— Да, папа, — ворчу я.

Его губы кривятся.

— Заставь меня гордиться тобой, сынок.

В зале становится тихо, единственный прожектор освещает сцену.

Картер наклоняется вперед, пристально глядя на всех в ряду.

— Тс-с!

— Никто не говорил ничего… — Джексон закрывает рот, затем притворяется, что застегивает его, широко раскрыв глаза от свирепого выражения лица Картера.

Мой взгляд падает на высокий предмет, лежащий на полу между ним и Оливией, и я закрываю лицо руками.

— У него есть гребаный штатив и видеокамера? Неужели он не знает, что мобильные телефоны теперь оснащены функцией видеосъемки?

Адам посмеивается.

— Он гордый брат.

И правда, гордится. На каждом шоу он сидит, аплодируя вполсилы в конце каждого номера, затем листает программу и объявляет, сколько песен осталось до выступления Дженни. Это самая последняя песня, поэтому, когда мы наконец добираемся до её выхода, и Картер наклоняется вперед, чтобы с важным видом открыть свой большой рот, весь наш ряд и даже те, кто сидит позади нас, хором шепчут: «Теперь очередь Дженни».

Но я не виню его за гордость. Как только занавес поднимается, Дженни автоматически становится самым великолепным человеком, который ступал на эту сцену сегодня вечером.

Окутанная малиновым шелком, лентами и шифоном, она выглядит словно воплощение совершенства. Волны шоколадных локонов ниспадают на её плечи, и каждый дюйм её тела буквально излучает сияние.

Она поднимает голову, демонстрируя помаду глубокого оттенка, которая подходит к ее платью, и печаль, застывшая в ее глазах, потрясает меня до глубины души, когда она смотрит на аудиторию.

Эти бледно-голубые глаза медленно обводят толпу, вверх и вниз по рядам, как будто они заносят в каталог каждого посетителя.

Или ищут кого-нибудь.

Потому что, когда её взгляд останавливается на мне, всё меняется. Морщины на её лице разглаживаются, плечи расслабляются, и она словно выпрямляется, становясь чуть выше. Печаль в её глазах исчезает, уступая место свету, когда начинает играть музыка. Знакомые аккорды её любимой песни заставляют меня улыбнуться, а на её губах медленно появляется улыбка. Это нежное начало вскоре превращается в ослепительный всплеск радости, озаряющий её лицо таким ярким счастьем, что она буквально начинает сиять.

Она всегда чертовски сияет.

Она — шедевр, когда оживает, позволяя музыке нести ее по сцене. Саймон отходит на второй план по сравнению с ней, недостойный быть частью ее шоу. Шоу принадлежит ей, и в этот момент мир тоже принадлежит ей. Если она хочет стать звездой, они станет. Если она хочет иметь собственную студию, она может ее получить. Нет ничего, чего бы не смогла сделать эта женщина, я уверен в этом.

Я настолько увлечен ею, что едва замечаю, как Картер снимает камеру со штатива и встает в проход с видеокамерой, записывая все выступление и покачивая головой.

Я настолько восхищен ею, что даже не задумываюсь о руке Саймона, обнимающей ее за талию, прежде чем он опускает ее. Его рука медленно скользит вверх по ее боку, пока музыка приближается к финалу.

Я настолько безумно одержим ею, что почти пропускаю выражение глаз Саймона, когда он притягивает ее к своей груди, пропускаю, как его рука касается ее подбородка, когда музыка стихает, как он берет ее лицо пальцами и чуть приподнимает его, заставляя посмотреть на себя.

Я почти пропускаю момент, когда их губы соприкасаются, как его рот накрывает её в жарком поцелуе перед их грандиозным финалом.

Но это не я целую ее.

ГЛАВА 33

Рев толпы звенит в ушах, но мой гнев грохочет сильнее.

Опасный. Взрывоопасный. Смертельно разрушительный.

Мое сердце бешено колотится, стучит о грудную клетку так яростно, словно готово разорваться, пока я жду, когда закроется занавес.

— Дженни, — начинает Саймон, как только мы оказываемся в темноте, его голос нетерпелив и взволнован, когда он отпускает меня. — Это было так…

Я оборачиваюсь так быстро, что перестаю ощущать землю под босыми ногами. Звук моей ладони, ударяющей его по щеке, оглушительно разносится за сценой, заставляя всю съемочную группу замолчать. Остаётся только шепот толпы и одобрительные возгласы из зрительного зала.

Саймон прикрывает красный отпечаток руки на своей щеке. Ошарашенное выражение его лица только подстегивает меня.

— Как ты смеешь, — киплю я. — Как ты, черт возьми, смеешь.

— Ослепительно! Это. Было. Ослепительно! — Михаил бросается к нам, но резко останавливается, его ухмылка исчезает. — Дженни? Все в порядке?

— Нет. Все не в порядке, — я подкрадываюсь к Саймону, каждый дюйм моего тела горит, вплоть до кончиков ушей. — Нет, — я тыкаю пальцем ему в грудь. — Я. Сказала. «Нет». Ты знаешь, что значит «нет»?

Его руки поднимаются в знак капитуляции или защиты, когда он быстро кивает.

— Это забавно. Потому что я сказала это один раз, — еще один удар в грудь. — Я сказал это второй раз, — еще. — Я сбилась со счета, сколько гребаных раз я говорила тебе это слово из трех букв, но ты все еще… — удар, — не… — удар, — понял, — еще один удар, чертовски сильный, просто для пущей убедительности. — Насколько, блять, ошибочны мои суждения о том, что я никогда не могла по-настоящему увидеть тебя таким, какой ты есть? Что я давала тебе шанс за шансом, верила, что в тебе есть что-то достойное?

— Это был несчастный случай, — умоляет он шепотом, сверкая глазами. — Говори потише.

Мои брови взлетают на лоб.

— Несчастный случай? Ты случайно поцеловал меня без моего согласия? Во второй раз?

Вот и тот вздох, которого я ждала, Михаил прямо по сигналу.

— Саймон.

— Я-я… я увлекся. Это было правильно. Вести себя так, будто мы влюблены в шоу и все такое… Это просто было правильно, Дженни.

С моих губ срывается нервный смех, и это не что иное, как угроза.

— Мне не нужно притворяться, что между нами что-то происходит ради шоу. Я чертовски трудолюбивый человек, и мои танцы будут говорить сами за себя, как это всегда бывает, как будто я рассказываю всю мою жизнь.

Я проношусь мимо зрителей, смотрящих танцы, нахожу свою каморку, сумку, наряд для сегодняшнего ужина и перекидываю все это через плечо. Чем быстрее я уберусь отсюда к чертовой матери, тем лучше.

Я останавливаюсь у выхода, встречаясь с обеспокоенным взглядом Саймона.

— Это был последний раз, когда мы танцевали вместе. Я завязала с парными танцами, и я завязала с тобой, — я смотрю на Михаила. — Понял?

Он коротко кивает мне и отдает честь.

— Да, мэм.

Я высоко держу голову, проталкиваясь сквозь толпу, просачивающуюся из зрительного зала, направляясь к тому месту, где Картер обещал ждать.

Он там. Они все там. Кроме одного.

Я стараюсь не замечать, но точно так же, как его присутствие изменило все мое настроение, вернуло меня к жизни на сцене, внезапное отсутствие Гаррета оставляет во мне боль и усталость, и я вспоминаю, что появление этого человека в моей жизни принесло мне столько счастья, о котором я и не подозревала.

Без него так ошеломляюще тихо и серо, и я ненавижу это.

Ярость, которую испытывает Картер, столь же ощутима, как и моя собственная, когда я приближаюсь к нему. Он открывает рот, и я тычу пальцем ему в лицо.

— Даже не начинай. Я не хочу слышать его гребаного имени. Ни сегодня, ни завтра, и если ты все равно упомянешь об этом, ты будешь следующим, кому я дам пощечину сегодня вечером, понял?

Губы Картера сжимаются, глаза широко распахнуты.

— Понял. Я схожу за машиной.

Меня хватают за плечи, передают из рук в руки, семья и друзья хвалят мое выступление, и когда я делаю шаг назад, чтобы подышать свежим воздухом, чья-то рука обхватывает меня за локоть и тянет за угол.

Гаррет берет мое лицо в свои сильные руки, большими пальцами проводит по моим скулам, его взгляд касается каждого дюйма моего тела. Его взгляд тверд, он полон такой глубокой ярости, что его хватка дрожит. Но там есть что-то еще. Что-то осязаемое. Что-то сильное, глубокое и подлинное, что сбивает меня с толку, потому что раньше я верила, что видела это, но прошлую ночь я провела, убеждая себя, что этого никогда не было.