— Уж и не знаю, Танюша, как вас благодарить! — повторяла тётя Аля.

— Поблагодарили уже, тётя Аля! — отдуваясь, отмахнулась Татьяна. — Лучше расскажите, что за операция у Вики была. Вроде маленькая она еще для хирургии.

— Ох, порок сердца был у нашей девоньки, какой-то сосудик у нее не зарастал, перевязывали, — заговорила словоохотливая соседка, положив ребенка в коляску и направляя её к проходу между домами. Южная речь звучала непривычно — неторопливо, нараспев. Демидова шла рядом, ежась от ветра, пахнущего духами русалок — йодом и водорослями, доносящего хриплое переругивание чаек. — Теперь-то уж всё хорошо, а то ведь и ночью не спали, и в обморок падали. Не помню, как этот порок называется, Атиллов какой-то, вроде…

— Боталлов? — догадалась Татьяна. — Незаращение Боталлова протока?

— Точно! Вот сразу видно, врач, разбираетесь, — поддакнула соседка. — Операцию в Москве делали. Внучка-то москвичка у меня, коренная, там родилась. Дочь туда после учебы уехала, познакомилась с мужчиною, забеременела… Он какой-то министр у ней, богатый. Не пойму, чего не женился — да и кто их сейчас поймет, молодых-то? Сбежались, разбежались, то ли вместе, то ли врозь…

В голосе Алевтины Витальевны послышалась грусть. Чувствовалось, что тема для нее болезненная, но и не говорить о ней она не может.

— Зато теперь вот к вам вернулась, внучку привезла, всё ведь веселее, тетя Аля? — попыталась подбодрить Татьяна.

— Это да. А так кто знает, когда бы я Викулычку увидела? Наташка-то как уехала в Москву семь лет назад, так и носа не казала! Да и сейчас… — Алевтина Витальевна горестно махнула рукой, — всё по делам бегает. А какие могут быть дела у молодой мамки, кроме дитятка? Я-то в свое время от нее не отходила, все силы ей, всё внимание. Правда, на работу пришлось выйти, когда Наташе едва годик исполнился. Беда у нас приключилась, муж мой, Наташкин батя, в море утонул. Работал в порту, ну и, по пьяному делу, с мола впал — да так и не выплыл. А я с малой одна осталась. Ну вот, вырастила. Правда, дочка заботливая у меня. Квартиру вот купила, ажно четыре комнаты! Меня забрала. У меня ведь дом на Широкой Балке, село такое. Но там чего: туалет — на яме, газ в баллоне, ладно хоть воду горячую провели и отопление, только я-то привыкла с печкой да с банькой. Но Наташке неудобно, отвыкла уже, городской заделалась. Вот тута с внучкой теперь обживаемся…

— А дочка ваша где сейчас? — спросила Татьяна.

— Да по делам, по делам она… — Алевтина Витальевна отвела глаза, засуетилась, поправляя полог коляски. — А у вас, Танечка, дитятко есть?

— Нет пока. Но надеюсь, что будет, — ответила Демидова, понимая, что соседка больше не хочет говорить о дочери. Похоже, та просто взвалила на бабушку все заботы о маленькой Вике, а сама мотается где-то под надуманным предлогом. А бабушка и рада стараться — хоть ворчит, но дочкину работу делает. Что ж, обычная история, где нет ни правых, ни виноватых.

Вика захныкала, и Алевтина Витальевна переключила внимание на внучку: уговаривала не плакать, трясла погремушкой. Через пару минут они дошли до супермаркета. Миновали вереницу машин на стоянке, вместе с коляской вошли в раздвинувшиеся двери из стекла. Взяв большую тележку, Татьяна направилась к паллетам, уставленным бутылками с водой.

— Вам сколько? — обернулась она к тёте Але.

— Парочку, Танюша, — откликнулась та, рассматривая журналы на стойке. — И давай еще в молочное заглянем, за сыром, дуже люблю адыгейский!

Татьяна загрузила в тележку три пятилитровки (для себя взяла одну — кончится, будет повод еще раз занять себя вылазкой в магазин) и попыталась развернуться. Пожилой мужчина, оказавшийся на ее пути, еле успел отпрыгнуть, но посмотрел не обиженно, а с пониманием. То и дело извиняясь перед другими покупателями, она, лавируя, вытолкала тележку в проход между бакалейными рядами, пошла за розовой коляской, по пути высматривая сладости. Бросила в корзину пачку зефира, вафельные трубочки в прозрачной упаковке. Холодильник дома был полон — фрукты-овощи, зелень, молочка, рыбные консервы, а в морозилке блинчики с мясом и зразы. Но вот к чаю ничего не осталось, а Таня сладкое любила. Да и гречку в прошлый раз не купила, а с молоком это прекрасный обед. Особенно, когда готовить не хочется — или не для кого…

— Ну что, мы всё купили, — сказала Алевтина Витальевна, складывая в Танину корзинку кусочек сыра, пакет молока и упаковку йогуртов. — Айда домой?

— Айда! — весело кивнула Демидова и повернула тележку к кассе.

После того, как они по очереди расплатились с кассиром («У вас под расчет?» — спросила та, принимая от Алевтины Витальевны деньги — и Татьяна с трудом поняла, что имелось в виду «без сдачи»), Демидова помогла соседке уложить бутылки в корзину под коляской. Дно угрожающе провисло. Недолго думая, Татьяна взяла в обе руки по пятилитровке, повесив на запястья пакеты с бакалеей.

— Таня, тяжко же! — запротестовала соседка, пытаясь забрать одну бутыль.

— Нормально, тёть Аль, донесу, — мотнула головой Татьяна. — А вы мне пока расскажите, что вы тут, на юге, готовите. Может, рецепт есть какой, необычный?

Это была благодатная почва для разговора. А главное — Алевтина Витальевна, вспоминая местные кулинарные изыски и секреты их приготовления, так и не начала расспрашивать Таню о ее личной жизни. Врать этой милой женщине не хотелось, а говорить правду было нельзя.

На обратном пути Татьяна засмотрелась на свадебный кортеж, остановившийся возле набережной адмирала Серебрякова. Молодожены встали у парапета, позируя фотографу на фоне моря: миниатюрная невеста в пышном, как зефирина, платье и норковой шубке, ниспадающей с плеч, и высокий жених в светло-сером с искрой костюме и ярко-красном галстуке. Стайка гостей — все молодые, веселые, шумные — окружила новобрачных, как стая разноголосых птиц; вверх потянулись руки с бокалами, зеленые горлышки бутылок звякали о стекло, наполнявшееся шампанским. «Неужели мы с Юрой тоже поженимся? И у меня, наконец-то, будет хорошая, счастливая семья. Муж, который не предаст. И, возможно, ребенок», — подумала Таня и смутилась, отгоняя мечты — не сглазить бы. Тётя Аля всё ещё рассказывала о том, как приготовить какую-то южную сладость: орехи, загустевший сок… А выглянувшее из-за облаков солнце золотило гребни морских волн, блестело на крыльях чаек, садившихся на серую плитку набережной. Ветер стал тёплым, раздувал непокрытые волосы, путая русые Танины пряди. И, наверное, впервые за эту неделю она не пожалела, что оказалась именно здесь.

У поворота во двор Татьяна остановилась:

— Ну что, я домой, а вы гуляйте. Водичку заберете, когда вернетесь. У подъезда будете, позвоните мне в домофон, я спущусь, помогу с коляской, — сказала она. — Квартира тридцать шесть, не забудьте!

— Ох, спасибо, Танюша! Прозвоню-прозвоню, — ответила тётя Аля, с одобрением глядя на нее. Заглянув в коляску, Таня улыбнулась спящей Вике: сопит, глазки закрыты — хорошо ей на свежем воздухе! А соседка сказала просительно:

— Таня, я у вас спрошу, пока смелости хватае… Нам бы няню, а то Наташи часто дома не бывает, а мне одной тяжко. Викулычка маленькая, хлопот дуже много, а я ведь сердешница. Да и после переезда квартиру надо в порядок приводить, у меня половина коробок не разобрана, живем, как дурносёлы. И шут его знает, где эту няню искать! Может, пока работы нет, согласитесь мне подсобить? Зарплата хорошая будет.

Алевтина Витальевна с надеждой смотрела на Татьяну. А та, не скрывая удивления, переминалась с ноги на ногу, не зная, что ответить. Задумалась, потянулась к коляске — еще раз глянуть на девочку. И, наконец, сказала:

— Тёть Аль, я бы с радостью!

Сон разбился о каркающие выкрики — будто лодку, тихо плывущую по спокойным волнам, грохнуло и ободрало о риф. Демидов вскочил, испуганно щурясь. Оранжевая штора на окне выглядела раскаленной — наглое солнце, еле сдерживаемое угрюмым полумраком загаженной комнаты, пыталось просочиться внутрь. А на улице продолжали кричать, будто глухие: