В кабине коптера повисло напряжённое молчание.

– Откуда ты всё это знаешь? Ты сумела добыть моё досье?

– То, что ты дурак, я могу выяснить, и не читая твоё дело. А может, просто умело притворяешься. Я только что пересказала свои собственные воспоминания о детстве. Стоит ли уточнять, что когда я впоследствии, после окончания медучилища, попыталась отыскать своих приёмных родителей, от тех осталась только братская могила. Не многовато ли Красной таких могил? А ещё я отыскала в архивах Красной пять разных мекков, которые думали, что их при рождении назвали Элинор Драммер. Или это тоже всё дело рук коварной Корпорации?

– Ты мне врёшь.

Элинор лишь развела руками.

– Это уж ты решай сам. Но знаешь, как таких, как мы, за глаза называют корпоративные шавки «Маршиан текникс»? Они называют нас «тинками». Консервами. Ты мне, кажется, пенял про мою оболочку, что, мол, она создана на Красной. Да меня саму точно так же создали здесь. Меня, тебя, сотни миллионов служивых винтиков колонизационной машины. Создали такими. Исполнительными, услужливыми, покорными. Да что там покорными, они вырастили нас патриотами своей планеты, готовыми перегрызть глотку любому, кто посягнёт на достижения Красной.

– Но мы же все разные, ты ни слова не знаешь по-старохорватски, я – ни разу не мекк, да я за всю свою жизнь не видел ни одного внешне достаточно похожего на себя человека!

А боец держался, несмотря на сбитый с столку вид, и сдаваться не собирался.

– Главное преимущество человечества как вида – это максимальное разнообразие популяции. Это азы. Ни один генетик не станет производить на свет линию идентичных индивидов, хоть бы те и выглядели сплошь инженерными гениями или атлетичными персонажами старых дорам. Рекомбинантный пул доноров в теории может состоять из генофонда всех людей, когда-либо покидавших Матушку. Они все по контракту сдают биоматериал, забыл?

Интересная реакция. По его лицу словно пробегала судорога, перекашивая попеременно гримасой отчаяния и гнева. Знать бы ещё, что там за внутренний диалог всё это сопровождал.

И тут Элинор почувствовала, как палуба коптера уходит из-под её ног. Машинально вцепившись в переборку, она бросила короткий взгляд на приборную панель. Там было черно.

Тишину смолкшей ходовой теперь нарушал только знакомый шелест песка о внешний корпус.

Что же ты такой упорный, брат-пластикат. И главное, как ты умудрился это провернуть?

Боец между тем с отрешённым лицом смотрел перед собой и шевелил губами, молился, что ли? Вот уж повезло с собеседником.

– Защита от несанкционированного доступа в кабину? А вы, я смотрю, на глазах учитесь. То есть ты всё это время мог обрубить мне каналы управления, но сделал это только теперь. Так в чём же смысл?

Пленный в ответ поморщился.

– Я всё равно не смогу вернуть тебе управление, это цепи разрываются физически, так что можешь оставить свою риторику при себе. Слова тебе не помогут.

– Слова? – Элинор продолжала прислушиваться к звукам за бортом, – Я тебе только что сообщила то, о чём ты и сам должен был давно догадываться. Но тебя в ответ хватило только на то, чтобы тупо покончить с собой? Ты же понимаешь, что это билет в один конец?

Но боец только головой покачал.

– Я не знаю, в какие игры ты привыкла играть, но голову я себе задурить не позволю. Я так и так труп. Даже если ты мне соврала, по инструкции я должен был сразу отрубить тебе управление, если бы я этого не сделал, позволив тебе уйти, выглядело бы это вполне однозначно, будто я с тобой в сговоре. А с пособниками врага у нас не церемонятся. Если же ты сказала правду…

– Если? Да я и сказала тебе правду, может быть, впервые во всей твоей никчёмной жизни!

Но консерва есть консерва. Болван упрямо стоял на своём.

– Если же ты мне сказала правду, то да, вся моя жизнь – это сплошное враньё. Но твоё враньё не заменит мне чужое. Что ты мне предлагаешь, бросить всё, во что я верил, чему служил, и сослепу броситься в океан нового вранья? Ты же сама не знаешь, что ваши набольшие учинят в следующий раз, какую ещё чушь про «трагическую случайность» вам наплетут. Я не хочу в этом участвовать. А так я хотя бы ещё и тебя с собой на тот свет уволоку.

«Тот свет». Элинор стало скучно.

– Что ж. Это твой выбор. Только просто так я тебя не отпущу. Если ты не заметил, я уже сегодня пережила одно падение обесточенного коптера. Переживу и второе. Что касается твоей душонки, если у нас, тинков, вообще есть душа, мы сейчас вместе подумаем, как оставить тебя в живых. Тебе не удастся так просто уйти от непростых вопросов. Ни тебе, ни кому бы то ни было ещё на этой безумной планетке.

И вот тут он впервые по-настоящему испугался.

Мёртвый Ин-Салах, в одночасье ставший морем, что может быть удивительнее. 10 миллионов лет, как отсюда ушло море Тетис, ещё пять миллионов лет, как отсюда ушла жизнь. С тех пор Сахара особо не менялась, такая же бессловесная, такая же безжалостная. Она отвоевала себе эти земли задолго до того, как сюда пришли люди, и казалось, что она останется здесь и после нас.

Но правда оказалась горше и удивительнее самых невозможных сценариев, которые подсказывали нам климатические модели, житейские наблюдения и буйная сила нашего воображения. Кто мог предсказать три столетия назад назад неизбежность Войны за воду, в результате которой Ин-Салах в одночасье стал крупнейшей агломерацией Северной Африки, раскинувшей свою инфраструктуру на сотни километров вокруг и собравшей воедино почти всё оставшееся севернее Хартума население. И кто бы мог додуматься, что катастрофа Бомбардировки именно здесь, в двух тысячах километров от берега, станет причиной самого грандиозного исхода за всю историю нашего вида.

Двухсотмиллионное население Ин-Салаха не погибло в одночасье от удара космической ледяной глыбы, как это случилось с Сан-Паулу, оно не утонуло в пучине катастрофических цунами, повторив судьбу Босваша и северных ародисманов Мегаполиса, буквально смытых в море, три столетия ждавшее своего часа за охранным периметром стометровых дамб. Тут случилось нечто иное. В год чёрного неба над Ин-Салахом начал идти дождь.

Чего плохого можно ждать от дождя в пустыне? Вода быстро уйдёт в песок, пополнив собой подземные реки водоносных слоёв, некогда чуть не погубившие жителей этого региона. Но то, что случилось однажды, обязательно повторится. Поднятые Бомбардировкой океанические воды не пожелали уходить, смешавшись в итоге с никак не перестававшими дождевыми потоками, уровень их рос месяцы, затем годы, вымытые потоками воды карстовые пещеры одна за другой обваливались под тяжестью башен Ин-Салаха. На то, чтобы сделать инфраструктуру агломерации непригодной для восстановления, хватило пяти лет непрерывных дождей.

На месте луж образовались озёра, на месте озёр сформировалось море. Оно было солёным от рождения, впитав в себя гигатонны приповерхностных солончаков. А когда поднявшийся океан начал объединяться с новым Тетисом, на этом недолгая история Ин-Салаха была окончательно завершена.

Человечество способно выживать без воды, без воздуха, без солнца. Но оно не было готово жить на голом частоколе готовых в любой момент обрушиться под собственной тяжестью металлполимерных башен, торчащих из грязной вонючей каши бурлящих вод.

Так умер Ин-Салах.

Сначала отсюда пытались вывезти в сторону экваториальных областей всё ценное корпорации Большой Дюжины, эвакуировав в итоге исключительно собственные хэд-офисы. Потом, по мере отказа систем опреснения и под угрозой надвигающегося с самого начала Бомбардировки голода, отсюда двинулись в путь караваны беженцев.

Что с ними сталось, и куда в итоге приведёт их судьба, мало кого волновало в те сумрачные дни. Пока изо дня в день ждёшь, не свалится ли тебе на голову очередная прилетевшая из взбесившегося Пояса ледяная глыба, когда каждый житель Матушки был занят исключительно собственным выживанием, последнее, что тебе приходит в голову – это беспокоиться о чужих судьбах. Так мы впервые за последние три сотни лет вспомнили, что такое массовая бескормица, жажда и болезни. Освоившее космос человечество из года в год вымирало миллионами, но Северная Африка, некогда бывшая родиной хомо сапиенс, стала его настоящим кладбищем.