И никто из оставшихся в округе людей даже не подозревал, что творилось у него под ногами, да что там в округе – на всей Матушке едва ли нашлось бы полтора десятка человек, способных в полной мере оценить масштаб того, что творилось на всех полушариях, на всех континентах.

Под стометровыми наслоениями селей, под толстой подушкой жирного импактного пепла, в глубинах новых морей, там, откуда уж сколько лет как бежали последние люди, но и не только.

Ниже самых глубоких ярусов старых промкомплексов и в недрах исчерпавших свой ресурс шахт. На глубоководных рифтах и шельфах бесполезных, контролируемых непонятно кем и непонятно зачем морей.

По мановению чьей-то невидимой руки вся планета единомоментно вышла из-под контроля тех, кто столетиями считал себя полноправным властителем этого уголка вселенной.

Теперь одним из таких властителей стал я.

Ха, смешно. Смешно и грустно.

Единственный человек на всём комплексе, я отвечал за деблокирование критических противоречий и принятие ключевых решений, но знал о конечных целях его существования не больше, чем гигантский спрут в глубинах океана понимает в тектонике литосферных плит. Будь ты хоть самым большим и умным животным в своей экосистеме, являясь её частью, ты остаёшься лишь винтиком, пусть важной, но всё равно легко заменимой величиной внутри целого. Для понимания целей чего-то нужна возможность покинуть его пределы, взглянуть на него со стороны, увидеть причины и следствия в том, что изнутри кажется простыми и незамысловатыми законами бытия.

Автомат исполняет свою программу. Комплексный автомат – комплексную программу.

Я был частью невероятно сложной системы и исполнял там поразительно сложную роль. Но роль продолжала быть ролью, режиссёр же этого грандиозного кукольного театра мне оставался так же неведом, как и в первый день творения.

Я и о себе-то самом знал удивительно мало.

При мне остались все мои воспоминания, вся моя жизнь за пределами комплекса ничуть не утратила свою отчётливость, но дни шли, и мне всё больше приходилось сомневаться в том, что она была в должной степени реальной. Глядя издалека на то, как я до сих пор жил, мне всё больше бросалась в глаза та искусственная прямота, незамысловатая стройность, что наполняли собой мою автобиографическую память.

Зачем вообще оставаться на этих руинах, бесконечно роясь в гигантском могильнике брошенного мегаполиса. С тем же успехом можно было представить себя археологом из далёкого будущего, который вместо того, чтобы начать свои раскопки с заброшенных музеев и погребённых тысячелетия назад библиотек, вместо этого увлечённо ковырялся бы в многосотметровых отложениях мусорных полигонов Матушки.

В поисках чего?

Следов давно ушедшей отсюда жизни? Да вот же она, вокруг, взгляни, все эти обессиленно опирающиеся друг на друга башни, чем не главный памятник погибшему человечеству?

Что человечество уже погибло, я прежний ничуть не сомневался. Как не сомневался и в том, что это не катастрофа Бомбардировки погубила мой вид. Что-то случилось куда раньше, задолго до того, как Церера сошла с орбиты, распавшись в пути на ледяные обломки, поразившие в итоге Матушку и Красную, но в большинстве своём благополучно умчавшиеся далеко за пределы границ Облака Оорта.

Человечество, прежнее, готовое к борьбе человечество не спасовало бы даже перед угрозой прямого столкновения Цереры с Муной. Мы бы решили эту проблему, решили бы, даже оставшись вовсе без родного мира.

Но Бомбардировка застала нас на перепутье, по сути, мы остались жить на помойке собственного мира задолго до того, как нас оттуда погнали голод и отчаяние.

Я тоже стал частью этой искусственной полужизни-полусмерти.

Осталось лишь немного подтолкнуть меня или, если хотите, запрограммировать на определённую степень детерминированности поведения. Чтобы я не уехал, а остался, не нашёл себе где-нибудь более счастливый путь, но предпочёл остаться мусорщиком на руинах.

Чтобы однажды получить команду, чтобы однажды честно её исполнить.

Те, кто меня сюда привели, отчего-то не доверяли автоматам. Они предпочитали видеть на моём месте продукт биологической, а не механической программы. Но и людям они доверяли не больше. Иначе они бы соизволили сообщить мне, зачем, для чего я произвожу на свет все эти миллионы единиц техники.

Я знал об этом лишь одно – когда бы ни был составлен грандиозный план строительства этого комплекса, все материалы для его работы были доставлены сюда задолго до того, как сам комплекс был закончен и запечатан до лучших времён. И уж точно – задолго до первого импакта.

Значит, составитель этого плана с самого начала знал, что однажды наступление моря Тетис изгонит отсюда людей, и некому больше будет задаваться вопросами, мол, что это за грохот доносится из-под земли, и грозным предзнаменованием чего он является.

Чего-то ещё более страшного, чем Бомбардировка Матушки или Волна на Красной. Чего-то ещё более грандиозного, чем апокалиптический сюжет Предупреждения.

Что и ради чего я строил под этими водами?

Я не знал. Но меня это и не особо беспокоило.

Я вообще не был в те времена склонен к особым сантиментам.

Если же на меня вдруг и накатывала мучительная волна неуверенности в себе, в собственных силах справиться с тяжестью возложенной на меня задачи, я не начинал рефлексировать, я просто оставлял свои текущие дела и поднимался наверх.

Внутри моей башни были особые коммуникационые каналы, не указанные на официальных схемах, как будто специально предназначенные для меня. Персональный лифт на крышу, какого нет, пожалуй, даже у самых зажравшихся корпоративных шишек.

Здесь я смеюсь про себя, чтобы не выглядеть сошедшим с ума учёным из классических дорам.

Разумеется, ради меня никто бы ничего подобного строить не стал. Обычная скоростная грузопассажирская платформа для экстренной доставки критически важных модулей по воздуху. Она вела на единственный в моей башне уровень с посадочной платформой для тилтвингов. За всё то время, что я тут провёл, ни один пока так и не приземлился. Так что покуда платформа была в моём полном распоряжении.

Если подумать, вполне заслуженное скромное удовольствие, подняться сюда и постоять минуту, оглядывая частокол чернеющих башен.

С тех пор, как я перестал обращать внимание на происходящее на поверхности, море Тетис стало другим. Тёмным, с трудом колышущимся студнем. И даже птицы тут стали другими. Вместо начисто пропавших цапель сначала прилетели чайки-бургомистры, за ними стали заглядывать поморники с их характерным оперением, впервые я с удивлением разглядел в воздухе глупыша. Надо же, раньше они так далеко на юг не заглядывали.

Раз морская птица решила здесь гнездоваться, значит, море Тетис уже окончательно объединилось с мировым океаном. Что-то продолжало твориться с Матушкой вдали от моих глаз, но какое мне дело до прочих мест.

Даже эти руины я узнавал с каждым днём всё меньше.

В вечернем сумраке тут повсюду светились огни, наполняя туманный морской воздух холодной электрической дымкой. Меж чёрной гребёнки башен мелькали стремительные тени тилтвингов, а вот привычные глайдеры, по всей видимости, стали тут почти бесполезны – климат не тот, да и в былые времена тилтвинг нам был попросту не по карману.

Что бы ни творилось у меня внизу, тут, наверху, тоже всё вновь приходило в движение. Нужно будет присмотреться к происходящему, потому что иначе однажды оно может помешать исполнению моего плана. А этого я допустить никак не мог.

Впрочем, сегодня мне не до посторонних угроз. Я просто стою здесь, на самом краю пропасти, и смотрю вдаль, навстречу надвигающейся буре, чувствуя на лице первые уколы снежинок.

Снег в самом центре Сахары, кто бы мог подумать, что это вообще возможно.

Человек так долго боролся с техногенным потеплением, но походя устроил себе рукотворное похолодание.

Гигатонны импактной пыли от последствий Бомбардировки плюс всё-таки случившийся поворот Гольфстрима.