поют.
— О, я должен был догадаться.
Флайер наконец стартовал, ничуть не снизив накала страстей в переднем отсеке, зато Кенстридж теперь мог спокойно откинуться на спинку и прикрыть веки.
В голове было гулко и пусто. Как раз то, чего он и добивался. Плотный слой слежавшихся затхлых эмоций, заполнивший подвалы его сознания за прошедшие месяцы, никак не желал оттуда рассасываться. Ему нужно время. Много времени, чтобы прибраться в собственном подсознании. И пока он этого не сделает, не сможет сдвинуться с мёртвой точки.
Мягкий толчок посадки привёл Кенстриджа в чувство. Кажется, он незаметно для себя успел задремать.
— Ну что, приехали?
Вопрос был риторически задан в воздух, но все присутствующие тут же поспешили уверить его в правильности таких предположений. Не исключая двух горлопанок.
С момента первых новостей о скором появлении у Ларки двойни старый дом ещё родителей Кенстриджа окончательно превратился в нечто, в шутку названное кем-то из знакомых «хутором». Некогда совершенно пустой, с момента повторного воцарения здесь Элизабет, а также возвращения под родную крышу самой Ларки, не говоря уже о множестве разом и навечно поселившихся здесь тётушек, приходящего семейства старшей, а также разнообразных знакомых — их хутор окончательно превратился в поселение гаремного типа, где обитало множество женщин, детей и домашних животных, вот только хозяина не хватало.
Кенстридж с удивлением уставился на собственное отражение в послушно материализовавшемся зеркале. Видимо, эту роль теперь предполагается исполнять ему самому.
Так.
Кенстридж решительным жестом распахнул люк, с головой, как в прорубь, погружаясь в обступившее его человеческое море. Четырёхлетняя старшая внучка тут же с воплями унеслась за чужие спины, не реагируя на посулы «поздороваться с дедушкой». Отовсюду лезли приветственно обниматься, поздравляли. На все здравицы Кенстридж уверенно отвечал, ни разу, вроде бы, никого не перепутав и ни разу не повторившись. Оказалось, ближе к вечеру на поляне между новым с иголочки домиком для молодой матери и главным цветником обещана вечеринка. Элизабет. Её штучки. Ладно, мы ещё пообщаемся, мирно, но с намёком на неглубоко закопанные болеодорас войны.
А пока, осталось у Кенстриджа ещё одно, последнее дело.
И тогда можно начинать жизнь вольной птицы.
Когда первую приветственную суматоху удалось усмирить, Кенстридж тут же воспользовался случившейся паузой, чтобы ускользнуть в свой личный флигель, который был надёжно ограждён от незваных и самое главное званых гостей личным кодом, и потому дожидался хозяина в неприкосновенности, пыли и тишине.
Там он раньше работал, теперь, видимо, там он будет и отдыхать.
Но сперва нужно отдать этой работе последний долг.
Он держал это письмо про запас, несколько раз порываясь распечатать, но всё не находя достойного момента. Больше тянуть не имело никакого смысла. Пусть там, за дверью, продолжается бардак, здесь он привычно усядется в задвинутое в самый угол кресло, и активирует до боли знакомую эрвэ-панель.
Забавно, но Кенстридж ни разу не слышал голоса Ковальского. Все эти годы инвестигейтор привычно оперировал расшифровками переговоров и опять же текстовыми отчётами. Если напрячься, можно вспомнить лицо «Небесного гостя», но голос, как сейчас выяснялось, до сих пор оставался для него загадкой.
Он отнюдь не упирал на металлические командирские нотки, хотя и не мямлил тоном гражданского человека. Он просто говорил, что должен был сказать, интонациями вполне будничными, не лишёнными театральных обертонов, но и ничуть не позёрскими. Будто это не было первым и последним сообщением лично ему, инвестигейтору Кенстриджу, единственному в Галактике человеку, который знал Ковальского лучше его самого. Обычное письмо, по делу серьёзному, но не судьбоносному.
Всё, что нужно было решить, они двое решили задолго до даты, что стояла в подписи документа. А значит, всё это нужно было просто проговорить напоследок, придавая всей этой печальной истории чувство завершённости.
Ковальский рассказывал о тех критических часах, которые Кенстридж провёл сначала в попытках докопаться до сути, а потом в ожидании приговора.
Он рассказывал о том, чего не прочитаешь в отчётах, он рассказал, чего этот вынесенный в итоге приговор стоил лично ему, как человеку, как другу, как Капитану, как Кандидату.
Да, он спел вместе с Симахом Нуари свою первую и последнюю Песню Глубин на той безымянной планете, кладя самую свою суть Кандидата на алтарь победы, которая в тот день стала синонимом жизни и будущего для всех его солдат. А потому он не колебался ни секунды.
