Кровь была успешно остановлена, палец забинтован. Арджи освободил Элеттру от готовки. Пока парень в одиночку управлялся на кухне, Эл рассматривала его дом. В личные комнаты жильцов она заглядывать не стала, поэтому исследовала лишь небольшую террасу и уютную гостиную, в которой было очень-очень много всего. Мать Арджи, видимо, любила заниматься растениями, поэтому все помещение было заставлено разными цветами в разноцветных горшочках; также в комнате было четыре больших дивана, стены были увешаны огромным количеством фотографий, из-за чего было трудно разглядеть обои. На фотографиях была запечатлена семья Смит – отец, мать и сын, бабушки, дедушки, кузены и кузины, чьи-то детишки. С улыбкой рассматривая фотографии, Элеттра поняла, почему в гостиной столько диванов – дружное семейство Смит все праздники проводит вместе в этом доме, и нужно же им где-то расположиться. Ох, а сколько было всяких безделушек на полках, на подоконниках, на полу! Какие-то дешевые статуэтки, шкатулки, поделки. Вероятно, то были подарки от многочисленных родственников, и Смиты бережно хранили и с простодушной гордостью демонстрировали их каждому, кто вхож в их дом. Это растрогало Элеттру до слез.

– Пирожные будут готовы через полчаса, – сказал Арджи, войдя в гостиную. Элеттра тут же вытерла слезы. – Как палец?

– Ему уже лучше, – улыбнулась Эл. – …Мне так нравится твой дом, Арджи.

– Серьезно? А я его немного стеснялся.

– Почему?

– Ну, по сравнению с шикарными особняками в Бэллфойере, мое жилище, как и все остальные в Голхэме, просто жалкая пародия на дом.

– Да… у нас большие дома. Но они все пустые и холодные. В них нет уюта, нет жизни. Знаешь, я всегда хотела жить в таком доме, – оглядываясь по сторонам, призналась Элеттра, – жить в обычной семье, ходить в простую школу. Мне кажется, я была бы счастливее, если бы моя жизнь была такой.

– Не понимаю тебя, если честно. Многие… да нет, вообще все мечтают о такой жизни, как у тебя. Мы тратим почти всю жизнь, чтобы хоть немного приблизиться к той роскоши, которая у тебя есть уже сейчас.

– Роскошь… – с хмурой усмешкой сказала Эл. – Роскошь – это свобода, это простота. Это отсутствие рамок и общества, которое пристально следит за тобой и заставляет тебя держать спину прямо, даже когда в нее всадили нож по рукоять. – И слезы вновь хрустальными капельками потекли по ее щекам. Элеттре было стыдно за эти слезы, за общую слабость, что некстати вышла наружу, показав ее истинное лицо. В «Греджерс» Эл была сильной, можно даже сказать каменной, без труда скрывала свое отчаяние от посторонних. А здесь, рядом с Арджи, она уже не могла притворяться.

– Элеттра, что случилось? – задал вопрос Арджи, поняв, что он сейчас видит перед собой побочный эффект какой-то недавней душевной травмы.

– Ничего. Все… все в порядке.

– Ну почему ты такая закрытая? Я же вижу, что ты мучаешься из-за чего-то. Никки что-то натворила?

– Нет. С Никки мы все уже решили. Ты был прав, она очень быстро тебя отпустила.

– Значит, причина в Диане Брандт, – уверенно сказал Арджи, вспомнив, как Элеттра жаловалась ему на свою одноклассницу. – Скажи, что у вас там происходит?

– Я не хочу сейчас говорить о Диане, «Греджерс» и о своих проблемах. Скоро все закончится, я это знаю, поэтому не волнуйся. Козни Дианы как порезанный палец. Да, неприятно, но пережить это можно, – устало улыбнувшись, сказала Элеттра.

Арджи понял, что ему не удастся ничего вытянуть из Элеттры. Она очень пугливая и недоверчивая. Арджи знал, что от него зависело многое, что ему необходимо быть аккуратным, нежным, чутким, чтобы заслужить ее доверие. Ему было интересно постепенно обнажать ее душу.

Ну а пока он решил отвлечь ее от грустных мыслей, включил Omgkirby – «If the World Was Ending» и пригласил ее на танец. Свет был приглушен, из кухни доносился аппетитный, сладкий аромат воздушного десерта. Их тела медленно двигались в объятиях друг друга, ее глаза были закрыты, а он с любовью смотрел на нее и ждал подходящего момента, чтобы поцеловать ее. Подходящий момент наступил, когда зазвучал припев:

Арджи долго смаковал ее поцелуем, крепко обнимал. Пленительный аромат ее кожи сводил его с ума.

…Небеса бы рушились, а я бы крепко обнимал тебя.

Элеттра прекрасно понимала, что Арджи заведен не на шутку, и этот страстный танец обречен на горячий финал. Она не боялась, да и что скрывать, ей хотелось этого, но вдруг…

– Моя девочка… – услышала она голос отца. Бронсона, разумеется, не было рядом, но Элеттра его слышала, ощущала его присутствие и едва сдерживалась, чтобы не закричать из-за внезапного, чудовищного страха, накрывшего ее с головой. – Порадуй своего папочку…

Элеттра зажмурилась и резко открыла глаза. Рядом с ней был Арджи, что ласкал ее шею влажными губами, все было замечательно. Но ей вдруг стало противно. Казалось, что не Арджи, а Бронсон целует ее, водит языком по ее коже и обнимает ее напряженное тело. Ну а в следующее мгновение все стало совсем худо. Элеттра грубо оттолкнула Арджи и побежала в уборную.

– Элеттра! – опешил Арджи. Он пошел за ней, но потом резко остановился, услышав, как содержимое желудка Эл стремительно полилось из ее рта.

Спустя пять минут Эл вернулась.

– Все хорошо? – робко осведомился Арджи, виновато глядя на нее.

– Да… Не знаю, что со мной. Может, переела?

– А может, тебя тошнит от меня?

– Арджи…

– Да шучу я. Просто невыигрышное для меня совпадение. Ладно… Пойду приготовлю чай. Горячее питье обычно выручает.

Элеттра села на диван, положила дрожащие, холодные руки на колени. Она упорно заставляла себя успокоиться и придумать, как вернуть ту приятную атмосферу, которую они с Арджи создали друг для друга. Но дрожь никуда не ушла и даже усилилась. И вдруг на Элеттру обрушилась, как скала, страшная мысль, и с трудом собранный заново мир вмиг разрушился. По полотну ее жизни вновь плотным слоем растеклась черная краска, уничтожив все яркое и до боли прекрасное.

– Кисиндра, иди ко мне, – сказала Никки, отвлекшись от вырисовывания стрелок и протянув руки к кошке. Белая, пухлая, наглая морда уставилась на нее, как бы говоря ей: «У меня есть дела поважнее, кожаное существо». – Ну, Кисиндра, говнючная кошара, ты думаешь, мы тебя кормим просто так? Нет, дорогая моя, – Никки сама подошла к кошке и взяла ее на руки. – Мы даем тебе еду, а ты взамен должна позволять себя жамкать, когда мы захотим и сколько угодно. Понятно? – спросила она, глядя в бесстыжие глаза кошки. Кисиндра фыркнула, стала бешено дергаться в ее руках и пытаться достать когтистыми лапами до лица хозяйки. Никки испугалась и отпустила недовольное животное. – Зараза! – крикнула она в отчаянии. – Ха, даже кошка от тебя убегает.

Никки села за свой туалетный столик и продолжила красить глаза. Но слезы решили помешать ей, заструились, размывая черную подводку. Никки плакала теперь довольно часто, сама не понимая из-за чего. Ее могла расстроить любая мелочь. А может, дело и не в мелочах вовсе, а в том глобальном, разрушительном, в том, что глубоко сидело в ее душе и мучило ее за то, что она сделала.

– Никки, почему ты не сообщила мне, что на Ориане гости? – ворвалась в комнату мать.

– А тебя это волнует? – спросила Никки, протирая ватным диском испорченный слезами макияж.

– Еще как волнует. Мне надоело, что ты позволяешь своим друзьям развлекаться за мой счет! – негодовала Кармэл. Подойдя ближе к дочери и увидев ее заплаканное лицо, Кармэл быстро рассталась со своим гневом. – Ты плачешь? – В ответ она получила лишь громкое шмыганье носом. – Могу я узнать, в чем дело?