– И ты, конечно же, заботливо возьмёшь его под своё крыло.

– Не смей язвить. Ты не знаешь, что это такое, метаться в горячке и вспоминать. Годы напролёт – вспоминать, проживая сразу несколько жизней. Он больше не часть тебя, смирись с этим. Я ему помогу. И всё. Дальше наши пути разойдутся. Он слишком гуманист, а я слишком рациональна. Нам с ним тоже не по пути.

Теперь мне стали заметны остальные зрители. Они также были мне незнакомы.

Одетый в строгий деловой костюм пожилой мужчина с густым искусственным загаром. Это, наверное, был упомянутый в разговоре Баум. Он производил впечатление человека, чьё самомнение за последние дни буквально сломали об колено. Он сюда пришёл договариваться, на любых условиях, но договариваться. Теперь он понял, что договариваться тут никто с ним даже не подумает. Максимум, чего он может добиться – что его оставят на том месте, которое он занимал раньше, разве что теперь у него не будет иллюзий относительно того, кто в доме хозяин. Он привык считать Ромула и прочих выдающимися, но всё-таки людьми, противниками, ему в принципе равными. Эта иллюзия сегодня рассеялась, как дым.

Повседневно, без изысков одетый мужчина средних лет с седыми волосами и обветренным лицом, характерным для людей, часто бывающих на открытых пространствах вне агломераций. Вахтовый рабочий? Анархист-выживальщик? Кажется, его называли Стэнли. Этот тоже выглядел обескураженным, но природное его любопытство пересиливало все страхи, и он с жадностью ждал дальнейшего развития событий, то и дело поглядывая в дальний угол помещения, где в тумане небытия притаилась пара таинственных фигур, которые именовались Хранителями. Об этих вообще ничего нельзя было сказать конкретного.

Далее, женщина неопределённого возраста, крепкое телосложение, металлический, но как бы отсутствующий взгляд. Спецкостюм, какие надевают оперативники в случае, если нельзя воспользоваться пауэрсьютом. Эта ничем происходящим в помещении не интересовалась, только механически оборачивалась на своё имя. Кора. Её звали Кора.

Другая женщина, по возрасту младше Баума, но куда старше Стэнли. Несомненно, служила в мобильной пехоте. И на космическом флоте. То и другое было заметно по собранной позе. Судя по ней же, левую ступню ей заменял спецпротез. Звали её Цагаанбат. Несмотря на странное имя, она больше походила на меня, было в её генах нечто скандинавское – широкая кость, суровые черты лица, пышные, уже сплошь седые волосы. При ней не было оружия, но её это ничуть не смущало. Она могла сама стать таким оружием, если только прикажут. В ней чувствовались цепкий ум и железная воля, но здесь она их не спешила демонстрировать, выжидая. Она ещё отнюдь не была уверена в исходе сегодняшней встречи.

И оставшиеся двое.

Мужская фигура, неопределённого возраста, средневысокого роста, ничем не выдающегося телосложения, абсолютно лишённая растительности голова, даже бровей и ресниц не осталось. Улисс. В моих давних воспоминаниях Соратники были чем-то мистически-неопределённым, лидеры Корпорации, суперагенты с возможностями, которые не снились даже самым упакованным «меккам». Стоит ли упоминать, что я ни одного даже и помыслить не мог увидеть воочию.

Наконец женская фигура, что называла себя Лилией. Похоже, что настоящего своего имени она не знала вовсе. О ней я вообще не мог сказать ничего внятного, просто чувствовалось, что она – настоящее связующее звено всей этой разношёрстной и жутковатой компании.

Что-то незримое роднило её с Улиссом, иногда они в самом деле начинали казаться мне двумя частями единого целого, зачем-то ведущими друг с другом бесконечный спор. Несомненное сходство было также между ней и Корой, как будто передо мной стояли сёстры-близнецы, не мешала ни видимая разница в возрасте, ни отсутствие общности в фенотипе. Ни даже то, что одна из них всё время норовила выпасть из моего поля зрения. Наконец, если то, о чём они говорили – правда, то именно Лилия была моей личной Немезидой – это благодаря ей я лежал здесь и бесконечно задавался всеми этими вопросами, точно также, как в своё время задавалась ими она.

Паутина связей, она оплетала всех здесь присутствующих, и об истинной плотности этой паутины я мог только догадываться. Да я вообще хоть о чём-то мог не только «догадываться», но просто знать?!

– И главное, Улисс, на самом деле ты с самого начала знал, что ты натворил с Ильмари, но почему-то предпочёл этого не замечать.

– Предпочёл не замечать, что Ильмари – не просто человек, не просто эффектор?

– Да. Ты же зачем-то не пускал его сюда, хотя потом и изобразил удивление внезапным открытием.

– Я просто не хотел, чтобы он… после смерти Матери наша с ним связь ослабла, он стал более самостоятельным, и мне важно было, чтобы в самый ответственный момент он…

– Не сорвался? Ты видишь, ровно это и случилось. Но ты же просто мог в любой момент взять над ним полный контроль, не мне тебя учить, как это делается.

– Я должен был полностью сосредоточиться на тебе.

– Это правда. Но это часть правды. Взгляни этой правде в глаза, Улисс, ты опасался не за него. Что может случиться с эффектором, если погибнет его Соратник, ничего, умрёт, или останется жить идиотом с пустым мозгом. Ты всё это время боялся его самого. Подумай над этим. Ты знал, ты всё знал. Ты же сам признался, что спокойно привёл сюда Кору, моё… хм, тело. И я, как видишь, сумела этим всем воспользоваться. Теперь он свободен от тебя, и тебе придётся открыть себе глаза на правду. Ты же видишь в нём искру. И это тебе теперь с этим жить. Да, и ещё, как ты думаешь, мог ли об этом всём с самого начала не знать Ромул?

Если то, о чём они говорили, было правдой, получалось, что я долгие годы был чем-то вроде лишней конечности Соратника Улисса. В чём состояла эта своеобразная работа, я не помнил, но сегодня всё завершилось.

К лучшему или к худшему.

Почему я так спокоен?

Хорошо, это чуть подёргивающееся тело слишком слабо, чтобы испытывать какие-то эмоции, чтобы спросить этих двоих, есть ли у них нечто, заменяющее обычную человеческую совесть. Но неужели украденное у меня некогда моё собственное «я», пусть теперь и возвращённое в виде едва живого огрызка, оказалось не способно теперь даже к таким простым эмоциям как страх и гнев?

А ещё я страшно хотел вспомнить – вспомнить хоть что-нибудь о том, что они называли «искрой». В этом понятии содержалось то главное, что составляло моё текущее существование. Но я не помнил. Зато вспомнил вдруг другое.

Я уже видел однажды Кору и Улисса.

Там, на борту стационара «Шугуан». Верхний, «грязный» зал, металлические двери тамбуров, массивный погрузчик и штабеля «гробов». Они вернулись ни с чем, и я им был нужен, чтобы двигаться дальше. Обычный спящий агент, каких миллионы. И со мной не стали церемониться.

Человеческая память устроена не так, как у Соратников. Она построена на ассоциациях, чем острее эмоция, с которой связано воспоминание, тем сложнее от него избавиться. Валяясь на грязном полу, я был человеком последний раз в жизни, и потому тот далёкий день я вспомнил первым.

А вторым – мои последние мгновения в роли эффектора.

Вокруг простирался, кутаясь в вездесущих облаках смога, частокол башен Мегаполиса, под ногами зияла пропасть, а на той её стороне меня ждал противник. А я искал нечто, без чего не мог полноценно существовать. Нечто неуловимое и одновременно вездесущее. У этого было простое название – «хрустальный мир». Что это могло быть?

Восходящие потоки сырого воздуха освежали мне лицо, под ногами я ощущал твердыню башни, в сером небе темнел рыбообразный контур «люстры», по мутным стёклам струился конденсат, позади меня в недрах «чёрной вдовы» дрожало смертоносное пламя, в кабелях бежало электричество, в моих жилах толчками струилась кровь.

Всё это и было моим хрустальным миром.

Осталось протянуть к нему руку и ощутить его убийственную мощь, нечеловеческую жестокость, математическую бездушность и почти разумную податливость. Его нельзя было не любить. И я протянул руку. И сделал первый шаг навстречу будущему.