Бессильное тело пошевелилось, неуверенно пробуя своё новообращённое чувство пространства.

Ресницы дрогнули, губы скривились, издавая слабый хрип.

Первыми, почему-то, на это отреагировали те двое, что продолжали кутаться в небытие. Хранители приблизились и некоторое время разглядывали меня своими немигающими глазами. Отступили, кивнули, будто бы мне, а не своим мыслям, и тут же куда-то делись, как и не было.

Лишь после этого ко мне шагнули мужчина и женщина. Не сговариваясь, одним похожим жестом протянули мне руки, помогая встать.

Выглядело это так, будто из-под самых небес протянулись ко мне лучи божественного тепла. Пусть я для них был лишь очередным уравнением в их бесчеловечно сложной модели мира, какая-то толика гуманности в них всё-таки оставалась, им было искренне меня жаль. Так жалеют в самом конце – жалеют тех, кто только начинает. Он ещё не знает, в каком мире ему жить, как он велик и жесток. Он ещё радуется тому, чему радоваться нельзя – хрустальный мир это не подарок судьбы, а проклятие. Оно делает нас вот такими, говорили взгляды этих двоих.

Но мне было всё равно.

Как всё равно и до сих пор.

Лилия, несчастное искалеченное существо, пытающееся оправдать собственные ошибки неадекватностью последовавшего за них наказания, марионетка стоящей за ней «третьей силы». Улисс, с обречённостью смертника каждодневно рубящийся с реальностью за будущее миллиардов людей, которые не просили их спасать. Кора, пустая оболочка, каждодневное напоминание о том, что было так возможно. И рядом я. Ловушка случайного, чудом уцелевшая жертва, наконец обретшая свободу.

Я не держал зла ни на того, кто сделал меня рабом, ни на ту, что сделала меня свободным, хоть оба они совершили это против моей воли. Пусть играют в свои игры, однажды настанет время таких, как я.

И тогда, возможно, мы встретим рождение новой Матери.

Я улыбнулся и поднял лицо к небу. Где-то там ждал моего первого слова уставший от бесконечной войны Ромул.

– Я живой.

Мне пока больше нечего им сказать.

Люди Лилии уже свернулись, последний винтолёт ждал нас. Мы с ней кивнули напоследок Улиссу – в его глазах светилось любопытство – и вдвоём двинулись на выход. Она говорила правду, мне ещё нужно учиться жить заново, и без её помощи это будет непросто. А Улисс… в следующий раз мы встретимся лишь спустя два столетия. Мне нужно искать свою роль в этом мире, Соратникам же требовалось дальше воплощать свой План.

Война только начинается, ты слишком рано от неё устал, Ромул.

Мегаполис молчал, затаившись между обломанными клыками башен, в лабиринтах путепроводов, в паутине коммуникаций, в смешении судеб, в сыром прогорклом воздухе агломерации. Он жаждал запретного знания: что будет с ним и с его жителями, что будет с этим миром. Пройдя через время смерти, он не умер сам, а лишь на время затих, погружённый в вой сирен и далёкие звуки перестрелки. Формально все квазиорганы этого гигантского почти живого, почти разумного организма продолжали действовать, но делали это скорее по инерции. Эта махина не умела сама себе ставить задачи, сама себе избирать цели, не умела, и всё.

Мы шли вдвоём по опустевшим пандусам и вслушивались в это тягучее ожидание. Рано или поздно оно закончится, с Ромулом или без, так что у того и правда теперь нет особого выбора. Как нет его и у нас двоих. Но однажды и эта петля времени захлестнётся в окончательно стянутый узел, и вот тогда мы вернёмся и напомним Хранителям о нашем праве.

Близнецы тоже молчали, молчали и глядели нам вслед. Они не узнавали эту реальность, и это повергало их в судорогу всепоглощающего ужаса.

Даже их, которые единственные на всём свете могли сказать себе, что они ниоткуда здесь не появились, что они были тут всегда. Всегда пока длится время.

Сквозь защитную решётку внешних окон можно было разглядеть только узкую полоску каменистой тундры, по которой волочились длинные хвосты снежной пыли. В Антарктике поздняя весна всегда была сухой и ветреной, зато тёплой. Ещё две недели, и можно будет окончательно забыть про морозы, и в полностью освободившейся от ледяного панциря прибрежной зоне тут же продолжатся строительные работы, приостановленные ещё в марте. Весь материк стремительно осваивался согласно разграниченным между старшими корпорациями зонам ответственности. Даже теперь, когда и на дальних планетах, и в метрополии царил хаос почти открытой войны всех против всех, здесь продолжалась планомерная деятельность. Слишком важно было застолбить антарктические владения.

«Янгуан Цзитуань» сосредоточила свои усилия на шельфе Залива Маккензи, на Побережье Ингрид Кристенсен и далее на север вдоль Побережья Моусона. Умеренный по здешним меркам климат, богатые залежи руд, нефтегазоносные поля приповерхностного залегания, а главное – минимальная ледниковая опасность: в других местах ледяные языки по-прежнему норовили с неожиданным проворством выпучиться из тающего панциря, и в буквальном смысле слизнуть подвернувшиеся им надземные постройки.

Впрочем, большинство сооружений здесь всё равно возводились под землёй.

Генерал-партнёр Ма Шэньбин поплотнее запахнул красный парадный лунпао[44], расшитый в соответствии с его регалиями по груди и спине золотыми драконами, и проследовал в глубь залы. Для его слепых глаз и этого куцего вида на девственные просторы Антарктики было достаточно. Позади с глухим рокотом выдвигалась бронеплита.

Генерал-партнёр устало потёр щёки, опускаясь на простую циновку. Непростительное отхождение от протокола, но и цао ни ма, везти сюда за триста километров именной цзяои с круглой спинкой было бы верхом безрассудства. Если ждёшь таких гостей, лучший способ сообщить всем, где ты – это начать перемещать туда-сюда главный символ власти генерал-партнёра «Янгуан Цзитуань». Нет, пусть дурацкий стул маячит себе в зале приёмов основного купола комплекса Упэнчуань Дася, а для принятия пищи сойдёт и обыкновенная циновка. Ради соблюдения протокола же с собой достаточно прихватить императорскую трость, традиции есть традиции.

Молчаливый слуга в аскетичном чёрном шэнъи, один из трёх отобранных для прислуживания генерал-партнёру, степенно отмеривал обычные пол-цяня сырого юннаньского молочного пуэра. Раскрошенная точа чуть не отдельными листочками сноровисто перекидывалась при помощи куайцы на покрытую чёрной эмалью чашу рычажных весов ганьчэн, пока грелся на древесном угле изящный фарфоровый чайник. Генерал-партнёр предпочитал чай очень точно выбранной крепости, ошибиться – означало неминуемо вызвать справедливый начальственный гнев. Но такого покуда не случалось.

Рядом с чайником ждала своего черёда супница-шаго, в ней доходил фотяоцян, предмет особой гордости мажордома резиденции, сумевшего добыть необходимые ингредиенты на таком отдалении от Поднебесной.

Слуга закончил отмерять чай и, ловким движением взболтав воду, вернул чайник на угли. Церемонный поклон дал знать генерал-партнёру, что всё готово.

Генерал-партнёр Ма Шэньбин был доволен – деловито подоткнув рукава, вцепился молочно-белыми зубами в янжоучуань, защёлкал лакированными куайцы над свежими овощами. Дело вскоре дошло и до настоявшегося фотяоцян, от почти забытого в этой глуши вкуса выступили слёзы умиления, пришлось дать команду слуге начать обмахивать себя красным, в цвет лунпао, веером шаньцзы. Расшитые золотом соловьи затрепетали в воздухе, издавая звук взмахивающего крыла.

Как и всякий разумный человек в его возрасте, генерал-партнёр Ма Шэньбин не стал дальше налегать на еду, предпочтя её лишней чашке традиционного для этого времени суток чуть красноватого пятнадцатилетнего сягуаньского пуэра. Во всей метрополии давно предпочитали перуанский, он был и экологичнее, и, честно сказать, вкуснее, но истинный сын народа хань пил только юннаньский. Запах топлёного молока плыл под голыми металлполимерными сводами. Генерал-партнёр нарочно приказал не организовывать убранство, он здесь всё равно ненадолго, рачительная скромность в быту в таких случаях особо приветствовалась. Кого вообще волнуют эти условности.