— Ты можешь быть независимой и в то же время разделять жизнь с кем-то. Твой брат не думал, что хочет разделять свою жизнь, а теперь посмотри на него — у него жена с прекрасной душой, скоро родится ребенок, и он самый счастливый мужчина на свете.

— Я знаю, что ты делаешь, старина, но мне не нужен парень, чтобы быть счастливой.

— Я тоже так считаю. Ты сама делаешь себя счастливой. Но, думаю ли я, что этот самый человек, что поможет рассеять тьму, что поможет принять эти темные стороны твоей души, откроет тебе ту часть мира, которую ты еще не видела? — он пожимает плечами. — Возможно, — широко улыбается. — Думаю ли я, что ты похожа на своего брата сильнее, чем тебе кажется, и что ты боишься подпустить кого-то лишь потому, что любовь может ранить? Несомненно.

— Отвянь. Я не боюсь.

Я просто в ужасе.

Дело не в том, что я не жажду близости, или не хочу найти человека, который всегда будет рядом, который будет любить меня даже тогда, когда на мне не останется никаких масок. Не в том, что я бы не хотела найти кого-то, кто увидит все это и примет. Кого-то, с кем я могла бы разделить все трудности. Быть может, тогда все эти трудности не будут казаться мне столь сложными.

Дело в том, что, когда твой старший брат — капитан команды НХЛ, каждый хочет заполучить кусочек его жизни, и отделить искренность от фальши становится невозможным. В конечном итоге ты оказываешься глубоко в чувствах, остаешься одна, ведь ты обнаруживаешь, что была лишь «проходкой», что все было неправдой. А те, кому, как ты думала, было не все равно? Они взрывают твой мир, даже не оглядываясь на обломки и хаос, что остаются после.

Безопаснее иметь узкий круг людей, которым ты можешь доверять всем сердцем, чем безрассудно впускать любого, кто попросится, даже если порой бывает слегка одиноко.

Да и вообще, кому нужен парень, когда у тебя целый ящик парней-на-батарейках? Мужчины, в отличие от дилдо, не вибрируют.

* * *

После обеда я возвращаюсь домой совершенно измотанной. Все утро мне приходили сообщения от Картера, Оливии, Кары и Саймона: они постоянно проверяли как у меня дела. Мне, конечно, приятно, но это уже слишком.

Я запираю за собой дверь. Щелчок дверного замка эхом разносится по квартире, и после она наполняется тишиной.

От этого у меня мурашки по коже. В тишине я слишком часто задаюсь вопросам, слишком много над всем размышляю, додумываю и жалею о прошлом.

Мои глаза останавливаются на фотоальбоме, и я тянусь к нему до тех пор, пока все, что я перед собой вижу — это его улыбающееся лицо. Внутри меня бушует отчаянное желание почувствовать тепло его любви вместо этого внезапного бессилия и бесконтрольности.

Я опускаю фотографию и закрываю глаза, тяжело дышу, и по какой-то причине в моем сознании всплывает лицо Гаррета. Я четко представляю как он стоит с кофе и горячим шоколадом, улыбается мне своей искренней улыбкой, от которой мне тепло. А сейчас мне снова холодно, одиноко, и я чертовски устала быть одна в самые тяжелые моменты.

Я медленно поднимаю фотографию обратно. С нее на меня смотрит тот самый розовый кролик, которого я прижимаю к груди. Я знаю, как вновь почувствовать немного тепла, сделать эту квартиру моим домом чуть больше.

Ножницами я разрезаю бесконечные куски скотча, вскрываю коробку за коробкой, разбрасывая содержимое по полу, отчаянно пытаясь найти принцессу жвачку — единственную сохранившуюся частичку моего папы. Чем дольше я ищу, тем сильнее дрожат мои руки. Ножницы ломаются, мой подбородок начинает дрожать. Коробка за коробкой приносят один и тот же разбивающий мое сердце результат: кролика нет.

Я зажмуриваю глаза и мотая головой, пытаясь стряхнуть с себя слабость, что проявляется в форме, которую я ненавижу больше всего.

Я редко теряю контроль. Над своим телом, над своими эмоциями. Я избегаю ситуаций, которые приносят боль или неуверенность. Мне следовало остаться дома. В доме, где я окружена воспоминаниями, со своей мамой. Вместо этого я здесь, одна.

Я вываливаю содержимое коробки с надписью «Для спальни», и когда оттуда не выпадает ничего розового, я опускаюсь на колени и даю волю слеза

ГЛАВА 4

— Вьюм-м-м-м-м.

— Н-н-н-ньюм-м!

— Нь-ью-ю-ю-юм-м-м-м-м!

— Ради всего святого, — отталкивает меня Адам, и я оказываюсь на Картере. Он прижимает нас двоих к борту. — Может, вы двое, уже заткнетесь? Хватит звуковых эффектов. Вы, блять, не гоночные машины.

Я зажимаю перчатку и беру бутылку воды Адама, которая лежит на сетке. Я выплескиваю воду в рот. Она стекает по моей шее и попадает под защитный жилет на груди.

— Ты просто завидуешь, потому что не можешь кататься так быстро, как мы.

Адам приподнял защитную сетку на шлеме и забрал бутылку обратно.

— Когда на мне вратарская экипировка весом в пятьдесят фунтов? Нет, не могу, и я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь из вас смог бы.

Картер выпячивает грудь.

— Я смог бы.

Адам фыркает.

— Ладно, приятель. Как скажешь.

— Что? Я смог бы. Застегни меня; давай устроим гонку.

Я засмеялся.

— Пристегни меня. Так сказала Олли.

— Бум, — Эммет, рассмеявшись, дал мне «пятюню». — Только не говори ей, что я посмеялся над этим. Она в тысячу раз страшнее, когда беременна.

Картеру, похоже, это не кажется смешным. С боевым кличем, который эхом разносится по катку, он прижимает меня ко льду, закрывая мне лицо своей перчаткой.

— Отвали от меня! — я кричу, размахивая руками. — Адам! Помоги!

— Господи Иисусе, — бормочет тренер, осыпая нас крошками льда, когда останавливается рядом. — Иногда мне кажется, что я тренирую детсадовцев, а не профессиональных игроков в хоккей. Моя дочь взрослее вас двоих, а она еще младенец, — он щелкает пальцами и указывает себе за спину. — Беккет, Андерсен, оторвите свои задницы, и пять штрафных кругов.

Картер вскакивает на ноги и поднимает меня.

— Давай наперегонки.

Я стряхнул лед с майки.

— У тебя какое-то нездоровое отношение к соперничеству.

— Да, и я…

— Проигравший платит за обед! — морозный воздух щиплет мои щеки, когда я рассекаю лед, Картер преследует меня, что-то крича мне вслед. И именно так, два часа спустя, передо мной куча куриных крылышек и пицца, за которые мне не нужно платить, а Картер все еще косится на меня и ворчит, считает, что я сжульничал.

— Ты не умеешь проигрывать, — говорит ему Эммет, отправляя в рот целый кусок пиццы. — Нехорошая черта характера.

— Я не проиграл! Он сжульничал! — Картер забирает ломтик у меня из рук. — Дай мне это.

Адам кладет мне на тарелку еще кусочек.

— Дженни уже переехала на новое место?

Картер кивает.

— Вчера, — его взгляд встречается с моим. — Видел ее сегодня утром?

Я не часто лгу — за исключением сегодняшнего утра, когда я, возможно, сказал, что боюсь лифтов, и что я повредил колено — и у меня это дерьмово получается. Но сегодня в глазах Дженни вместо привычной смелости читалась какая-то уязвимость, грусть и неуверенность. Все говорило о том, что она не хочет, чтобы кто-нибудь видел в ней все это. В том числе и дрожащий подбородок, и то, как нервно она сглотнула, когда я упомянул тот день, и то, что ей был совершенно безразличен ее внешний вид.

Итак, я лгу. Снова.

— Нет, не видел.

— Я подумал, что вполне мог, если бы снова тайком выбирался из дома своей подружки.

Моя шея покраснела.

— Я не сбегал тайком и больше там не был.

— Наконец-то тебе перепало, а, приятель? — Эммет чокается своим бокалом с моим.

— Переспать с кем-то, кто живет в твоем доме — хорошая идея? — В вопросе Адама смешиваются веселье и озабоченность. — Или это что-то более серьезное?

— Это несерьезно. И мы на самом деле не спали вместе, — под взглядами, которые на меня бросают, я смягчаюсь. — Ладно, всего пару раз. Знакомиться с девушками — трудно. Все, что вы, ребята, хотите делать, это смотреть на фотографии своих жен и говорить о том, что их волосы пахнут банановым хлебом или еще какой-нибудь дрянью. Вы все под каблуком.