Выпив кофе и съев пару творожных сырков в шоколаде, Татьяна поставила пустую чашку на дно раковины, выбросила в мусорный пакет перемазанные шоколадом обертки. Окинула взглядом кухню: кремовые стены, белая мебель, на окне — тюль с золотистой бахромой. Чисто. Почти стерильно. И ничего, говорящего об индивидуальности хозяев: ни магнитов и записок на холодильнике, ни засаленной кухонной рукавички, ни семейной фотографии на столе. Будто не в жилом помещении, а в магазине мебели, его выставочной зоне.

Обстановка единственной комнаты — синий диван в черную и зеленую полоску, пустая мебельная стенка напротив (цвет венге с отделкой беж), телевизор на стене, прямоугольный стол у окна, блестящий голый линолеум, глазу не за что зацепиться — вызывала то же ощущение. Товарищ Залесского, Георгий Михайлович — немногословный пожилой армянин невысокого роста, с серебристо-белой головой и выправкой морского офицера — предложил ей именно эту квартиру из-за вида на море. Но в тот день так ярко светило солнце, так радостно чирикали птицы в ветвях под окнами, и таким близким казалось возвращение к Юре, что Татьяна легко согласилась на это полумертвое жилище. А потом поняла: ей не хочется его обживать. Потому что незачем обосновываться в бомбоубежище, когда кажется — еще пара часов, и наступит время отправляться домой, ведь тревога была ложной.

Но дни сменяли друг друга, хороших новостей не было. Только Макс открывался с новой стороны, и падал в Таниных глазах всё ниже. Коллега Залесского восстановил файлы на его компьютере — не все, но достаточно для того, чтобы понять: всё время, что они были в браке, муж обворовывал её.

Все пять лет.

Сначала она не могла понять: за что, почему? Потом бросила об этом думать, осознав, что, сама не будучи воровкой и предателем, никогда не сможет понять мотивы бывшего мужа. Но обида грызла, и росла уверенность: он женился на ней не по любви, просто делал вид — а она верила.

Его машину удалось проследить до Новорязанского шоссе, потом Макс исчез — Залесский считал, залёг где-то, выжидает, или двинулся в сторону Тулы. Коттедж тоже оказался пустышкой: до сих пор стоял непроданный, а его хозяин, с которым Юрий встречался во время поездки в Самару, при виде Максовой фотографии сказал, что этот человек никогда к нему не обращался. Залесский сделал всё, что мог: приостановил сделку с аптеками, подключил полицию, проследил, чтобы разослали ориентировки. И всё без толку. Так что Тане пришлось признать: возможно, в Новороссийске она надолго.

«Ну не навсегда же!» — напомнила она себе, подходя к шкафу и доставая из него нижнее белье, носки, черные джинсы и бордовый пуловер с высоким горлом. Всё новое, купленное сразу по приезду в попытке убить двух зайцев: заиметь необходимые вещи и развлечься шопингом. Хоть какая-то компенсация этой вынужденной ссылки и поспешных сборов в дорогу, во время которых она взяла совсем не ту одежду, что нужна в конце марта на юге. Срезая ярлыки, Татьяна оделась, влезла в черные замшевые полусапожки, набросила тонкую кожаную куртку кирпичного цвета. Повязала на шею цветастый платок, взяла сумочку, где лежали ключи, кошелек и телефон. И открыла входную дверь.

Возле лифта стояла детская коляска — ярко-розовая, с белой отделкой и забавной вышивкой на боку: желтогрудая синица над гнездом, в котором широко разинул клюв лупоглазый птенец. Татьяна невольно улыбнулась, чувствуя, как теплеет на сердце. Стоявшая рядом с коляской женщина в годах — бежевый плащ, коричневая фетровая шляпка и начищенные туфли шоколадного цвета — нажимала на кнопку лифта. Глянула на Татьяну приветливо и робко, пожаловалась:

— Уже минут пять стою. Застрял он, что ли, гадюка?

Последнее слово она произнесла беззлобно, но с лёгкой обидой. Голос был мягкий, певучий. Букву «г» она смягчала на украинский манер, вместо «и» в конце слов звучало «ы». Таня подошла ближе. Мельком глянув в коляску, разулыбалась еще больше при виде круглых младенческих щечек, между которыми торчала белая, с желтым солнышком, ручка соски-пустышки.

— Давайте я попробую? — предложила она, протягивая руку к кнопке. Та была оплавлена с одного бока, а по прямоугольной пластине, в центре которой зияло отверстие для кнопки, криво спускались нацарапанные буквы: «Саня козел». Еще в первый день здесь Таня поняла, что и в этом, престижном по Новороссийским меркам, доме живут малолетние «гении».

Кнопка бессильно щелкала под рукой Тани. В подъезде пахло известкой, и немного — ландышем: видимо, духи незнакомки. Майский аромат странно звучал в каменном мешке.

— Ох, неужто сломался? — вздохнула женщина. — Не дом — халабуда! Воды нет, лифт не работает, как с дитятком в таких условиях? Да и самой в душе не искупаться, и в туалет лишний раз захочешь — а терпи-и-и, тётя Аля!

Татьяна, озабоченно глянула на коляску — мысленно прикидывала, сможет ли снести ее с третьего этажа, если соседка всё-таки решится на прогулку с малышом.

— Часто здесь так? — спросила она женщину.

— Ой, я не знаю. Мы только переехали! А вы, разве, не здесь живёте? — простодушно удивилась та, глядя на Таню голубыми глазами — ясными и чистыми, как у ребенка. Но в каштановых кудряшках, выбивавшихся из-под шляпки, светлели красные нити закрашенной седины, да и морщинок на лице хватало — так что десятков шесть за ее плечами было.

— Снимаю, — коротко ответила Татьяна.

— А-а… Туристка? — в глазах соседки зажглось любопытство.

— Нет, у меня подруга здесь живет, обещала с работой помочь. Я сама из маленького города, в нашей больнице мест нет. Вот и решила на большой земле счастья попытать, — Демидова не любила врать, но такая легенда была самой достоверной.

— А в больнице кем работали, если не секрет? — продолжала допытываться женщина. В выражении ее лица не было той настороженной подозрительности, с которой обычно встречают чужаков. И равнодушия — того, что отличает беседы из вежливости — тоже не было. Соседка явно соскучилась по общению.

— Доктором, — дружелюбно ответила Татьяна. — Педиатром.

— Надо же! — воскликнула женщина, и в ее певучем голосе зазвучали нотки почтительности. — Значит, легко устроитесь, у нас в городе детишек много, а к врачу не записаться — не хватает специалистов.

— Сказали, через пару месяцев ставка будет. А у вас кто — мальчик, девочка? — поспешно спросила Демидова. Ей не терпелось перевести тему — больно уж не хотелось врать этой простодушной соседке, тем более что ее искренность вызвала симпатию.

— Внучка. Викулычка. Полтора месяца нам, — с любовью сказала женщина. — Меня Алевтиной Витальевной зовут, мы из тридцать второй квартиры. Можно тёть Аля, мне так даже привычнее.

— А я Таня. Ну что, тётя Аля, лифта мы, похоже, сегодня не дождемся. Давайте по лестнице вашу коляску спускать? Только вы ребенка на руки возьмите.

— Ой, Танюша, спасибо! — всплеснула руками соседка. — А то нам гулять прописали. Здесь воздух морской, целебный, а Викулька у нас после операции. Да и в магазин нам нужно, за водичкой. Я из-под крана не рискую для внучки брать, хоть и кипячу, но все одно вонючая. А сёгодня и той нет.

— Я тоже в магазин, — обрадовалась Татьяна, чувствуя, что тоже стосковалась по общению за неделю вынужденного одиночества. — Если хотите, пойдемте вместе.

— Конечно! Конечно, хочу, а как же! — соседка улыбнулась широко, радостно, и Таня заметила золотую коронку на месте верхней левой «пятерки». — Хоть с живым человеком поговорить, малая-то не разумиет ещё!

Осторожно достав внучку из коляски — в белоснежном, отороченном кружевом, кульке, перевязанном полупрозрачной розовой лентой, недовольно пискнул младенец — Алевтина Витальевна крепко прижала ее к груди и, внимательно глядя под ноги, пошла по лестнице вслед за Татьяной. Демидова тарахтела впереди, пытаясь удержать коляску за ручку: та норовила задраться и выскочить из рук каждый раз, когда передние колеса соскальзывали с очередной ступеньки, и тяжелая коляска устремлялась вниз.

Наконец, спуск закончился — причем, без потерь. Пройдя вперед, Татьяна с облегчением открыла дверь подъезда и вытолкала наружу непослушное розовое чудовище о четырёх колёсах.