— Какой детдом, вы что? — ахнула Татьяна, со стуком поставив чашку на стол. — Пусть он пока у нас побудет, подлечится, а за это время нужно с ситуацией разобраться. И если все-таки семья у него проблемная, я Пашу заберу. Можно ведь усыновить ребенка сразу же после того, как его родителей прав лишили?

«Усыновить. Ничего себе поворот!» — И память Залесского услужливо вытолкнула слова Таниной подруги: «мой будущий крестник».

— Подождите, подождите… — он забарабанил пальцами по столу. — Вы серьезно? Вы же только вчера его впервые увидели.

— И что? Мне спокойно смотреть на его синяки? Я сама в детстве прошла через такое, и была бы счастлива, если бы меня кто-то забрал от моих родителей! — выпалила Таня.

— Успокойтесь, импульсивность в таких делах не лучший советчик! — предостерег адвокат. — И не факт, что этот мальчик чувствует то же самое, что ощущали вы в детстве. Да и вам нужно не три, а тридцать три раза все обдумать. Приемный ребенок, да еще и не в младенческом возрасте — это не так просто. Скажите, у вас есть свои дети?

По тому, как она вспыхнула, как поникла плечами, как заметался ее взгляд — отчаянно, словно мотылек у лампы — Залесский понял, что опять сморозил какую-то жестокую глупость. Но Татьяна быстро взяла себя в руки и ответила с разоружающей честностью:

— Нет, и вряд ли будут. Из-за этого я здесь и лежу. Но не думайте, что я хочу забрать Пашу только потому, что не могу родить сама.

— Господь с вами, я не об этом! — адвокат поднял руки, будто сдаваясь. — Я спросил, потому что хотел понять, есть ли у вас опыт воспитания ребенка. А-а, неважно… Просто хочу предостеречь: не привязывайтесь к этому мальчику, вдруг с усыновлением ничего не выйдет? Потому что если суд не найдет достаточных оснований для лишения, то родителей могут лишь временно ограничить в правах. А это значит, что ребенку либо назначат опекуна, скорее всего, кого-то из родственников. Либо заберут во временное место пребывания — скорее всего, в детдом. И у его родителей будет полгода для того, чтобы исправиться, загладить свою вину и наладить контакт с сыном. Если они это сделают, ребенок будет возвращен им, и ни о каком усыновлении речи быть не может.

— Ну да, а пройдет еще какое-то время, и они снова начнут его бить. Законы у нас — просто блеск! — съязвила Таня.

— На всех не угодишь, — пожал плечами Залесский. — Вообще система несовершенна, это факт. Я сталкивался с этим, когда работал в милиции — тогда она еще так называлась. Знаете, придет, бывало, женщина, умоляет: сын из дома убежал, найдите. И мы ищем. Раз, другой, двенадцатый. Уже и в детскую комнату милиции сообщили, и профилактических бесед массу провели — а он все бегает. Спросите, почему? Не бьют родители, кормят, одевают-обувают — а ему просто дома не нравится, вот и вся причина. Свободы хочет, семейные порядки не устраивают, характер так проявляет, в конце концов… А на цепь ведь ребенка не посадишь! Но семью на учет ставят. Получается, из-за того, что родителям на ребенка не наплевать было, беспокоились за него, вот милицию и вызывали.

Или наоборот. Живет семья, родители — забулдыги, работают где-нибудь за копейки, существуют непонятно на что, но дети вроде как при них. И даже в школу ходят, учатся худо-бедно. А после школы бутылки собирают, потому что дома не еда, а закуска, и то вся посчитана. Или по рынку шатаются в надежде, что кто-нибудь накормит. И не жалуются, не рассказывают никому, что дома творится. И вроде как формального повода для того, чтобы семью эту на учет взяли, просто нет.

Он повертел в руках пустую чашку, отставил ее в сторону. Таня смотрела на него в упор, и выражение ее лица было почти страдальческим. «Ведь всю дорогу её расстраиваю, как специально… — с огорчением подумал Юрий и смущено пригладил волосы. — А ведь она хорошее дело затеяла! Если с этим мальчишкой не получится, все равно чью-то детскую жизнь изменит. Видно, что решительная».

— Это, конечно, крайности я вам озвучил, — он заерзал, лихорадочно соображая, как настроить ее на правильный лад — чтобы не витала в облаках, а знала, как всё происходит на самом деле. — Но зато теперь вы понимаете, что в семейных делах не все так просто, как кажется. Сейчас-то уж ситуация поменялась. Во всех школах психологи, некоторые педагоги по домам учеников ходят, смотрят, в каких условиях дети живут. Если что-то подозрительное видят, могут сообщить в социальные службы. Но для этого нужно неравнодушным человеком быть, и не для галочки ходить по этим квартирам. И еще не бояться, что тебе родители ребенка мстить начнут. Ведь маргиналы что угодно выкинуть могут, им терять-то нечего…

— А может, все-таки попробуем поговорить с Пашей? — несмело спросила Татьяна. — Так хочется, чтобы он сам рассказал правду… Мне он, вроде бы, начал доверять. И вам наверняка благодарен, вы же его спасли. Поговорите по-мужски, а? Может быть, вы будете для него более убедительным, чем я?

— Давайте попробуем, — сказал адвокат, вставая. — И не забудьте торт. Возможно, он сойдет и в качестве взятки.

«А мальчишка-то — кремень, — думал Залесский, выруливая с больничной стоянки. — Так и не рассказал ничего о том, кто его избил. И о семье молчит. А хитрый какой: мне, мол, тетя Таня говорила, что в детдом меня не заберут, пока в больнице лежу, а за это время, наверное, память вернется. Наивно это, и так по-детски…».

Звонок сотового прервал течение его мыслей. Юрий глянул на дорогу: чисто, только далеко впереди желтеет корма автобуса. Достал телефон, прижал к уху, ведя машину одной рукой. Звонил Андрей Кузьменко, напарник по адвокатской практике:

— Здорово, дружище! Ну, ты как, наотдыхался уже? Всю рыбу из окрестных озер выловил? — в голосе Кузьменко сквозила доброжелательная усмешка. — Тут Биктимиров рвет и мечет, тебя требует!

Инель Фаритович Биктимиров был одним из клиентов фирмы, владельцем ювелирной мастерской, который давно и безуспешно пытался отвоевать у брата авторское право на дизайн некоторых драгоценностей. Глупое занятие, если учесть, что особых дизайнерских изысков для этих побрякушек никем из братьев придумано не было: вполне себе стандартные вещички. Впрочем, Залесский давно понял, что Биктимиров просто стремился подсолить жизнь брату, таская того по судам.

— Я, конечно, соболезную тебе всей душой, — продолжал Кузьменко, — но у него в понедельник очередной суд, и этот затейник хочет, чтобы ты на нем присутствовал.

— Скукотища, — делано зевнул Залесский. — Но если хочет, буду. Я же все равно в понедельник из отпуска планировал выходить.

— Даже не знаю, порадоваться за тебя, или посочувствовать! Ну, ждём!

«Пока в этом мире людей интересуют деньги, имущество, свобода, месть, в конце концов, у меня всегда будет работа, — думал Юрий, пряча умолкший телефон в карман. — Хотя… Вот Татьяну интересует, как помочь другому человеку, чужому ребенку. Надо же, даже усыновить готова! Впрочем, почему бы и нет? Ведь я сам брал с улицы кошек и собак, чтобы они не погибли».

Залесский тут же одернул себя — ну как можно сравнивать ребенка с собаками-кошками? Глупейшая мысль; что-то их, таких, многовато сегодня. Да, при Тане он почему-то чувствовал себя глупо — может, оттого, что в первую встречу она набросилась на него с кулаками, а не стала выпускать коготки кокетства, как многие другие женщины? И вот сейчас, в больнице, интересовалась только судьбой мальчика. И в палате вела себя, как настоящая мамашка. Отрезала лишь небольшой кусочек торта, хотя парень был готов умять его полностью. Уговорила мальчишку почистить зубы после сладкого. Принесла градусник, чтобы померить ему температуру. А когда парень заныл, что в одиночестве ему скучно, осталась в палате играть с ним в лото. И все подтыкала, подтыкала ему одеяло…

В памяти почему-то всплыла морда попавшего под машину Бима, его загипсованный крестец, бесконечные поездки в ветклинику, и то, какой тяжелой была собака, когда Залесский таскал ее на руках и переворачивал, меняя памперсы… «Все-таки я циничная скотина, — обругал он себя, поняв, что всё так же проводит параллели между своей любовью к животным и Таниным чадолюбием. — Но только от перемены названия суть не меняется. Если кто-то в беде, не важно, как его вытаскивать — за лапу или за руку».