Хотя на карте Кировокан значится крупным городом, но его вокзал показался мне заштатным полустанком. Было темно и пустынно. Отойдя метров на двести, как мне показалось, в поле, я выбрала песчаную ложбинку и устроилась на ночлег.

Утром, проснувшись, я убедилась, что ночью все кошки серы. Оказалось, что я спала на чьих-то задворках. Это лишний раз доказывает, что на ночлег следует устраиваться засветло.

Было пасмурно. Я не могла ориентироваться и, чтобы не брести наугад, решила зайти в город и узнать, в каком направлении искать этот самый Семеновский перевал. Но аборигены, очевидно, невнимательно читали Лермонтова и затруднялись указать нужное направление. Кто-то предположил, что это на Ереванском шоссе. Сомневаться я не стала, вышла на шоссе, проголосовала и очутилась в кузове грузовой автомашины.

И мы помчались навстречу солнцу!

Как приятно быстро мчаться, вдыхая полной грудью утренний воздух, напоенный прохладой гор, близость которых ощущается. Но постой! Что-то мне вспоминается… Когда это я в последний раз ехала в кузове, и был такой же теплый пасмурный день, и так же пахло скошенной травой? Ах да, это было 13 июня 1941 года. Я так же стояла в кузове машины. Но я смотрела не вперед, а назад: туда, где над вершинами Шиманского леса вырисовывались на фоне неба купола наших патриархов-дубов. У моих ног рыдал семилетний мальчишка Недзведский, а в углу сидели, прижавшись друг к другу, две перепуганные девочки в платьицах с их «белого бала» и прижимали к себе патефон.

Нет, не надо об этом вспоминать! Впереди — Кавказ!

«Апостольский» вид транспорта — единственный, дающий возможность оценить ту настоящую природу, по которой я так изголодалась за долгие годы в Норильске. Те две недели, что я осваивала район курортов, были лишь подготовкой к походу. Но там слишком ощущалась близость города, а здесь было больше простора. И тишины.

Спешить было некуда, и я могла делать зарисовки деревьев, сплошь покрытых наростами, и буков на краю крутого оврага. Я всегда любила бук, хоть мое любимое дерево — дуб. Но если дуб мне нравится своей кряжистостью и напоминает могучего богатыря, то бук — аккуратный, строгий, подтянутый — кажется аристократом лесов. Впрочем, каждое дерево по-своему хорошо, и я не знаю, кому отдать предпочтение. Меньше других мне нравятся акация и береза.

Я карабкалась по сопкам и делала все новые и новые открытия. Вот крутая, как кулич, сопка. Внизу преобладает акация — та самая, которую я привыкла видеть в городах. Здесь она — жительница лесов. Выше — царство лиственных пород. Заметней всего липа. Но я ее не столько вижу, сколько обоняю. И тут убеждаюсь, что липа в горах Дилижана — не в пример ессентукской — пахнет, да еще как! Но удивительнее всего, что пахнет и акация, которая обычно у нас цветет раньше липы. Вершина горы поросла сосняком. Он тоже благоухает. И еще целая феерия ароматов: аромат смолы, цветущего шиповника и земляники!

На одной полянке я решила отдохнуть. Корявые сосны, окруженные «воротничками» цветущих шиповников, и густое, но невысокое разнотравье так и манили прилечь! Но полежать мне так и не пришлось. Оказалось, что я плюхнулась в самую середину грядки клубники. Никогда я не видела такого количества лесной клубники! Не сходя с места, я досыта наелась душистых ягод и после такого неожиданного завтрака продолжала путь. И без того я задерживалась слишком долго, чтобы сделать набросок то сосны, уцепившейся корнями за скалу и с любопытством смотрящей вниз, то поваленного дерева, полусгнивший ствол которого послужил пищей мху, грибам и пышным зарослям папоротников. Невольно в памяти звучали слова: «Мне время тлеть, тебе — цвести!»

Но надо было поторапливаться: время подходило к полудню, а до перевала было еще ой как далеко!

Я спустилась вниз и зашагала по шоссе. Становилось жарко, очень жарко. А чуть в стороне, в каменистом овраге, шумела горная речка. Разумеется, я свернула к ней.

Все горные ручьи в период паводка превращаются в грозные потоки, ворочающие обломки скал. Ложе ручья вылизано и отполировано паводком, а сам ручей, перескакивая с камня на камень, местами устраивался на отдых в углублениях, напоминающих огромную купель, так и манящую путника окунуться, смыть с себя рыжую дорожную пыль. Я не стала противиться соблазну. Быстро разделась, надела купальник и, не теряя времени, бултыхнулась в «купель». Но выскочила я из нее еще быстрее! Вода было до того холодная, что буквально обжигала, как кипяток. Чтобы согреться, я распласталась на плоском камне, как камбала на сковородке, и, как та самая камбала, чуть было не изжарилась — до того были раскалены армянским солнцем эти прибрежные камни!

Так, окунаясь и поджариваясь, я наслаждалась тем, что дает жизнь всей природе: солнцем, воздухом и водой. Это понять может лишь тот, кто долгие годы был этого лишен! И не пришла мне в голову даже мысль о том, что существует какой-то там ревматизм или радикулит. Для меня не существовало ничего, кроме окружающей меня природы и полной моей свободы.

Неужели где-то есть шахта, где в данную минуту мои товарищи глотают мерзлую пыль и вдыхают смрадные газы, заменяющие шахтерам воздух?

В мире ничего не существовало, кроме неба с пылающим солнцем, скал, поросших колючим кустарником, и ледяной бурлящей речки Агетев. Впрочем, были еще огромные зонтичные цветы борщевика, называемого также «чертовой дудкой». И в самом центре вселенной — я, лежащая на разогретом солнцем камне.

Что это — эгоизм? Или отдых от забот? Но зная, что время близится к закату и темнеет здесь рано, я «поднажала», чтобы засветло проскочить Дилижан.

Дилижан — курорт Армении. Что в нем целебного, не знаю. Скорее всего, туда сбегают люди, прячась от жары и городской духоты. Разумеется, свежего воздуха здесь хватает. И окрестности живописны, но слово «курорт» не слишком вяжется с видом неопрятных лачуг-шанхайчиков, жавшихся друг к другу. Но все это не очень портило впечатление, так как ароматный воздух лесов и прохлада гор скрашивали все остальные дефекты, кроме одного: здесь нельзя было купить ничего съестного.

Выйдя за околицу, я свернула с дороги в чащу леса. Устраиваться на ночлег надо засветло, убедившись, что тебя никто не выследил.

Вряд ли можно было найти более укромный уголок, чем группа скал на холме, окруженная лиственным лесом с густым подлеском. В расщелине скалы, под прикрытием старого граба, я устроила из листьев и травы «ложе» и сразу уснула, еще до наступления полной темноты. Разбудила меня взошедшая после полуночи луна. И больше я уже не могла уснуть: камни остыли и, кроме того, что-то все время шуршало. Поэтому я даже была рада, когда стало светать. Собрав свои манатки, я осторожно сползла с каменного «ложа» и чуть было не села верхом на поджарую черно-пегую свинью. Так вот кто шуршал и мешал мне спать!

Шоссе, поднимаясь к перевалу, шло широкими петлями серпантина, и я, чтобы сократить путь, пошла тропинкой, вьющейся по крутому косогору.

Дивное утро! Звенели жаворонки в небе, звенели косы косарей, косивших траву по крутым склонам. Вдруг из-за поворота, словно из-под земли, выросло странное существо и двинулось по тропинке навстречу мне.

Я отступила в сторону и с недоумением посмотрела на груду мешков, ящиков и всякой домашней утвари, увенчанную человеческой головой с армянским носом. Голова была обмотана платком и курила трубку. Все это двигалось на игрушечных ножках, снабженных крошечными копытцами, словно Конек-Горбунок из сказки!

Хоть мы и «рождены, чтоб сказку сделать былью», однако, присмотревшись, я поняла, что это — незаменимое в горных условиях грузотакси с длинными ушами, то есть обыкновенный ишак. Необыкновенной была лишь бессовестность седока, длинные ноги которого волочились бы по земле, если бы он их не поджимал.

Да, ишак прямо-таки незаменим в горах. До чего он добродушен и умен! И как его оклеветали!

Солнце еще не зашло, и можно было смело продолжать путь, но мне хотелось на перевале встретить восход. Разумнее было бы, перескочив парапет, устроиться на ночь в густой траве, но мне не хотелось, чтобы меня освещали фары автомашин. И я полезла вверх на откос и улеглась в канавку, где земля была рыхлой. Оказалось, что там были высажены крошечные саженцы сосен. Вот среди этих саженцев я и щелкала зубами до рассвета. С востока, со стороны озера Севан и окружающих озеро гор, тянуло пронзительным холодом. Высота около двух с половиной километров давала о себе знать. Всю ночь ревели на подъеме моторы, и свет фар автомашин то упирался в низко нависшие облака, то полосовал откосы гор.