— Ты же знаешь, через два года. Когда она закончит вуз.

Таня действительно знала подробности этой истории. Медсестра Тамара, сделавшая из легкомысленного влюбчивого Витьки остепенившегося любящего мужчину, вела партизанскую войну против матримониальных предубеждений его мамы. Будучи представлена пожилой даме четыре года назад, Тома была отвергнута. Не найдя, к чему придраться (уму и красоте сыночкиной невесты могла бы позавидовать сама Елена Троянская, которой не мешало бы еще и скромности у Томы поучиться) Витькина мама заявила, что женитьба на медсестре — мезальянс. Тамара проглотила это, но сделала ответный ход конем: поступила в институт на заочное, выбрав профессию то ли менеджера, то ли экономиста. И на все заверения жениха, считавшего, что всего этого не нужно, а мама смирится, отвечала с достоинством: вот получу диплом о высшем образовании — тогда поговорим. И о маме, и о свадьбе.

А пока Тамарочка наслаждалась тем, что мстительно опустошала над мусорным ведром контейнеры с «детским питанием», принесенные Витькой из дома. Чревоугодник Купченко не мог устоять перед Томиными бутербродами, пирогами и борщами. И летел в помойку несоленый салат-щетка — этим полезным блюдом мама, вечно сидящая на диетах, щедро делилась с сыночкой. Стекал в раковину бледный овощной супчик, в котором одинокой слезой плавала капелька растительного масла. А постному ризотто с диетическими паровыми тефтельками вяло радовались больничные коты.

Еще Тамара зарабатывала очки, стирая и гладя Витькины халаты. Сидела на сайтах турбаз и отелей-здравниц, расположенных недалеко от города — и так организовывала их с Купченко семейный досуг. А в сезон самоотверженно ходила с суженым по грибы. Этой святой женщине было ничего не страшно. И, глядя на нее, весь коллектив педиатрического отделения желал ей скорейшего узаконивания отношений с любимым: уж она-то это заслужила. Да и биологические часы не идут назад. Но еще два года…

— Купченко, тебе же будет тридцать восемь! — укоризненно сказала Таня. — Из тебя начнет сыпаться песок.

— Тамарочка будет подметать, — махнул рукой Витька. — Мы уже договорились.

Вернувшись за стол, он с урчанием впился зубами в бутерброд — а это означало, что на ближайшие пятнадцать минут он выпадет из врачебной вселенной. Татьяна подошла к своему шкафчику, открыла тонкую железную дверцу. Белый халат скучал на вешалке. Женщина сунула руку в его карман, нащупала твердый прямоугольник. Вытащила визитку Залесского: обещала же позвонить… И шлепнула себя по лбу — телефон-то остался в палате!

— Сейчас вернусь, — предупредила она Витьку, и закрыла за собой дверь ординаторской. Но вновь заглянула в нее, вспомнив:

— Слушай, а мальчик в какой палате?

— Двести шестая, — ответил Купченко. — Там пока никого, вот мы и положили, чтобы попривык без соседей. Он людей дичится, зашуганый. Так лучше будет.

Таня кивнула, пошла к себе.

В коридоре детского отделения, как всегда, стоял тарарам. Мамы носили на руках орущих младенцев, водили за ручку малышей постарше, дошколята с визгом гонялись друг за другом, дети постарше сидели, уткнувшись в смартфоны. Из палаты в палату курсировала дежурная медсестра с подносом, на котором в разноцветных пластиковых крышечках лежали таблетки. Таня пошла по коридору, который вчера так сильно напугал ее — а сейчас стоял монументально, такой обыкновенный и родной. Миновала светящийся желтым аквариум сестринского поста — несмотря на утро, внутри были включены лампы. И невольно замедлила шаг: выдвинувшись из своего кабинета, как мрачный танк, прямо на нее пёрла Инесса Львовна. Заведующая педиатрией явно была не в духе, озабочена чем-то, но улыбнулась сквозь усталость:

— Демидова, здравствуйте! Как чувствуете себя?

— Спасибо, уже лучше, — сухо ответила Татьяна.

Вяземская чуть вздернула бровь, во взгляде мелькнуло недоумение.

— У вас всё в порядке? — спросила она. И заметила: — Настроение, вижу, не очень.

— Инесса Львовна, зачем вы пригласили ко мне психиатра? — не сдержалась Таня. — Хоть бы предупредили! А то так, за спиной… без моего согласия…

Она понимала, что зря затеяла этот разговор сейчас, когда Вяземская и без того была на взводе. Но промолчать? На это не хватило сил — да и не до дипломатии ей бывало, когда кто-то столь бесцеремонно лез в ее личную жизнь. Только матери это спускала, да и то потому, что Елене Степановне было невозможно что-либо объяснить.

Вяземская смерила ее удивленным взглядом, и враз налилась обидой:

— Вообще-то ради вас старалась! — с укором сказала она. — Если я узнаю, что у кого-то из сотрудников проблемы, то всегда помогаю их решить, не замечали?

— А какие проблемы? — пошла в атаку Татьяна. — У меня все в порядке, я просто перенервничала. А вы сразу вызвали психиатра! Как будто я невесть что выкинула и меня нужно изолировать!

— Ну, знаете! — Вяземская возмущенно покачала головой. — Вы врач, с людьми работаете. И я должна быть уверена, что могу вас к этой работе допускать. Ваша, с позволения сказать, истерика многих пациентов напугала, между прочим! Я обязана была принять меры!

— Да, согласна, нервы не выдержали и со стороны это, наверное, смотрелось ужасно, — умерила пыл Татьяна. — Но ведь я сразу попросила Костромину поставить мне успокоительное, и нормально доработала смену! Я вас прошу на будущее: без моего ведома не приглашайте ко мне каких-либо врачей!

— А я вас прошу на будущее помнить, с кем разговариваете! — надменно проговорила Инесса Львовна. — Если бы знала, что вы окажетесь такой неблагодарной, Татьяна Евгеньевна, то не стала бы обзванивать знакомых и просить их об услуге. Я, вообще-то, думала, что вы мне спасибо скажете. Кстати, не только за то, что я нашла для вас хорошего специалиста. А еще за то, что не сообщила о вашем приступе вышестоящему руководству. Хотя вообще-то такие вещи расцениваются как из ряда вон выходящие и являются причиной для разбирательства. Сами подумайте, что будет, если каждый врач начнет биться в истерике при пациентах, пугая их до полусмерти? Смогут они такому врачу доверять свое здоровье? Нет! А у нас педиатрия, у нас дети! Двойная ответственность! И вы хотите, чтобы я сидела, сложа руки? Нет, дорогая моя, этого не будет! Я вообще рекомендую вам обследоваться по полной программе — и в дальнейшем выполнять все предписания Игоря Анатольевича. Он сообщил мне, что назначит вам ЭЭГ и, при необходимости, курс лекарств. Не будете обследоваться и лечиться — я составлю докладную и отстраню вас от работы.

Вяземская вздернула голову, давая понять, что разговор окончен, и величаво поплыла дальше. «Отстраню от работы!» — эти слова прозвучали для Тани, как выстрел. Пусть и предупредительный, но, если она ослушается, следующий будет в упор.

«Вот зачем я?… — ругала себя Таня. — Видела же, что она не в духе — но нет, полезла качать права! Теперь она специально будет следить за тем, как проходит обследование. Потребует у Новицкого результаты… Он, конечно, не найдет ничего, я уверена. Но если Пандора снова явится? Инесса же не докажешь, что это не психиатрическое заболевание, а такая вот необычная реакция на сильный стресс. После этого разговора Вяземская уже не будет ни в чем разбираться — все ведь знают, как она трясется за репутацию отделения и за свое кресло! Ей проще одним врачом пожертвовать, чем докапываться до истины. Нужно извиниться перед ней. Тем более, что я действительно не совсем права».

Татьяна обернулась, ища заведующую взглядом. Но та, по-видимому, завернула в одну из палат. Решив отыскать ее позже, Демидова двинулась к выходу из отделения. Ноги стали тяжелыми, ей не хватало воздуха и расхотелось видеть людей. Но пришлось улыбаться пациентам, отвечать на приветствия медперсонала, ловить на себе брошенные украдкой сочувствующие взгляды. «Не надо было приходить сюда — по крайней мере, сейчас, — поняла Татьяна. — Видимо, от всех этих переживаний у меня нервы расшатались сильнее, чем я думала. Просто не хотела это признавать, вот и набросилась на Вяземскую. А Инесса права, мне нужна помощь, и лекарства стоило бы попить. Ну, назначит мне Новицкий антидепрессанты какие-нибудь — и что, кто-то умер от них? Нет, конечно. А вдруг это поможет усмирить Пандору? Ох, я бы все отдала, лишь бы эти приступы прекратились…»