Наталья ворвалась в детскую, как фурия.

— Ты, дура тупорылая! — зарычала она на няню. — Сколько раз говорить, что дверь закрывать надо?

— Вы ее сами открыли, — девушка попятилась к своему незаправленному диванчику, стоявшему рядом с детской кроваткой. Задела рукой подушку, и та мягким кулем свалилась на пол. Наталья схватила ее, подняла над головой и со всей дури обрушила на голову няне.

— Не смей со мной так разговаривать! — ярость рвалась из нее, как спущенный с цепи разозленный пёс. Но няня опомнилась быстро, схватила подушку с другой стороны, дернула на себя. Наталья покачнулась, еле удержав равновесие — и снова бросилась вперед, занеся над головой кулак, желая достать эту бестолочь, эту толстую дрянь, которая еще смеет сопротивляться.

Но ее рука, не успев опуститься, застряла в горячих тисках.

— Что здесь происходит? — грозно спросил Волегов, удерживая ее запястье. Она растеряно обернулась, глянула на него со страхом. От Сергея веяло уличным холодом, на его шапке и воротнике пальто лежали не успевшие растаять снежинки. Видимо, только вошел в квартиру, и, не успев раздеться, поспешил на шум. Наталья дернулась, пытаясь высвободиться. А няня скользнула к детской кроватке и вынула из нее Викторию, исходившую испуганным криком. Прижала к себе, покачивая, и рассерженно выпалила:

— Успокойте вашу жену, чего она на людей кидается!

Волегов сердито посмотрел на Наталью:

— Ты чокнулась? — с негодованием спросил он.

— Да эта дура ребенка разбудила! — взвилась Куницына, выдергивая руку из давящего кольца его пальцев. — Я еле уложила, а она…

— Викулька из-за вас всю ночь плакала! — перешла в наступление няня. — Нельзя такого маленького ребенка бросать, ему мама нужна!

— Как это — бросать? — перебил ее Волегов. Голос его задрожал от гнева.

— Да не слушай ты ее наговоры! — попыталась защититься Наталья. Но няня не унималась:

— Не наговариваю я, Сергей Ольгердович! Она только утром явилась, и вчера весь день где-то пропадала, а я тут одна, и девочка плачет все время, потому что её нормально кормить нужно, а эта… — она кивнула в сторону Натальи, — таблетки пьет, чтобы молока не стало!

— Чего ты врешь! — Наталья аж задохнулась от злости страха.

— А я не вру! Сами в тумбочке у нее пошарьте, она там эти таблетки держит!

Няня метнула в Наталью мстительный, торжествующий взгляд, и переложила орущего ребенка на сгиб локтя. Лицо малышки покраснело от крика, вены на безволосой головке посинели и вздулись, она закашлялась, подавившись слюной. Няня принялась укачивать ее, а Волегов, снова схватив Наталью за руку, протащил ее за собой, в спальню. Подтолкнул к кровати, рявкнул:

— Показывай!

Та отодвинулась от него, бормоча:

— Да нет у меня никаких таблеток, это бред…

Но Сергей рывком выдвинул ящик прикроватной тумбочки, покрытой роскошной резьбой, и высыпал содержимое на кровать. Сине-белая картонная упаковка, как назло, оказалась сверху. Волегов схватил ее, сунул под нос Наталье:

— Бред, значит? — раскатисто гаркнул он, нависая над ней, будто медведь, готовый разорвать добычу. Ее глаза расширились от ужаса, ноги задрожали — а он бросил упаковку таблеток ей в лицо, еле успела увернуться… Распрямился, встал, широко расставив ноги. Лицо постаревшего Шалтая-Болтая, искривленный злобой рот, сжатые в кулаки руки… «Если он не убьет меня, уволю нахер эту тварь!» — пронеслось в голове Натальи. И в тот же момент закричала няня — пронзительно, срываясь на испуганный визг:

— Сергей Ольгердович, она не дышит!

Волегов опрометью бросился в детскую. Вика лежала на руках у няни застывшим полешком, личико ее посерело, стало безжизненным. Глаза молодой женщины были наполнены ужасом, рот приоткрылся от растерянности. Сергей выхватил у нее ребенка, тряхнул — но Вика не подавала признаков жизни.

— Скорую!… Бегом!!! — заорал он, и няня метнулась к кровати, дрожащими руками нащупала телефон, что-то зарыдала в трубку — он не слышал, что. Бухнувшись на колени перед няниным диваном, он разматывал пеленку, приникал ухом к маленькой детской грудке, а потом неуклюже, жутко боясь сломать или повредить, давил на нее ладонью. И, приоткрыв беззубый дочкин ротик, вдыхал в него воздух, и снова нажимал ей на грудь, а потом опять вдыхал и нажимал, вдыхал и нажимал — до тех пор, пока она не шевельнулась, не закашлялась, не запищала скулящее и жалобно, как обиженный перепуганный зайчонок… И продолжала хныкать, когда он поднял и прижал ее к себе, отметив лишь краем сознания — Наталья жмется у двери, и даже не пытается взять ребенка.

Даже не пытается подойти.

Врач Ильясова — шатенка лет сорока, с острыми чертами лица и пронзительным взглядом — говорила осторожно, в основном обращаясь к Волегову:

— Сейчас нельзя сказать ничего определенного. Девочку нужно обследовать. Но мне не нравится звук ее сердцебиения… Прослушиваются шумы.

— Это значит, у нее больное сердце? — продолжал выпытывать Сергей. Его брови были сведены, будто от боли, в глазах темнела тревога. Будто лысый гриф над своим гнездом, он склонился над пеленальным столиком — здесь, бессмысленно уставившись в ярко раскрашенную стену и с аппетитом посасывая большой палец, лежала Викулька.

Ильясова села за свой стол, помедлила, крутя в пальцах головку стетоскопа. Пожав плечами, сунула ее в карман медицинского халата, и уклончиво ответила:

— Шумы возникают по разным причинам, и не всегда указывают на проблему. А вот то, что у вашей дочери была остановка дыхания — очень нехороший признак. Ей просто повезло, что вы оказались рядом.

— Нам всем повезло, — мрачно сказал Волегов.

— У вас в роду были сердечные заболевания? — врач перелистывала медицинскую карту Вики, изучая записи.

— Вроде бы нет… А у тебя? — Сергей повернулся к Наталье. Та сидела на стуле, сгорбившись, зажав ладони коленями. В застывшем лице не было ни кровинки, блекло-голубые глаза смотрели в одну точку, как у сомнамбулы. Он положил руку на ее плечо, и только тогда она вздрогнула, и подняла на него взгляд. Он был вялым, словно болезненным — но в глубине глаз плеснул испуг.

— Нет… Ничего такого… — она мелко-мелко затрясла головой, ёжась, будто только что проснулась — и Волегов понял, что ее бьет мандраж, что шок еще не прошел, и, видимо, не пройдет еще долго. И отвернулся, всё еще злясь: то ли на нее и выбранную ей няню — двух недотепистых уток, на которых теперь было страшно оставлять ребенка. То ли на судьбу, которая чуть не украла его наследницу. Но однозначно — на себя. Потому что не мог всегда быть рядом с дочкой и защищать её от бед, как поклялся тогда, в палате, в день ее рождения.

Не мог… Или не хотел?

Он крепче сжал челюсти и напомнил себе: всё устаканится, нужно просто подождать. Просто период сложный: партия эта, выборы на носу, на работе завал… Весь этот месяц он бывал в квартире бывшей любовницы лишь набегами, вырывался на час-полтора, чтобы увидеть Викульку. И казалось, что все в порядке: ребенок чистенький, ухоженный, только няни почему-то всё время менялись… Ну и Наталья со своими намеками на совместную жизнь, так и не осознавшая своей роли — но на это было плевать, привык уже и не обращал внимания. Думал, когда-нибудь ей надоест у него клянчить. Смирится. Такие, как она, всегда смиряются.

Все перевернулось в один миг. И доверять Наталье, как раньше, он больше не мог. «Пить таблетки, чтобы пропало молоко — она что, совсем сбрендила? — от этой мысли гнев снова обдал его жаром. Струйка пота скользнула по шее, и он глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. — Сам виноват, слишком много свободы давал. Дурак, устроил демократию… Теперь — только контроль, каждую минуту — контроль! И няню сам найду. Если бы я сделал так сразу, Вика была бы здорова».

— Какие анализы нужно сдать? — отрывисто спросил он.

Подняв на него взгляд, Ильясова поправила отвороты халата. И, задумчиво постучав кончиком ручки по столу, сняла трубку старомодного белого телефона. Набрав короткий номер, заговорила властно — и в то же время с просительной ноткой: