…а про платье ничего не сказал.

И про волосы.

И вообще глянул и… потерял интерес? Вот в квартире головой вертит, разглядывает, Ниночке заулыбался, как старой знакомой, кивнул Калерии…

…а Евгений Дементьевич и вправду мужчина серьезный.

Конечно, Владимира преувеличивает, не может быть такого, чтобы подобный мужчина обратил внимание на Викторию. Может, конечно, как на коллегу. Она ведь и вправду старается, работает, вот и заметили… и если получится в заведующие выйти, то само по себе неплохо.

– А это Петенька, – раздался звонкий голос Владимиры, втащившей своего знакомого, которого она держала под руку крепко, словно опасаясь, что тот может вырваться. Хотя… Виктория не удивилась бы. – Эвелины еще нет?

– Нет пока…

– И Сережка опаздывает, – заметила Ниночка, разглядывая очередного гостя. – Я уж и волноваться стала…

…не то чтобы Ниночка и вправду волновалась. Не по поводу Путятина, конечно, который в последние дни отстранился, окончательно потеряв к Ниночке интерес. Он и не скрывал, что нужна ему не она, но дива, о которой выспрашивал подробно и жадно.

И требовал познакомить.

Именно, что требовал.

Мол, Ниночка ему должна… нашел дуру. Если Путятин и платил, то по собственному почину, позировала-то Ниночка честно, и не важно, хотел он там чего писать или передумал, ей-то какое дело?

А дива…

Диве он не понравится. Ниночка это шкурой чувствовала. И магу тоже не понравится. И остальным… она исподволь разглядывала мужчин, которые собрались на общей кухне.

Кухню пришлось отмывать.

Ящики и вовсе порывались занавесить кружевными салфетками, но после передумали, решив, что не так уж они и страшны, чтобы прятать. Да и сама кухня обыкновенная, небось, таких в коммуналке множество. Столы вот сдвинули.

Накрыли скатертями, поверх которых салфетки все-таки легли, то ли для красоты, то ли чтобы девать их куда-нибудь. А уж на салфетки стала посуда. Правда, Эвелинка еще когда заявила, что всяким посторонним подозрительным типам бабкин фарфор не доверит. Что у нее этого фарфора не так много и осталось, чтобы рисковать.

Еще разобьют по пьяни.

Нет уж, если выставлять на стол, то сервиз обыкновенный. И выставила. И главное, именно такой, о котором Ниночка сама мечтала: с розами и двойной золотой каемкой по краю тарелок. А когда Ниночка спросила, где достала этакую красоту, лишь пожала плечами.

Мол, не помнит.

Есть и все.

И Калерия сервиз вынесла, ведь одного, ясное дело, не хватит. Но у нее попроще, без позолоты и с маками вместо роз, хотя тоже симпатичный.

Ниночка подавила вздох.

Не оценят ведь. На тарелки и не смотрят, разглядывая друг друга. И видится в чужих глазах, что недоумение, что ревность непонятная. Неужто про других не знали? Стало смешно. Подумалось, что и Путятин удивится. Небось, рассчитывал быть единственным гостем, чтобы в центре внимания…

Она посмотрела на часики, купленные с Путятинских денег. Нет, большую-то часть Ниночка припрятала: когда ей еще позволят практику открыть? А в аптеке платили куда меньше, чем в буфете, да… но перед часиками не устояла.

И стоили они всего пятерочку.

Пять рублей, если подумать, это ерунда…

– Я выйду, – сказала она, пусть никто и не спрашивал.

Эвелина задерживалась.

Дива спряталась в собственной комнатушке, что было странно, потому как в последние дни она предпочитала сидеть в закутке мага, но тут вдруг… поссорились, что ли?

Или за детей боится?

Детям за взрослым столом делать совершенно нечего, но что-то Ниночке подсказывало, что не усидят. Эта, которая вторая, невесть откуда взявшаяся, тиха, а вот Розочку разорвет от любопытства. И запирать ее бесполезно.

На лестнице было прохладно.

И вот где его бесы носят-то?

Но вот внизу хлопнула дверь…

– Нинок! Ты тут? А я вот… к вам!

Пьяный.

То есть, не сказать, чтобы совсем, так, слегка, и в прежнее время Ниночка на эту вот малость вовсе внимания не обратила бы. Случается с людьми и такое. Праздник ведь. Но сейчас Ниночка испытала преогромное желание устроить сцену.

И потребовать, чтобы Путятин убирался.

Пьяный…

И с цветами.

С огромным букетом роз, завернутым в два слоя папиросной бумаги. Букет он нес, правда, одной рукой, опустивши, так, что розы мало что земли не касались. В другой руке держал пакет и коробку характерного вида:

– Тортик! – возвестил Путятин громко. – И цветы для прекрасных дам…

– Пил? – мрачно поинтересовалась Ниночка.

– Самую малость. Вот стокулечко! – он попытался было показать, сколько, но едва не выронил торт. И цветы. И то, и другое Ниночка отобрала от греха подальше. Цветов было жаль, а торт он принес не лишь бы какой, но «Киевский»[1]. Где только достал? И как доставил?! – Ты же не сердишься, душа моя?

Он попытался поцеловать Ниночку в щеку, но ей удалось уклониться.

Не хватало еще…

Но торт… торт стоит проверить. На всякий случай.

Боги, откуда в ней этакая подозрительность?

– Идем, – велела она строго, и пьяноватого Путятина под руку подхватила. – Все уже ждут…

– Все?

– Все.

– И дива?

– Она особенно.

– Ты ей не говорила, что у меня к ней предложение?

– Сам скажешь, – мрачно ответила Ниночка и подумала, что если он и диве предложит голышом позировать, то сломанным носом не отделается. И пускай… его нос, пусть сам о нем и заботится.

– Скажу… обязательно… Боги, сколько прелестниц! Ниночка, душа моя, ты не предупреждала, что у тебя такие… дамы… позвольте поцеловать вашу ручку. Ниночка, где цветы!

Переступив порог квартиры, Путятин преобразился. И шаг его сделался уверенным, и заплетающийся язык перестал заплетаться, и появился блеск в глазах, да и вовсе Ниночке вдруг подумалось, что мужчина-то видный. И собой хорош.

И…

Откуда эти странные мысли? Она сунула торт Калерии, тихо сказав:

– Далеко не убирай, надо глянуть, что с ним…

– Ингвар? – та поняла сразу и торт протянула супругу, который склонился над крышкою и сделал глубокий вдох. Правда, тотчас поморщился.

– Ванилью воняет. Крепко.

– Я сама посмотрю… может, на балкон пока вынесем? – Ниночка искоса смотрела, как Путятин целует ручки сестрам Красновским, как здоровается с их ухажерами, как приобнимает Тонечку, склоняется, говорит ей что-то на ухо, отчего Тонечка заливается румянцем, а ее парень хмурится, но как-то… понарошку, что ли? – Точно, на балкон. Там прохладно, пару часов постоит… я сама выйду.

Балкон при квартире имелся, вот только выход на него начинался с той, с другой стороны квартиры. Дверь на балкон большею частью держали запертой, потому делать там было совершенно нечего. То есть, стояли там шкафы, в шкафах лежали какие-то слишком нужные, чтобы выбросить, вещи, которым в квартире места не нашлось. Но вот выглядывать туда лишний раз жильцы опасались, поскольку гляделся балкон весьма хрупким, а возраст имел почтенный.

Ниночка достала ключ из тайничка. Некогда у всех собственные имелись, но ключи обладали удивительной способностью исчезать в самое для того неподходящее время. Вот и решено было хранит ключ в жестянке из-под ваксы, а жестянку – на полочке.

На балконе было прохладно.

Где-то недалеко ворковали голуби, и Ниночка поежилась. Огляделась. Боги, эти завалы давно следовало бы разобрать. Какие-то доски, пара кирпичей, поставленных сразу за порогом. Она едва не споткнулась…

– Я тут подумала, – Калерия приоткрыла дверь аккуратно, – что тортам и вправду на столе пока рановато…

Она держала в руках две коробки.

И Ниночка согласилась, что идея здравая. Если уж возиться с проверкой, то над всеми.

– Ингвар сказал, что слишком сладко… – Калерия выглядела виноватой. – Я тебе шаль принесу.

– Спасибо, – Ниночка осторожно переступила через пару банных веников, поставленных, верно, на время, но тут и забытых. Веники почти растеряли листья, а те, что остались, были какого-то бурого неприятного цвета. – Я посмотрю.