– Папа… – сказала Элеттра, когда губы Бронсона коснулись ее шеи. – Отец, я закричу!

– Кричи! Кричи, пожалуйста! Я хочу, чтобы ты громко кричала…

И Элеттра кричала. Кричала и сражалась с отцом изо всех сил, но ничего не вышло, и никто не пришел к ней на помощь. В те страшные минуты своей жизни Элеттре казалось, что они с отцом единственные люди на всей этой гигантской планете. Ей оставалось лишь кричать и терпеть. Кричать и терпеть.

Это длилось практически всю ночь. Бронсон прерывался, чтоб отдохнуть, затем приступал снова. Засыпал, но, когда Элеттра пыталась выскользнуть из его объятий, вновь просыпался и продолжал с еще большим рвением удовлетворять свое ненасытное желание.

Не было и дня, чтобы Бронсон не мечтал о такой ночи. Он боялся сорваться и в то же время страстно желал этого. Он засыпал с мыслями о своей дочери и просыпался с ними. Кинг ненавидел ее за то, что она была его главной потребностью, повелевавшей им. Он проклинал ее и себя за то, что они связаны одной кровью, и Бронсон показывал свой гнев – побочный эффект его уродливой любви, – при малейшей возможности, когда гнев его будет справедлив. Единственная такая возможность предоставлялась ему, когда Элеттра терпела неудачи в спорте или же в учебе. В тот роковой день, когда Голди Маркс позвонила мистеру Кингу и сообщила об успеваемости его дочери, намекнув на то, что Элеттра рискует попасть в списки на отчисление, Бронсон был очень счастлив, когда понял, что у него появился шанс выплеснуть свою ярость.

Но что-то пошло не так. Он не смог остановиться, побороть то самое аномальное желание, что лишает его рассудка, и… наконец-то свершилось то, о чем Бронсон так давно мечтал. Он знал, что ему будет неловко несколько дней после этого, знал, что Элеттра возненавидит его еще больше и вновь пожалуется Аделайн или же еще кому-нибудь расскажет о том, что произошло. Бронсон не боялся, что дочь раскроет его тайну, он был уверен, что легко сможет выкрутиться. Он не хотел, чтобы Элеттра вновь почувствовала к нему отвращение, и лишь это его останавливало все эти долгие годы, после первого раза, когда он не сдержался.

Бронсон проснулся и увидел, что Элеттра, не сомкнувшая за ночь глаз, лежала на полу возле него, обессиленная, практически неживая. Бронсон поцеловал ее между лопатками, погладил по голове и сказал, что ей пора собираться в школу.

Элеттра встала через полчаса после того, как Бронсон пошел принять душ. Она была настолько уставшей, измученной, что у нее не было сил, чтобы что-либо чувствовать. Тело ее на автомате выполняло тривиальные функции – справило нужду, помылось, переоделось, поело. Стоя перед зеркалом, Элеттра заметила на шее синяки, что остались на ее коже, после того как Бронсон сдавливал ее горло, когда она пыталась вырваться и убежать. Элеттра достала из косметички самый плотный тональный крем и стала замазывать следы кошмарной ночи.

Элеттра и не заметила, как оказалась в «Греджерс». Очнулась она лишь тогда, когда услышала визг младших учениц, что играли у фонтана. Конечно, ее появление не осталось незамеченным. Армия Дианы продолжала битву с ней, убивая ее то надменным взглядом, то язвительной улыбкой, то колкой фразой, то всевозможными пакостями. Но Элеттра, не отойдя еще от того зверства, которое сотворил с ней ее отец, не обращала ни на кого внимания и уверенно шла вперед.

– Ты посмотри на нее. Этой стерве все нипочем, – обратилась Никки к Диане, презрительно глядя на Кинг.

Диана посмотрела на Элеттру. Увидев ее глаза – красные, опухшие, опустошенные, – она поняла, что Никки ошибается. Ее план удался. Диана знала, что Элеттра боится своего отца, знала, что только он может наказать ее так, как она того заслуживает, поэтому Брандт и превратила все заслуги Элеттры в прах, чтобы у Бронсона Кинга был прекрасный повод отыграться на дочери. Диана полагала, что мистер Кинг просто колотит свою дочь, и видела в этом лишь пользу, надеялась, что гнев отца образумит Элеттру, заставит ее раскаяться в содеянном. Ох, если б она знала, что в семье Кинг не все так просто…

И все же, к своему великому сожалению, Диана, убедившись в том, что ее месть дошла до финальной точки, не почувствовала никакого удовлетворения. Она не могла отвести взгляд от Элеттры. Рассматривая ее, изучая ее утомленную походку, в которой другие почему-то увидели явные следы уверенности и даже вызов, и чувствуя, как леденеет в груди от одного ее отрешенного взгляда, что остальные приняли за высокомерность, Диана поняла, что она чувствует то же, что и ее враг, что они так похожи, словно она в зеркало смотрелась. Диана была так близка к ней, знала, что душа ее хочет кричать, и кричит, возможно, только она находится под мощнейшими завалами боли, жестокости, страха и слабости. И ее никто не слышит.

Рэмисента обладала редкими, прекрасными, но время от времени изводившими ее качествами – она была очень преданным, отзывчивым человеком, который считает своим священным долгом помочь всякому, кто в беде, и если ей не удается этого сделать, то неистовое чувство вины пожирает ее медленно и мучительно, как могильные черви. Рэмисента страдала не меньше, чем тот, кому она всем сердцем старалась помочь.

Вот и мучилась Рэми теперь из-за того, что все ее усилия, чтобы выручить Элеттру, были приложены впустую. Она защищала подругу от травли, что устроила ей Диана, кидалась на всех, как верный пес, готовый разорвать на части обидчика своего любимого хозяина. Рэми вспомнила все психологические трюки, коими с ней поделилась ее мать, и пыталась применить их в беседе с Элеттрой, но та никак не реагировала на ее слова. Любительская психотерапия Рэмисенты была так же бездейственна и даже смешна, как если бы кто-то сказал незрячему: «Смотри под ноги, дружище!»

Элеттра все чаще избегала подругу, зная, что та не остановится и до конца будет бороться за то, чтобы вернуть ее веселое расположение духа. Она не могла признаться Рэми в том, что ей пришлось пережить. Не описать, как стыдно и мерзко ей было.

– Эл! – крикнула Рэмисента, догоняя подругу.

Был урок физкультуры, и Роалд Вуд велел пробежать десять кругов вдоль периметра школы в качестве разминки.

– Что? – остановилась Элеттра.

– Мы ведь всегда вместе бегали.

– Ты отстаешь, что я могу поделать?

– Скорее ты убегаешь от меня… Ты совсем со мной не разговариваешь. Я понимаю, в твоей жизни сейчас не самый лучший период, но…

– Рэми, у меня нет больше жизни. Я не живу, – буднично произнесла Элеттра, не глядя на подругу.

В этот момент Рэми стало так страшно, как никогда. Она увидела перед собой совершенно другого человека. Это была не та девушка, которая мог-ла за себя постоять, убить одним словом. Не та девушка, что умела нападать, с удовольствием демонстрировать свою силу, порой даже перегибать палку в своем стремлении казаться неуязвимой и лучшей из лучших. Не было никакой силы в ней больше. И жизни тоже. В глазах ее не то что пустота, в них – бездна. Глаза эти видели многое, и Рэми поняла, что последнее, что они видели, поразило ее подругу больше всего, и увиденное ею до сих пор стояло перед ней миражом, из-за чего она не могла теперь видеть что-то другое. Ее память, внимание заключены в капкан, как заевшая пластинка, застопорились на каком-то сильном, травмирующем моменте. И Рэми точно знала, что это не связано с Дианой и всеобщей ненавистью к Эл, тут уже была иная причина. Причина, которую Эл никогда не раскроет ей.

– Мистер Вуд, скорее!!! – послышался крик Калантии.

Эл и Рэми тут же прибежали туда, откуда доносился голос Лаффэрти. Они увидели одноклассниц, что столпились около чего-то или кого-то, увидели Калли, покрасневшую и взволнованную, заметили рядом с ней Диану, что пыталась разогнать толпу, и Никки, стоявшую в стороне, крайне недовольную чем-то. Прибежал учитель, девушки расступились перед ним, и Рэми с Эл наконец-то увидели то, что стало причиной беспокойства всех, – на земле лежала Джел без сознания.