«А теперь будешь переживать еще больше!» — мысленно пообещала она, доставая смартфон. Сделала несколько снимков, стараясь, чтобы уместилось всё — и текст, и фотографии. А потом зашла на сайт Анюты — туда, где была размещена форма обратной связи. Прикрепила фото, задумалась, что бы написать. И решительно набрала:

«А директор вашего балета знает, что ее муж обманывает избирателей?»

Хотела приписать еще что-нибудь, но остановила себя — во всём нужна мера.

«Пусть думает, что это письмо конкуренты по выборам послали, — Наталья мстительно прищурилась, перечитав текст. — Мне всё-таки не нужно портить с ним отношения. А вот его жена… Посмотрим, испортит ли их она!»

И Куницына, зло поджав губы, ткнула пальцем в кнопку отправки.

Динамики ожили, окатив здание аэропорта Шенефельд переливчатой звуковой волной, и мелодичный голос зашпрехал:

— Sehr geehrte Passagiere! Flug SU 2317 nach Moskau verzögert sich wegen schlechten Wetters. Wir entschuldigen uns!*

Состроив грустную рожицу, Анюта перевела:

— Наш рейс задерживают из-за плохой погоды.

— Так я и думал! — возмущенно всплеснул руками Петр Тимофеевич, и облокотился на спинку инвалидной коляски. Его одутловатое лицо с кустистыми смоляными бровями было посеревшим от усталости.

— Я тоже, потому что Лесси еще в такси поскуливать начал. Он всегда так перед грозой, волнуется, — не поворачивая головы, отозвалась пианистка Катя — худощавая, коротко стриженая блондинка. Протянув руку, она нащупала холку своей собаки-поводыря — крупной овчарки, смирно сидевшей справа от хозяйки. Запустила пальцы в шерсть, потрепала любовно: — Спокойно, Лессик, мы под дождь не пойдем.

Остальные шесть участников балетной труппы тоже загомонили, выражая неудовольствие. А Элина Совка озабоченно глянула на часы. Двадцать два четырнадцать. Их рейс должен вылететь в половине первого ночи. Посадку для людей с ограниченными возможностями объявляют примерно за полтора часа до отправления, вот они и прибыли заблаговременно, едва успев переодеться после заключительного выступления. Все были вымотаны донельзя, и нервничали от нетерпения: домой, скорее домой! Но в высокие окна аэропорта хлестала вода — будто из пожарного брандспойта. Ветвистые вспышки молний и грохот разъяренных, сталкивающихся лбами, туч не оставляли надежды на то, что гроза закончится быстро.

— Мам, может, поменяем билеты? — занятая мыслями Совка даже не заметила, как к ней подъехала дочь. — Люди устали, пусть отоспятся, а? Сейчас гостиницу закажем, и завтра утром полетим.

— Да, ты права, так лучше будет, — с облегчением кивнула Элина, поднимаясь с жесткого пластикового кресла. — Давай узнаем, что можно сделать.

Она торопливо зашагала рядом с креслом дочери — та уверенно катила к информационному бюро, возле которого располагались стойки кассиров. Молодая, сильно накрашенная немка в черной униформе внимательно выслушала просьбу Анюты, и, взяв у нее пачку билетов, начала что-то просматривать в компьютере, бросая короткие фразы.

— Есть на утренний рейс билеты, и дневной с пересадкой в Риге, — переводила Анюта. — Какой возьмем?

Элина, чуть подумав, ответила:

— Давай-ка на утренний. Пересадка для нас проблемное дело. Да и наши побыстрее хотят домой добраться.

— Хорошо, — согласилась Анюта. — Пригласишь их?

— Конечно, — Совка направилась обратно и вскоре вернулась со всей труппой и другими сопровождающими. Процедура обмена билетов прошла быстро, и через полчаса они уже вселились в номера ближайшего отеля. Элина помогла дочери принять душ и переодеться в пижаму. Поудобнее устроила ее на кровати. А сама взяла ноутбук: спать не хотелось совершенно.

— Я спущусь в бар, — сказала она Анюте. — Если что-то понадобится, звони.

Дочь вяло кивнула, закрывая глаза. Приглушив свет ночника до минимума, Элина вышла из номера.

В круглосуточном баре отеля было немноголюдно: пятерка молодых французов поглощала поздний ужин, да пожилой немец, уткнувшись в журнал «Der Spiegel», скрашивал вечер бокалом пива. Совка устроилась за столиком в дальнем углу, положила ноутбук на стол и с наслаждением вынула ноги из узких бежевых «лодочек» — наконец-то этот бешеный день закончился, можно расслабиться, подвести итоги поездки.

Заказав подошедшей официантке кофе, она включила компьютер. Присоединила к нему смартфон, чтобы скачать фотографии с последних выступлений. Просматривала их с ощущением удовольствия и гордости: да, балет «Паритет» снова произвел фурор на европейской сцене! А говорили, что немецкая публика очень капризна… Молодец Анька: сделала всех, умница моя!

Официантка принесла кофе и ломтик чизкейка.

— Kompliment dem Koch!** — учтиво сказала она.

— Danke schön***, — с улыбкой поблагодарила Элина, знавшая по-немецки лишь несколько слов. И порадовалась про себя, что слово «комплимент» во многих языках звучит похоже. Положив в рот кусочек тающего во рту сливочно-творожного великолепия, она вошла на сайт балета «Паритет» через доступ администратора. В правом углу алел флажок нового сообщения. Совка открыла его и замерла в недоумении.

Дурацкое письмо, фотографии какой-то газеты…

Сергей.

Чужая женщина.

И грудничок на ее руках.

Творожный вкус во рту превратился в приторно-сладкую тошнотворную гниль.

Элина смотрела на зятя, склонившегося к ребенку. И ясно видела на лице Сергея ту же смесь щемящей любви и грусти, с которой он всегда смотрел на Анюту, когда им приходилось расставаться. Вот и две недели назад он провожал ее в аэропорту таким же взглядом. И всё не хотел прощаться — даже когда объявили посадку на берлинский рейс…

Губы вдруг стали сухими, спекшимися, и Совка машинально глотнула кофе. Горчащего, зло ободравшего горло.

Она пыталась прочесть статью, но ничего не могла понять. Взгляд врезался в слова и отскакивал от них, будто теннисный мяч — а потом возвращался, как привязанный. «Внебрачный ребенок», «любовница»… Фотографии — слова — фотографии. «Семейные ценности». Томительная мука в глазах Волегова. «Папа». Папа…

«Сережа говорит, мы проживем и без детей», — всплыли слова Анюты.

Элина нервно сглотнула. Уставилась перед собой, отчаянно сжав руки.

«Девочка моя, за что тебя так?…»

Боль зарыдала внутри, забилась подбитой птицей. Совка запрокинула голову, расстегивая верхнюю пуговицу блузки, освобождая горло: дышать, дышать! А сердце, стянутое ледяным обручем, молчало, омертвев.

«Девочка моя, почему это всё с тобой?…

Неужели там, наверху, до сих пор считают, что тебе мало?…»

От накатившей слабости Элина прикрыла глаза. Шевеленье звуков проникало в уши, как сквозь вату: свербящее звяканье посуды, раздражающий рокот французского, резкое каркание барменов-немцев. «Что делать-то теперь? Что делать?…»

Она не знала, что может быть так стыдно за другого.

И так отчаянно-грустно — за своего.

«Но каков же подлец, а? Без детей он проживет. Сволочь!» — сердце, дрогнув, разорвало ледяные тиски, жаркая волна гнева прошла по телу. И Элина смогла, наконец, вдохнуть — глубоко, до рези в груди.

«А я не думала, что ты способен предать, Серёжа», — превозмогая слезы, скривилась она. Да так и осталась сидеть с замершей в углу рта горькой морщинкой. Снова и снова перечитывала куски статьи, бестолково разбитой на части фотографом-анонимом. Всматривалась в иллюстрации на газетном листе, будто пытаясь отыскать что-то, незамеченное раньше. И подумала вдруг: «Может, это монтаж? Поклёп? Сергей — фигура видная, на таких желтая пресса миллионы делает. Да и на выборах, говорят, не то бывает…»

Эта мысль принесла облегчение, немного успокоила боль — но тревожиться Совка не перестала. А если всё правда: и любовница, и внебрачный ребенок? Это же другая семья! Что теперь будет с Анютой?

Что вообще связывает их с Волеговым сейчас? До этого письма Элина была убеждена, что любовь. Но любовь подразумевает верность…

«Не всегда, — осадила она себя. — Плоть тоже властна над чувствами. А секс без любви — обычное дело для многих. И я бы, наверное, даже поняла бы, и даже простила, если бы узнала, что Волегов удовлетворяет свои инстинкты с какими-то случайными женщинами. Но вторая семья?… Это ведь уже отношения, обязательства».