Сергей, уже готовый возразить, прикусил язык. «Маниакальность», «чужими» — эти слова бередили душу, болели, как ожоги. Сильные, беспощадные слова. С какой-то особой, ядовитой начинкой.

Но самое главное — он шкурой чувствовал правоту Анюты.

В груди сдавило. Он быстро подошел к жене, присел перед ней, огладил своими медвежьими ладонями ее хрупкие плечи.

— Совенок, прости, — покаянно попросил он. — Бес попутал. Но я все устрою. Мне, знаешь ли, всё равно сниматься с выборов. Я вот прямо сейчас Слотвицкому позвоню и попрошу, чтобы организовал все в удобные сроки. А мы завтра вместе поедем. Одну я тебя не отпущу, и не проси.

— Ну, я же не одна, мама тоже едет, — попыталась возразить Анюта, но былой колкости в ней уже не было — наоборот, расслабленная сидела, почти спокойная.

Почти.

— Нют, что еще? — страх снова засвербил внутри. — Говори, не молчи! Пожалуйста!

Анюта отвела взгляд, но потом снова посмотрела на него — прямо, и смело.

— Серёжа, если операция пройдет удачно, давай родим ребенка.

Он потрясенно отпрянул.

— Но как? Тебе же врачи сказали…

— Да, я помню, — спокойно кивнула она. — Я не смогу стать матерью. Но ведь у тебя со здоровьем все в порядке. И, если ты не против, давай найдем женщину, которая родит нам этого ребенка. Я знаю, это звучит дико, но это же не измена, если мы решили это вместе. И сделаем все через клинику, как ЭКО. Зато у нас будет ребенок! И мне совсем не важно, что он будет для меня неродной по крови. Я люблю тебя, и буду так же любить его. Понимаешь…

Она говорила что-то еще — о том, что перестанет заниматься балетом, и что ей всегда хотелось стать мамой, и что ребенку она постарается дать лучшее из возможного, всю душу в него вложить… Волегов почти не слышал этого. Он сидел, опустив голову, будто его ударили под дых и теперь боль жжет и крутит, а вдохнуть невозможно, как ни лови воздух ртом…

И дикое, бессильное сожаление закручивало его в тугой, ноющий узел.

Как же плохо он, оказывается, знал свою жену!

И, несмотря на прожитое вместе, почему-то мерил ее общими мерками: будто она, как многие другие, не способна на такой поступок. Будто, родись у него ребенок от другой, Анюта сменит любовь на ревность. Будто хочет, чтобы и у него не было того, чего ей не дано…

А ведь она всегда говорила ему: «Хочу, чтобы ты был счастлив».

Он мог бы понять, что она, с ее-то любовью и мудростью, сможет принять неродного ребенка. Мог бы, если бы не был таким идиотом…

«А, может, признаться? — мучительно думал он. — Рассказать о Викульке — и тогда разрушились бы все стены, которые я возвел между ними. Каким счастьем было бы больше не врать… никогда, никогда не врать ей!»

Вдруг вспомнился умоляющий взгляд Элины, ее таблетки, рассыпавшиеся по ступеням. И то, как она просила: «Повинись, ведь это добром не кончится!»

Он хапнул воздуха, и уже открыл рот, чтобы нырнуть в правду, как в ледяную прорубь…

Но это значило — утащить под лед Анюту.

Сердце бухнуло: раз, другой, третий…

И он не смог.

Струсил.

Потому что ее слова были как красная печать на просьбе о помиловании: «Не измена, если мы решили это вместе».

А он всё решил один.

— Экая ты прыткая какая! Прям собака в кошкин день! — дребезжащий голос санитарки Кати Петровны звучал на тон выше обычного, и Татьяна, тащившая в ординаторскую объемистую пачку историй, невольно обернулась. Покачала головой: так и есть, опять она спорит о чем-то с Мариной Фирзиной, стоя посреди коридора педиатрии.

Как и обещала, она устроила маму Павлика санитаркой в свое отделение — сразу, как только вышла на работу. Не то, чтобы это было трудно — младшего персонала всегда не хватало, зарплаты копеечные… Но Демидова поручилась за нее. Поговорила с Инессой Львовной, которая всё еще немного дулась из-за того разговора о психиатре. Попросила, как за свою… И теперь начинала жалеть об этом.

— Я — мусор вывозить. А ты давай, генераль* девятую! — командовала Катя Петровна, упихивая в узкую каталку битком набитый прорезиненный мешок.

— У меня третью смену подряд генералка! — огрызнулась Марина, стягивая желтые резиновые перчатки. — У вас тут дедовщина, что ли? Сидят, чай пьют — одна я со шваброй в обнимку! Тяжело одной, между прочим!

— Ленивая ты опара! Подняться тебе невмоготу! — пожилая санитарка уперла руки в боки. — У всех по пять палат на генералку! И если к сроку не успеваешь, других не виновать!

Марина отвернулась — возразить было нечего. Подхватила с пола железное ведро с красными буквами ПО** и пошаркала в моечную. На подоле ее медицинского халата желтело большое пятно. Кроссовки на ногах серели немытыми подошвами. Но накрашена она была, как на смотрины.

Проводив Фирзину взглядом, Татьяна поправила стетоскоп, висящий на шее, и пошла к ординаторской. Стопка историй оттягивала руки, будто стала еще тяжелее. Добравшись до своего стола, Демидова с облегчением сгрузила их на деревянную поверхность. И чуть не подпрыгнула от неожиданности, услышав за спиной шорох газетных листов.

Там, на диване, удобно лежал Купченко со свежим номером «АиФ» в широко расставленных толстеньких руках.

— Вить, напугал!

— Ну, не заикаешься же — значит, всё нормально. Это я тебе, как врач, говорю, — глубокомысленно изрек Купченко. Спустил с дивана пухлые ноги с маленькими ступнями в черных носках, влез в тапки и прошаркал к своему столу — за кофе.

— У тебя же смена только через четыре часа! Чего тебе дома не лежится? — с улыбкой спросила Таня. Сердиться на Купченко она не умела никогда, да и учиться не собиралась.

— Дома! Дома — война! — трагически воскликнул Витька. — Окопы вырыты, подступы заминированы! Я едва вырвался из окружения!

И пояснил:

— Понимаешь, у маман очередная идея фикс. То она считала, что врачу медсестра не пара, и Тамарочка моя поскакала в институт поступать. И скоро бы ей диплом менеджера получать, а моей пенсионерке — радоваться, да куда там! Женская фантазия безгранична! Так что вчера старшее поколение заявило очередную претензию: теперь нам менеджеры не пара. Вот была бы моей женой доктор, можно было бы врачебную династию создать! Ну, Томка это услышала. Подходит к матушке моей и тихо так, вкрадчиво: «А вы сами-то чего в свое время институт не закончили? Ума не хватило?» И после трагической паузы, как ты понимаешь, маман заорала, как сирена противовоздушной обороны.

— А ты что?

— Я! Я не мужик, что ли? — оскорбился Купченко. — Решил искать бомбоубежище и спасать любимую женщину! Тем более, что убежище, в общем-то, уже было: Тамарочкина двушка. Вот туда мы и эвакуировались.

Татьяна расхохоталась. Витька никогда не искал сложных путей.

— Но это не новость дня, дорогая моя соратница, победительница коклюшей и диатезов! — задушевно сказал Витька, обнимая ее за талию.

— Ну-ка, удиви, — подзадорила Демидова.

— Тамарочка сделала мне предложение, и я его принял! Заметь, с первого раза! А ведь до этого я предлагался ей в мужья четырежды, и каждый раз был отвергнут! Так что мы сегодня днем посетили ЗАГС, оформили там все бумаги, и через месяц Тамарочка начнет подписываться звучной и красивой фамилией Купченко. В честь этого я отдал ей свою зарплатную карту, и она умчалась по магазинам. А я — сюда. Как-то лень уже домой.

— Слушай, вы, конечно, молодцы, что решились, — задумчиво сказала Таня. — Но мама-то как?

— Танюш, а мама пусть посидит, подумает, — посерьезнел Витя. — Я, конечно, животное терпеливое, тридцать восемь лет не брыкался. Но и мама — спасибо ей за все, но больше не надо! — в пастушку заигралась. Как-то уже пора смиряться с моим выбором.

«Моя-то вот до сих пор не смирилась. Хотя… Дело с разводом застопорилось, а из-за этого и с усыновлением подождать придется. Но она даже не звонит мне после того разговора. Воспитывает», — горько усмехнулась Татьяна.