— Но как же… Ты столько работала… А сейчас аптеки закрыты, он деньги украл. Наши деньги, Таня! — возмущалась мать.

— Мама, это были мои деньги, если уж говорить объективно. Просто я не жалела их для вас. И дальше буду помогать, чем смогу. Вам сейчас нужно?

— Ты всегда считала меня меркантильной! — взвизгнула Елена Степановна. — А я, между прочим, могу сама себе заработать! Ты забыла, как я шью? Да стоит обзвонить клиенток…

«Поздравляю!» — хотела сказать Татьяна, но предпочла сдержать эмоции. Вообще этот разговор её утомил, еле успев начаться. Чувствовалось, что мать юлит — будто боится главного вопроса. А, значит, всё-таки не готова рассказать правду.

— Мама, ты меня за этим просила позвонить? Чтобы поделиться своим возмущением по поводу Макса? Ну, так я его разделяю. Но больше не хочу об этом говорить. Если ты не хочешь мне сказать ничего другого, я вешаю трубку.

— Таня, подожди… — обреченно сказала мать. — Мне Яна рассказала про приступы, и что тебе поставили шизофрению. Так вот, знай, ты абсолютно здорова. И если б я раньше поняла, к чему это приведёт…

Она замолчала, словно подбирая слова.

— Мам, что бы ты сделала? — подтолкнула её Таня. — Если бы знала раньше?

— Я бы тебе объяснила. Объяснила бы, что не хотела тебе зла. Я вообще ничего не хотела! — последняя фраза прозвучала с надрывом. — И всё! Это всё, что тебе нужно знать!

— Всё, да? — вдруг разозлилась Татьяна. — Не хотела ты ничего, значит? А может, мама, ты и меня не хотела? Раз тебе всё равно, что я чувствую, что со мной будет. Ты даже сейчас не перестаешь выбирать за меня: что мне нужно, что не нужно…

— Хотела, не хотела — не важно, я же тебя родила. — Мать неожиданно всхлипнула — и это потрясло Таню сильнее, чем крик. Она оторопела, напуганная этим всхлипом, и вдруг осознала, что не помнит, чтобы мать вообще когда-нибудь плакала. «Но почему она так отреагировала? Неужели я невольно попала в точку? — лихорадочно соображала Татьяна. — Может, это не мои детские фантазии, когда я думала, что приёмная, или нежеланная? Может, мать действительно не хотела меня рожать? Ну, мало ли, забеременела случайно… И не стала делать аборт… Но ведь не стала же!»

— Знаешь, мама, что бы там ни было, но я благодарна тебе за жизнь, — искренне сказала Татьяна. — Мне, конечно, жаль, что ты не понимаешь, как портишь эту жизнь своим молчанием. Но если не хочешь рассказывать о Пандоре — да Бог тебе судья! Сама разберусь.

В трубке вновь повисла тишина, но неуверенная, зыбкая — будто мать всё еще всхлипывает там, отложив телефон. Будто хочет сказать — но боится. Или стыдится чего-то.

— Ладно, Таня, — она всё-таки собралась с духом. — Я тебе расскажу.

И выпалила на одном дыхании:

— Мы тогда жили у твоей бабушки в Ляпуново, там была кукла Пандора, твой папа ее привез из Чехословакии. Она тебя напугала, и мы её выкинули.

— Кукла? — недоверчиво переспросила Таня. — Как меня могла напугать обычная кукла?

— Ну как дети пугаются? Всякой фигни! — нервно сказала мать. — Кто вас знает, что там у вас в голове?

И обрубила:

— Всё. Никакого страшного секрета здесь нет.

Татьяна молчала, обдумывая слова матери. Так просто? Какая-то кукла? Она прислушалась к себе и ощутила знакомую тревогу: Пандора по-прежнему пугала её, и она не могла быть такой мелочью.

— Если бы это было так, ты рассказала бы сразу, — задумчиво проговорила она. — А мне пришлось выбивать из тебя это, как будто это какая-то позорная, мерзкая тайна.

— Родня твоего папеньки сочла ее мерзкой и позорной, — сердито сказала мать. — Я здесь, Таня, вообще ни в чем не виновата.

И бросила трубку, будто оборвала струну.

Таня опустилась на стул, только сейчас почувствовав, как дрожат ноги. Нужно было вернуть телефон Михалычу и заняться Викой — но она не могла. Ей хотелось побыть одной, хоть ещё немного побыть одной, потому что в её душе было пусто, словно Татьяна шла, продиралась, бежала — но в итоге упёрлась в тупик. Кукла… Нет, это не могло быть правдой. И в то же время было — крохотной её частью.

«Может, набраться наглости и попросить Михалыча ещё посидеть с Викой? Хотя бы полчасика? — мучительно обдумывала Таня. — Потому что если я сейчас же не поговорю с психоаналитиком, меня разорвет на части. Ведь сегодня столько всего: этот странный сон, признание матери — не менее странное, если разобраться…»

Но когда она, набравшись смелости, вошла в детскую, то обнаружила, что и старый, и малый спят. Вика в своей кроватке, зажав в крохотном кулачке резинового зайца. И Михалыч — в кресле, с раскрытой на груди большой красочной «Азбукой». Татьяна невольно прыснула, представив, как отставной военный изучает буквы, разглядывая аистов, баранов и ёжиков. И настроение сразу поднялось.

Уже не колеблясь, она прошла в свою квартиру и включила ноутбук. Нестеренко была в сети. Таня быстро отстучала ей сообщение и замерла, держа кулаки — как в студенчестве перед экзаменом. Ответ прилетел тут же: «К сожалению, у меня всего пятнадцать минут. Но если вас устроит, можем начать разговор сейчас, а на следующей сессии продолжим».

Таня немедленно набрала её номер.

— Алла, извините, пожалуйста, — сказала она, увидев на мониторе доброжелательное лицо психоаналитика. — Я помню, мы на другое время договаривались. Но у меня кое-что случилось, и я хотела на свежую голову…

— Я понимаю. Рассказывайте.

Таня постаралась описать свой сон, не упуская ни малейшей детали. Нестеренко довольно прищурилась.

— Очень интересно. А вы заметили, что отец снова защищал вас?

— Да, от матери. Но почему их две?

— Я вам на это не отвечу, — улыбнулась Нестеренко. — Ведь это ваше подсознание хочет что-то сказать, и только вы сможете расшифровать его сигналы. Ну а вы как думаете, откуда взялась вторая мать? И почему они выглядят по-разному?

— Понимаете, одна — это мать в молодости. У нас где-то фотография была, мама как раз после института. И вот там у нее прическа и макияж не такие, как сейчас. Цвет волос другой, стиль одежды. Она… простоватая, что ли. Не такая уж интересная. И это вот она — первая мать из сна. Но отец ведь почему-то набросился на ту, вторую! Как будто ему не нравится, какой в итоге стала его жена.

— А вот это интересная мысль, — подняла бровь Нестеренко. — Обдумайте её на досуге. И вообще, подумайте, вы уверены, что это один и тот же человек? Две ипостаси вашей матери?

— Не знаю, — покачала головой Татьяна, явственно ощущая сомнение, которого не было до этого вопроса.

Алла задумалась, постукивая ручкой по столу. И задала вопрос, который они никогда не обсуждали раньше:

— А как познакомились ваши родители? В какой период это было: когда ваша мама выглядела простовато, как на той фотографии, или же стильно и хищно, как сейчас?

— А я не знаю… — удивлённо ответила Татьяна. — Вы представляете, я только сейчас поняла, что практически ничего не знаю о том, как они познакомились, что их сблизило, почему поженились… Они ведь даже годовщину свадьбы никогда не отмечали.

— Вообще-то многие дети не знают этих подробностей, — успокаивающе сказала Алла. — Интересно, что большинство родителей — ну, по крайней мере, родителей тех, кто приходи в анализ — почему-то не любят рассказывать своим детям, как поженились и что их вообще свело друг с другом. Какие-то общие фразы, например: «вместе ходили в школу», или «познакомились через друзей»… Но, представьте себе, охотно рассказывают подробности чужим людям! А вам что говорили?

— Что мама после института приехала по распределению на ткацкую фабрику, а недалеко от неё был посёлок Ляпуново. Ну и там, в общежитии, она жила. И с отцом моим познакомилась в этом поселке. Поженились, через полгода я родилась. А когда мне было около трёх лет, перебрались в наш город. И почему-то с родственниками из Ляпуново мои не общаются, уж не знаю, что там у них случилось. Да, кстати, и мать мне сегодня сказала, что Пандора тоже связана с этим посёлком — и вообще, будто бы так завали чешскую куклу, которую я боялась, и её выкинули. Но мне… как-то не верится в это. Понимаете, в этом слове — кукла — что-то есть. Оно как-то отзывается во мне, но очень слабо. И в любом случае, оно слишком мелкое для Пандоры. Но, с другой стороны, во время приступов у меня всегда было ощущение, что люди вокруг превращаются в кукол.