– У меня столько не будет, – тихо сказала Астра, приняв решение ботинки взять. Но после вернуть их стоимость. Она не знала точно, сколько бон накопилось, но… рублями вот тоже недостающее доложить можно. Рублей у нее еще имеется.

На ботинки.

– У меня будет, – Святослав пальто принял. – Спасибо большое…

…Эвелина никогда-то не завидовала людям. Даже тогда, когда приходилось совсем уж… нехорошо. Да и чему завидовать, положа руку на сердце.

Красоте?

И она красива.

Здоровью? И ее боги не обделили. Таланту? Везению? Состоянию?

…любви вот.

Правда, любовь ей пока встречалась лишь в театре, но и там ее у Эвелины было больше, чем у кого бы то ни было. И она сама могла рассказать, каково это, когда душа взлетает на крыльях счастья, такого безоблачного, всеобъемлющего…

– Тебе пойдет, – сказал Матвей мягко. И колечко протянул. – Правда, не знаю, тот ли размер…

Кольца не дарят просто так.

Ей, Эвелине, как-то поднесли цепочку золотую и даже с камешком, но она отправила подарок обратно. А кольца…

…не дарят.

– Примеришь?

…тем более обручальные, широкой полосою золота, по которой пояском вился сложный узор. Надо же, она, разглядывая витрину, этакую красоту и не заметила.

– К чему? – Эвелина посмотрела в светлые глаза человека, который… который не знал, в какой опасности находится.

И пусть папенька больше не заглядывал, но что-то подсказывало: он еще появится. И потребует ответа. И Эвелина… ответит?

Промолчит?

Сделает вид, что не понимает, о чем речь? Нет, этакой роскоши ей не позволят. Ей придется решать. Молчать? И оказаться вне театра? Без шанса вернуться в него? Более того, без шанса устроиться на любую иную нормальную работу или…

– У тебя руки дрожат.

– Это… это нервное…

Они стояли в стороне, меж полок, скрытые ото всех стойкой. На стойке висели тяжелые шерстяные пальто и не менее тяжелые шубы с богатым алым подбоем. И вправду настоящие чудовища.

– Не стоит нервничать, – он попытался надеть кольцо, но налезло оно лишь на мизинец. И Матвей огорчился. Странный человек. Неужели сам в свою игру поверил.

Да и…

Странная игра.

Непонятная.

И хочется верить, что сказанное им – правда, да не выходит. Эвелина точно знает, что не нужна ему ни невеста, ни жена. Притворство? Все, кого он тут встречал, глядели на Матвея с опаскою, с благоговением, явно зная больше, чем было известно самой Эвелине.

…в Москве?

Кому какое в Москве дело до романов, которые случаются тут, в провинции.

– И так хорошо, – Эвелина вдруг решила, что примет подарок. От кого другого не взяла бы, а от него… она не влюбилась. Нет. Влюбленные птицы теряют голову, а собственная вполне при Эвелине. – Красивое.

– Нравится?

– Да.

И он улыбнулся совсем по-мальчишечьи. И захотелось взъерошить его волосы, а лучше дернуть за руку, увести отсюда, из магазина этого, в котором душно-душно и продавщица подглядывает, от машины, от театра, от…

– Приходил мой отец, – Эвелина сжала руку в кулак, решаясь. И дело вовсе не в любви. Дело… в порядочности, пожалуй что. И в страхе. Он ведь не отстанет, этот человек, по случайности сумевший дотянуться до сердца ее, Эвелины, матери. Он придет снова и прикажет… что-то до крайности неприятное.

Она даже знает, что именно.

И не хочет.

Нет, легче не будет. Сложнее… а когда было просто?

– Он сказал, что… скоро тебя… тебе… предложил доносить. Думаю, ему даже не донос нужен, скорее, моя готовность подтвердить все, что он скажет, – сложно говорить, не глядя в глаза.

А глядя и того сложнее.

– Полагаю, у него, точнее, у того, кто за ним стоит, есть план. Насколько я поняла, тебя сперва обвинят в аморальном поведении, а потом…

– Суп с котом, – Матвей улыбнулся еще шире. – Редкостная гадость…

– Ты…

– На войне всякое случалось, – он пожал плечами. – Но кота убили не мы, осколками посекло, а… в общем, лучше не вспоминать.

Эвелина согласилась, что некоторые жизненные моменты и вправду лучше не вспоминать.

– А что до остального, то враги у меня есть. И были. И будут. Как есть и друзья. И просто те, кому выгодно, чтобы я остался на своем месте. И те, кто хотел бы меня сместить, не важно, в почетную отставку или что похуже. Это жизнь.

– Но отец… он редкостная сволочь. И был так уверен…

– Если бы он был и вправду уверен, ему бы твоя помощь не понадобилась. Так что не стоит волноваться. А что до аморалки… кольцо все-таки придется выбрать. Заявление Глеб сегодня отвезет.

– Куда?

– В ЗАГС.

– Ты… серьезно?

– Как никогда. Только… знаешь, я подумал, что в Москву мне возвращаться пока не стоит. Хотя бы год или два. Ты не против?

Он еще спрашивает?

А если Эвелина скажет, что против? Потребует немедля увезти себя и еще шубу… и словно угадав ее мысли, Матвей произнес:

– Шубу я тебе приличную закажу, чтоб и вправду из норки.

– Меня и моя устраивает.

– Меня не устраивает.

– Мы еще не поженились, а уже командуешь?

– Привычка. Извини, но… – он развел руками. – Только подумай. Назад дороги не будет. Разводы… не одобряются. Понимаешь?

Понимает.

И… она готова согласиться. И опять же не из любви, но от усталости, от общей неустроенности своей и понимания, что лучшего предложения ей никто не сделает, что…

– А не боишься, что встречу кого-нибудь и влюблюсь?

– Птицы-гамаюн однолюбы. Ты сама так говорила.

– И что?

– Ты мне пела.

– Это… это ничего не значит!

– Как скажешь, дорогая. Я слышал, что сейчас в моде белое золото. Или можно еще заказать платину, но тогда ждать придется.

– Ты… ты невыносим.

– Мне казалось, ты уже привыкла.

Эвелина вздохнула. И подумала, что она правильно не завидовала другим людям. Нечему.

– Обычное, – сказала она. – Обычное обручальное кольцо. Как у всех…

А он только усмехнулся.

Невыносимый человек. И пела… она не ему пела, она просто пела, а ему не повезло оказаться рядом, вот и вбил себе в голову… глупости какие.

Владимира вздохнула и забрала ручку, которую новый кавалер изволил целовать. Вот утомил, право слово. И не только целованиями этими.

Толку от них.

Она подавила вздох, в котором бы выразилось все-то ее разочарование, что кавалером, что собственной жизнью. А ведь думалось, что того и гляди жизнь эта переменится и в лучшую сторону.

– Я тебя чем-то огорчил? – он вывернулся, изогнулся, пытаясь в глаза заглянуть. И вновь за руку взял, будто она маленькая какая-то.

– Нет, что ты, – соврала Владимира и руку забирать не стала.

А может, все-таки…

Он ведь неплохой.

Нестарый еще. Симпатичный, особенно если причесать и стрижку сделать модную, чтоб с косыми висками. Усики опять же отпустить. С усами мужчине всяко солиднее. И костюмчик новый…

– Просто… настроение. Осеннее, – Владимира изобразила улыбку. – Скоро дожди зарядят. Сырость. Если бы ты знал, до чего я не люблю сырость…

Она поежилась.

– Из окон вечно сквозит, сколько ваты не запихивай. А Викушка будет ворчать, что надо заклеивать. Терпеть это дело не могу.

– Да, у нас тоже осенью прохладно, – согласился Мишаня – именовать его Михаилом Валерьяновичем никак-то не получалось. – И я сырость не люблю. Но согласись, есть в осени своя прелесть. Это вот небо, эта иррациональная печаль, которая, кажется, готова поглотить тебя с головой. И ощущение, что мир скоро возьмет и закончится.

Терпение у Владимиры скоро возьмет и закончится.

Вот точно.

Она ведь на что надеялась? На страсть. На огонь испепеляющий, чтобы как в романах писали. А они который день бродят по городу за ручки взявшись, и он стишки читает, но как-то уныловато, без огонька. Еще мороженое купил. И воды с сиропом.

И ни цветочка.

Ни признания.

Ладно бы, без цветочков Владимира обошлась бы как-нибудь, а вот признание…