Матушка отныне всё за нас сама решила.

Я наскрёб с парапета немного скопившегося там снега. На вкус он был кислым. Ничего. Это пройдёт.

Я обернулся напоследок, глядя на приближающиеся свинцовые тучи. Пора возвращаться.

Под этими куполами ей до сих пор чудились крики.

Протяжные, жалобные крики людей, потерявших веру в будущее. Они метались между запертыми шлюзовыми переборками, разрываемые страхом быть затоптанными и желанием кого-нибудь затоптать.

Отрывистые, яростные крики команд. Штурмовые бригады миротворцев в чёрных армированных кабинсьютах не успевали перезаряжать ребризеры, потому, наплевав на инструкции безопасности, дышали одним воздухом со своей паствой и переругивались друг с другом так же, напрямую, в обход шифрованных каналов.

Оглушительные вопли некормленых птиц, которых разводили в куполах на потеху привилегированному корпоративному сословию, но бросили без присмотра с началом Блокады. И вот они носятся, одуревающие от низкого кислорода и жуткого голода, под самыми небесами и кричат-кричат-кричат.

И падают замертво.

От этих криков можно было сойти с ума. И многие сходили.

Вдоль променада километровых обзорных галерей, некогда составлявших гордость южных склонов кратера Амундсен, больше не гуляли праздные толпы. Здесь вообще не гуляли. Здесь лежали вповалку, чаще ничком, и непрерывно бормотали что-то невнятное. Какие-то только им одним известные имена, только им одним важные места. Люди в те горькие дни быстро теряли надежду и, в конце концов, сдавались.

Напрочь оторванные ото всей прочей Сол-системы с самого начала Блокады, люди остались без самого важного, что вообще позволяло человеку бороться. Они оказались лишены даже минимальной возможности повлиять на собственную судьбу.

Богатей ли ты, перебравшийся на Муну в поисках способа истратить хотя бы крошечную часть собственных неимоверных кредитов, серый ли винтик корпоративной машины, отправленный туда, куда решило начальство, или же ты и сам был тем начальством, не обладающим ни малейшими ресурсами помимо собственного кресла, и потому поневоле следующим туда, где это кресло принесёт тебе больше власти. Всё это стало неважно, когда началась Блокада.

Даже штурмовые бригады «Лунар текникс», ошалелые охранники здешнего хрупкого миропорядка, торчали по углам такими же беспомощными жертвами, вся их галимая бравада годилась лишь на то, чтобы не сойти с ума от ужаса уже сейчас. Они сделают это потом, ещё как сделают.

Кора оглянулась на молчаливые эволюции мекков. Этим двоим она доверяла безоговорочно, но всё равно до сих пор от них шарахалась. Не потому, что боялась призраков, а потому, что сама и была таким призраком.

Для человека, неспособного забыть даже малейшую деталь происходящего, она слишком мало помнила о самой себе, но даже того, что ей было известно, было вполне достаточно, чтобы испытывать страх от одного лишь осознания того факта, что она – это она.

А значит, однажды все эти крики снова вернутся к ней во плоти, уже не как досужие воспоминания, но как как новая трагедия. Не двое мекков охраняли её от излишнего интереса посторонних, это она с каких-то пор охраняла окружающее от самой себя. От той разрушительной силы, что в ней жила, пускай уже много оборотов не просыпаясь.

А уж проследить связь между истинной природой Коры и тем, что творилось вокруг, можно было даже зажмурясь. С первыми признаками начала Блокады (а тогда ещё никто не знал, до чего дойдёт рядовая авария на гало-орбите) Кора тотчас ощутила на себе пристальное внимание со стороны. Сложите два и два, получите четыре. На Муну прибывает эффектор Соратника Улисса, и тут же вокруг начинает твориться нехорошее. Будто притягивает несчастья. Нет, будто она и есть – то самое несчастье. Все помнят руины Хрустального шпиля. Если бы всё было так просто.

Что бы ни стояло за именем Коры Вайнштейн в те далёкие времена, когда «Сайриус» ещё только готовился к старту, а Лилию Мажинэ не поминали иначе как первым Соратником, всё это благополучно кануло в Лету на тех руинах, не оставив после себя даже обрывочных воспоминаний.

Она стояла с Улиссом и Урбаном на той площадке, глядя со стороны на понемногу растаскиваемый остов Шпиля, но не чувствовала более ничего. Ни жалости к себе оставшейся, ни злости к ней, ушедшей. Отныне у неё была своя судьба, о том же, что однажды враг вернётся под именем Лилии, ей тогда и в голову не приходило.

Ей вообще ничего тогда не приходило в голову, жизнь эффектора больше похожа на сомнамбулическое времяпровождение погружённого в криосон трассера. Дни идут, а ничего с тобой не происходит. Точнее происходит, ты слышишь что-то, видишь что-то, что-то ощущаешь, но сутки спустя всё это растворяется в небытие, стоит лишь тебе на секунду отпустить нить рассуждений. Щёлк, и на место твоей собственной памяти встала память Улисса.

Она не злилась, понимая, что и у него не было особых альтернатив, как поступить в тот раз. И да, он предпочёл бы погибнуть тогда сам, но не превращать её тело в безвольную куклу, это она сделала за него свой выбор.

Но не всегда она оставалась куклой. И её появление на Муне было по плану такими своеобразными каникулами вдали от Улисса, когда она была вольна пожить своей жизнью, неся волю Ромула в этот уголок Сол-системы.

Своей, ха. У неё в голове не оставалось ничего, кроме воспоминаний Улисса, она была его слепком, пусть и в чужой физической оболочке. Но если вспомнить, что оба они некогда были единым целым, что ж, в этом, в отличие от дилеммы Ильмари Олссона, хотя бы таилась какая-то своя неказистая правда. А у того, в конце концов, был шанс освободиться. Но что могла она? Без Улисса она стала бы овощем. Не сразу. Не на следующий день. Но однажды её неспособность сладить с пустотой хрустального мира обернулась бы к ней своей зловещей стороной. Потому Улисс и Кора не разлучались надолго, каждый раз с осторожностью нащупывая ту тонкую временну́ю и пространственную грань, за которой он остался бы, наконец, в одиночестве, она же оказалась бы очередным коматозником в тихой больничной палате для неопознанных.

Впрочем, наедине они бывали тоже нечасто, Улисс предпочитал оставлять ей шанс вести частную жизнь, если к эффектору такое слово вообще применимо, а потому как можно чаще отсылал её прочь. Каникулы есть каникулы. Увольнительная из концлагеря его сознания, из рабства его воспоминаний о ней.

И вот, как всегда втайне ото всех, Кора Вайнштейн прибывает на Муну, а месяц спустя начинается Блокада.

Сначала в виде череды нелепых случайностей на гало-орбите, потом в форме бунтов в доках, столпотворения в пассажирских терминалах, нарушения цепочки поставок и последовавших за ними уже почти неизбежных отказов ключевых систем энергопотребления и жизнеобеспечения.

Нужно быть слепым, чтобы не узнать о её появлении на Муне, не сопоставить это событие с началом Блокады. Она бы и сама так решила, если бы не была так же, как и все, отрезана от событий в системах внешних планет, и не гадала теперь, что же вокруг творится, запершись в своей каюте и пытаясь раз за разом достучаться до Улисса или хотя бы до любого из людей Ромула, оставшихся на Муне.

Те упорно молчали.

Что-то творилось, что-то до невозможности тревожное, но она была так же далека от этих событий, как если бы до сих пор оставалась той опасливой и потому особо опасной девочкой, которая некогда случайно столкнулась в муниципалке нос к носу со своим двойником Майклом Кнехтом. Везение, что уж там. Чёртово везение.

Теперь же оно привело её на запертую со всех сторону Муну, на которой перед её глазами вскипала буря, да только в этот раз она не имела к этим событиям ровным счётом никакого отношения. Резервные каналы связи Корпорации молчали, молчал Улисс, молчал Ромул, даже традиционно активные агенты фракции «ревнителей» все будто испарились. Кора если и покидала свой закуток, то тут же спешила вернуться обратно, настолько тошнотворной была атмосфера всеобщей паники, что зрела и густела под куполами с каждым днём.