С разводом все усложнилось из-за аптек. Макс принес ей финансовые документы, показал отчетность — дела шли не очень, но муж говорил, что у других из-за кризиса еще хуже. Да и затрат было много: на одну только закупку больше половины капитала ушло. Потому что Макс нашел недорогого поставщика, но покупать там нужно было крупными партиями. Плюс зарплаты, ремонт, налоги… «Тань, аптеки сейчас можно слить только за бесценок. Дай мне пару месяцев, я найду нормального покупателя. Зачем деньги терять, лишние, что ли?» — убеждал ее Макс. И убедил. Она согласилась подождать.

— Пашку-то завтра выписываем? — прервал ее размышления Купченко.

— Да, — вздохнула Демидова.

— А чего так кисло? — удивился коллега. — Мамашка его, вроде бы, за ум взялась. Смотрю, у нас палаты намывает. А ты же ее ещё куда-то устраивала работать? Держится она там?

— Да держится… — отвела глаза Татьяна. Обсуждать Марину ей не хотелось — во многом потому, что отношения у них так и оставались натянутыми.

Таня свои обещания выполнила: и деньгами на первое время снабдила, и с работой помогла, и Павлику накупила кучу вещей. Глядя, как сын с восторгом разбирает яркий школьный рюкзак, в котором было всё — от тетрадок до готовальни — Марина радовалась: «Вот видишь, теперь у тебя оно новое! Хотя к такому рюкзаку курточку бы получше… хоть недорогую какую, но теплую».

Тане было не жаль для мальчика. Она купила ему куртку, шапку, несколько брюк и свитеров, бельё, две пары сапожек. «Лыжи бы в школу новые… А то ходит хуже всех! И спортивный костюмчик с кроссовками — скоро снег растает, физкультура в зале будет. И компьютер нам бы, хоть старенький. Сейчас учиться-то без компьютера как?» — причитала Марина. И Таня покупала лыжи, спортивную форму, ноутбук, и даже новый диван в комнату Павлика — Фирзина так и жила в бараке, но клялась переехать при первой же возможности. Всё это, конечно, было очень здорово и очень по-доброму, да и самой Татьяне нравилось ходить по детским отделам и выбирать вещи для Павлика — тем более, что сумма на счету Демидовой позволяла делать и не такие траты. Но всё чаще ее подмывало спросить: «Марина, а ты сама собираешься сына обеспечивать?»

Но она не спрашивала. А недовольство копилось.

Впрочем, умом она понимала: Фирзина просто стремится нахапать побольше, пока халява не кончилась. Злого умысла тут не было. Ну вот такой человек, с таким воспитанием. И потом, Татьяна ведь сама предложила помощь. А, как известно, кто везет — на того и грузят.

Хуже обстояло с работой.

Демидова лично отвела Марину в магазин своей знакомой, Кате Тяпкиной, представила их друг другу. Катя Фирзину взяла. Та честно ходила на работу, и, судя по ее рассказам, волокла на себе всю торговлю. Таня была довольна. И даже жалела, что Марина не провизор — будь иначе, с удовольствием устроила бы ее в одну из своих аптек. А через пару недель Татьяне пришлось позвонить той самой Кате по личному, дамскому вопросу — хотела прикупить белья, а на ее формы лучше было сделать заказ заранее. Подруга записала все Танины пожелания, а потом сказала:

— Слушай, мне неудобно, конечно… Но ты своей протеже вставь люлей, я ее гонять заколебалась! — Тяпкина выражений не выбирала.

— А в чем дело? — ощущая неприятный холодок в груди, спросила Демидова.

— Да не хотят работать, мляди в шоколаде! Как товар таскать, так нам тяжело! А как получку — легко, небось? — кипятилась Катя. — Эта Маринка задницу лишний раз не поднимет, все делает вид, что в кассе ковыряется, или товар вывешивает! А сама, чуть минута свободная, перед охранником жопой крутит. Вот вчера прихожу — как раз ее смена была — на двери табличка: перерыв пятнадцать минут, тоси-боси… Ладно, думаю. Пошла в кофейню, перекусить. Через полчаса прихожу — табличка висит! Потом Маринка выплывает, со стороны кинозалов — уж не знаю, может, и в кино успела сходить. Ага, а чё бы не развлечься? Это Тяпкина пусть аренду-охрану платит! Зарплату я ей, конечно, за тот день срезала. И вообще, хочу ее полностью на сделку перевести. Может, тогда забегает.

— Кать, если честно, я в шоке, — призналась Таня. — Видела бы ты, в каких красках она рассказывает, что плохо живет, денег нет, ребенка накормить нечем… Я ее потому и привела к тебе. Думала: надо помочь человеку, любой может в трудную ситуацию попасть…

— Ой, Тань, это такая порода людей: все ноют, ноют, а сами глазом косят — вдруг кто разжалобится, плюшку бросит!

— Не знаю… — с сомнением сказала Демидова. — У нас в отделении вроде выкладывается она. Работает, коллеги не жалуются.

— Это пока! — тоном пророка пообещала Тяпкина. Но, подумав, смягчилась: — Хотя, может быть, ей просто у меня еще непривычно… Всё новое, поди разберись — я же понимаю. Но отлучки эти… прям выбесили меня!

Скрепя сердце, Демидова все-таки вызвала Марину на разговор. Но у той, конечно, была своя версия произошедшего. Таня даже разбираться не стала — зачем? «Ну, вылетит с работы — ее проблемы», — решила Таня. У нее уже не было ни капли жалости к Фирзиной, только раздражение с примесью недоумения: она что, вот так из своих проблем выкарабкиваться собирается? А вот Павлик… Чем ближе был день выписки, тем тревожнее становилось Татьяне.

Хорошо, хоть мальчишка окреп у них, отъелся. Ведь кроме больничного пайка — довольно скудного, что там говорить — он поглощал все, что несли, с аппетитом пылесоса. А несли ему все, потому что мальчишку жалели — и полюбили даже. Не только Таня. Купченко с Тамарочкой просиживали в его палате часами напролет. Катя Петровна забегала. Даже Инесса Львовна пару раз почтила своим присутствием, принося из дома то тающую во рту пастрому из индюшачьей грудки, то шикарнейшие расстегаи — с подушку высотой, никак не меньше.

И, конечно же, приходил Залесский.

Вспомнив о нем, Таня чуть сникла, обняла себя за плечи — будто тень над ней прошла, окатив холодком. Она не понимала его поведения. Он, вроде бы, общался с ней, как всегда — но того тепла, той невесомой, едва ощутимой близости, которая возникла между ними в тот момент, когда он дождался ее в палате с букетом роз, она больше не чувствовала. Наоборот — ей казалось, что он будто закрывается от нее. Выбрал дистанцию — и тщательно соблюдает. Зачем? «Неужели из-за того, что попросила отсрочить развод? — ломала голову Татьяна. — Но я же все объяснила… Сказала, что Макс так просил. Да и Юра сам советовал мне договориться с мужем о разделе имущества полюбовно, на берегу — и только потом подавать документы в суд».

Ее мучила эта неопределенность. И она еще больше утверждалась в мысли, что некрасива, и не интересна такому, как Залесский. А розы… Наверное, это был просто дружеский жест.

Но она все равно хранила одну, сделав ее вечной при помощи глицерина. И она стояла теперь у Тани дома — такая же красивая, как в тот день.

— Дурында, поговори с ним! Пригласи куда-нибудь, — учила ее Янка. — Проворонишь — уведут мужика!

— Ян, он не мой, и он мне ничего не обещал.

— Ну и что? Может, стесняется! А может, ревнует к твоему Максу… — у Яны были десятки версий.

А у Тани — только сомнения. Да еще по часу-полтора в те дни, когда Юра навещал Павлика.

Остальное время — для одиночества.

____________________

* имеется в виду генеральная уборка палат в отделении

** педиатрическое отделение

Участковый пункт полиции располагался на первом этаже обшарпанной «хрущевки», только вход был с торца дома. Пройдя мимо переполненной окурками урны и потопав в тамбуре, чтобы стряхнуть с ботинок налипший снег, Залесский открыл железную дверь, выкрашенную серой краской. Осторожно заглянул в большое квадратное помещение, залитое ярким электрическим светом. Участковый — сутулый, длиннорукий, с обширными залысинами — поднял на адвоката уставшие голубые глаза.

— Привет, занят? — спросил Залесский.

Олег Симонов, с которым не приятельствовали, но были знакомы на «ты» еще со времен милицейской службы Юрия, коротко мотнул головой: заходи, мол. Дородная тетка в сиреневом пуховике, сидевшая напротив участкового, скользнула по Залесскому недовольным взглядом, и загундела Симонову: