– Калантия. – Калли обернулась. – Я сделаю это.

– Правда? – от радости Калли еще сильнее расплакалась.

– Только ты будешь мне должна.

– Конечно! Я расплачусь! Я все отработаю! – Калли подбежала к столу и снова вывалила на него все свои сбережения.

– Возможно, я возьму не только деньгами.

– Не только?.. Не понимаю.

– Потом поговорим об этом. Ты согласна?

– Да, – тихо ответила Калли. В этот момент ей показалось, что она добровольно вошла в горящий дом, зная, что уже не выберется из него живой.

– Подумай хорошенько, Калантия. Ты сейчас на эмоциях и, боюсь, не понимаешь, какие последствия тебя ждут, если согласишься на эту сделку. Я убью Бронсона Кинга, но взамен… тебе придется изменить свою жизнь. Нужно ли тебе это? – Сафира не отрывала взгляд от напуганной Калли. – Справишься ли ты?

Для того чтобы определить, насколько у Кармэл Дилэйн нарушено душевное равновесие, было три критерия: 1 – она перестала общаться с кем-либо, кроме своих дочерей; 2 – много пила, но при этом старалась поддерживать порядок в доме и хоть изредка, но проявлять интерес к жизни ее дочек; 3 – она вообще ни с кем не разговаривала, не выходила из комнаты и пила, пила, пила… Но перед тем как полностью погрузиться в затворничество, Кармэл вызывала Гэйлорда – немолодой мужчина, «дворецкий до мозга костей», так его характеризовала Кармэл, – что работал в доме Дилэйн более десяти лет.

Третий критерий был самым опасным. Появление Гэйлорда в доме означало, что Кармэл совсем плохо, и если вовремя не помочь ей, то все закончится весьма печально.

Именно поэтому Гэйлорд был вынужден сообщить Леде о том, что творится с ее матерью.

– Мисс Дилэйн, спасибо, что приехали. – Гэйлорд был насказано рад, что Леда откликнулась на его призыв о помощи.

– Где она?

– В своей спальне.

Несмотря на то, что дом четы Дилэйн был настолько огромен, что в нем можно было запросто заблудиться, любой человек, что впервые оказался в нем, смог бы с легкостью отыскать спальню хозяйки дома – возле ее двери стояли поднос с нетронутой едой, несколько переполненных пепельниц и пять пустых бутылок из-под вина. Все сигнализировало о том, что за дверью этой комнаты находится человек в крайне тяжелом расположении духа.

Леда осторожно постучала.

– Мама… – страшная тишина в ответ. – Мама, открой, пожалуйста.

Леда уже отчаялась ждать положительной ответной реакции и хотела позвать Гэйлорда, чтоб тот помог ей выломать дверь, но вдруг в замке с обратной стороны зашевелился ключ, и после дверь дрогнула. Леда тут же открыла спальню матери и ужаснулась. Ее встретило помятое, дурно пахнущее существо в растянутом свитере, надетом на голое тело, со взъерошенными, засаленными волосами и пустым взглядом.

– Господи… мама!

– И я тоже рада видеть тебя, – сказала Кармэл охрипшим голосом.

Леда вошла в комнату. Изысканный интерьер был убит сигаретным дымом, что настоялся и превратился в сизый туман. На столе – несколько бутылок вина, на полу валялись какие-то скомканные вещи. Леда уважала мать за то, что та, имея все возможности, чтобы нанять тысячу слуг, всегда справлялась сама. Она любила свой дом, ей нравилось ухаживать за ним. Лишь иногда звала на помощь верного Гэйлорда, когда в ее жизни возникали вот такие тяжелые ситуации. Пусть в ее спальне царил чудовищный беспорядок, но за пределами комнаты все должно быть чисто и уютно, чтобы ее девочкам было комфортно.

– Гэйлорд настучал?

– Он сказал, что тебе нездоровится, – ответила Леда. – Ну конечно, какое уж тут здоровье, если это заменяет тебе завтрак, обед и ужин. – Леда с отвращением указала на пустые бутылки.

– Если я не ошибаюсь, у тебя был такой же рацион, когда ты разводилась.

– Да, это правда. Но я разводилась с человеком, с которым была в браке пять лет. Рассел был моей первой, и, скорее всего, единственной любовью. Не смей его сравнивать с Гаспаром и мою боль со своей.

– Почему же? – Кармэл села в кресло и закурила.

– Неужели у тебя с ним было все серьезно?

– Я надеялась, что будет. Гаспар был первым, и, скорее всего, единственным мужчиной, который подарил мне надежду.

Леде так хотелось быть непреклонной, даже отстраненной, но…стоило ей взглянуть в глаза матери – боль плескалась в ее холодных слезах, – весь ее замысел тут же потерпел крах.

– Леда, я так виновата перед тобой! Теперь я понимаю, что ты чувствовала, когда застала Рассела с другой. Как же это тяжело!.. Мне так плохо, Леда. Я не знаю, что с этим делать. Большая часть жизни прожита, а я до сих пор не могу найти в ней смысл, все еще не научилась разбираться в людях, доверяюсь каждому встречному, в любовь верю… Зачем? Счастье обходит меня стороной, у него нет ко мне маршрута.

– Мама… ну что за мысли у тебя такие? У тебя все было бы хорошо, если бы Никки в очередной раз не захотела привлечь твое внимание.

– Нет. Она хотела сделать мне больно. И у нее это получилось. Теперь Гаспар под стражей, а я не знаю, как жить дальше.

– Подожди, Гаспар под стражей?!

– А ты думала, я оставлю это безнаказанным? Он приставал к твоей несовершеннолетней сестре!

– Но ведь Никки сама его спровоцировала.

– Он – взрослый мужчина. Он должен был думать головой, а не тем, что хотел вставить в мою дочь.

Леда совсем запуталась в своих чувствах. Она жалела Гаспара, еще больше зауважала Кармэл, которая поступила как настоящая мать, заступилась за своего ребенка. И еще Леда теперь испытывала презрение к Никки, ведь из-за нее пострадало столько людей.

– Ты говорила с Никки, после того что произошло?

– Нет и не собираюсь, – резко ответила Кармэл.

– Мама, ты ведь понимаешь, что ее действия напрямую зависят от твоего отношения к ней?

– Да полно тебе, Леда! Все я понимаю. Мать я – ужасная. Но… вот когда я смотрю на тебя, поражаюсь. Как мне – МНЕ! – удалось вырастить такого прекрасного человека, как ты? Ты такая мудрая, сильная… Я восхищаюсь тобой! – Леда расплылась в улыбке. Мать говорила о ней с такой теплотой, что любовь к ней, долгие годы находившаяся в замороженном состоянии, стала оттаивать. – А Клара? Это же маленький лучик света. Я знаю, что она вырастет хорошим человеком. Я буду гордиться ею. Да я уже горжусь ею!.. И тут я вспоминаю про Никки… И чувствую, как моя кровь превращается в лед.

– Но почему?..

– Не знаю. Ты тоже это чувствуешь и тоже не знаешь, почему так происходит. Что не так с Никки… Может, дело в ее отце?

– Ты никогда не говорила о нем.

– Это очень… очень неприятный человек. Я ненавижу себя за то, что связалась с ним. Он – само зло. А Никки – не что иное, как творение зла.

– Мама, ну зачем ты так? Ведь есть в ней что-то хорошее. Мы с Кларой это чувствуем и любим ее за это.

– Да, ты права. В ней есть что-то хорошее. Я пыталась ее полюбить. Правда пыталась. И каждый раз, когда Никки чувствовала, что я тянусь к ней, но при этом продолжаю уделять тебе и Кларе внимание, – в ней просыпалось то, за что я ее так ненавижу. Она всегда жаловалась на тебя, ябедничала. Ты знала?

– Нет, но я не удивлена. Все младшие сестры так поступают.

– Никки так поступала, потому что хотела быть одной-единственной, а вы были помехой. Помнишь тот случай с Кларой, когда она якобы упала, да так сильно, что у нее треснула челюсть?

– Ты хочешь сказать, что…

– Да, Никки ее ударила, а та ведь всего-навсего похвасталась какой-то новой игрушкой. Клара не сразу призналась мне. Она сказала, что Никки раз сто перед ней извинилась, и та ее простила. Ну что с нее взять? Клара ведь совсем маленькая была, доверчивая.

– Почему ты мне не рассказала об этом?!

– Потому что ты бы заступилась за Клару, и Никки непременно отомстила бы тебе. Я еще переживаю за ее подруг. Бедные девочки не представляют, с кем дружат на самом деле. Никки балует их подарками, на остров возит, развлекает, искушает, подобно дьяволу, а чуть что пойдет не по ее, она тут же накажет свою жертву. Я, может, не особо разбираюсь в жизни, но одно знаю точно: некоторых детей просто невозможно любить, и это не из-за того, что их матери – бессердечные, а потому, что у этих детей нет сердца.