– Слезай.
Голос командоресс своим «бу-бу-бу», доносящимся прямиком через внешние слои оболочки, намекал Ковальскому, что можно откинуть шлем, а вот разоблачаться совсем – команды не было, да и гравитация здешняя, пусть и слишком заметная для трассера, явно не позволяла беспрепятственно ходить, не пытаясь поминутно улететь к потолку, так что и правда лучше остаться в родном эзусе, целее будешь. Будь снаружи поверхность, скажем, Титана, пришлось бы сперва не только раздеваться до исподнего, но и пройти затем через второй шлюз дегазации. Но на Церере лёд был химически чистым в смысле наличия в нём летучих соединений, так что можно было даже ноги о коврик на входе не вытирать.
А вот о самого Ковальского ноги было вытирать не только позволительно, но и рекомендовано. Потому что по входе в лабораторный комплекс – а на вид, судя по бесконечной череде протянутых повсюду энерговодов, питающих разнообразные приборы, силовые агрегаты, переливающиеся синими огнями ку-тронные ядра и прочую высоколобую машинерию, это был именно он – его тут же грубо поставили в уголок и с рассерженным шипением приказали стоять молча и не отсвечивать. Будто он всерьёз собирался здесь немедля учинить дебош и перебить всю посуду.
С командоресс же обошлись иначе. Её грузную фигуру с первой же секунды окружило полутораметровое пустое пространство, никто из местных белохалатных «желтожетонников» не попытался к ней приблизиться и уж точно не хватал за шкирку и не указывал, что делать да как себя вести. Командоресс же, не обращая внимания на окружающую суету, молча ждала, когда её встретят правильные люди. И они не замедлили явиться.
Два абсолютно одинаковых существа росточком Ковальскому едва ли по пояс, с непропорционально большими головами без единого волоска растительности (особенно почему-то смущало отсутствие бровей), во всё тех же лабораторных халатах и с коронами внешних антенн для какой-то загадочной аугментации. Они смотрелись бы весьма потешно, если бы не жутковатое выражение глаз – эти младенцы-переростки глядели на мир с отрешённой усталостью существа, познавшего все самые страшные тайны этого мира.
А ещё эти двое явно знали командоресс.
– Отомн, – обращение по имени сопровождалось едва ли не полупоклоном.
– Если вы не против, зовите меня Лиссой.
– Лисса, насколько нам известно, погибла при взрыве «Бергельмира».
– Эти слухи сильно преувеличены.
– Не поспоришь. Как дела на «Фригге»?
– Адмирал Шивикас готов принять груз.
– Славно, славно, ну, что ж, пройдёмте.
С этими словами говоривший – тот, что стоял в этой паре слева, развернулся и посеменил в глубину комплекса, за ним последовал и второй башковитый, а уже за ним – остальная белохалатная братия. И только один из умников задержался – но только лишь затем, чтобы схватить Ковальского за загривок и разве что не пинками погнать его во всё том же направлении. Оставлять его без присмотра никто, видимо, не жаждал, но и запереть его от греха было некуда. Разве что в переходнике одного бросить. Ковальский уже дважды успел пожалеть, что не остался на борту галоши, но теперь-то выбора у него особого не было.
А ещё он внезапно обнаружил, что командоресс зачем-то включила персональный канал, так что Ковальский в итоге мог слушать все её переговоры с яйцеголовыми, даже отставая на полсотни шагов.
– Всё готово к транспортировке?
В голосе командоресс было слышно особое напряжение, какое возникало у неё только в моменты высшей концентрации. Ковальский невольно сразу подобрался. Что-то здесь творилось не то.
– Не беспокойтесь, Лисса, вы очень пунктуальны, так что мы как раз заканчиваем финальный обзвон систем. Как вы понимаете, попытка у нас будет только одна, так что мы не могли начинать заранее. Вам придётся подождать несколько минут.
Тут Ковальский скосил глаза на какой-то из агрегатов, где, действительно, среди множества кривых, диаграмм и столбцов цифр подходил к концу некий обратный отсчёт.
– Можно было и заранее всё проделать. Да и лишний персонал удалить на безопасное расстояние.
Яйцеголовый на этом хрипло рассмеялся.
– О, если вы опасаетесь за безопасность персонала или свою собственную, то я вас разочарую, как следует из сути Предупреждения, в случае, если что-то сегодня пойдёт не так, гибель этого планетоида станет меньшей из проблем тех, кто сумеет уцелеть.
Ковальского в ответ мигом начало мутить. Он вырос в очень странном месте и с детства имел хороший нюх на сектантов. В Гиркарвадо этого добра было навалом – там под каждым баньяном возлежали гурующие.
– Ваш фатализм мне не понятен, сэр Леонард, – нет, не послышалось, она реально назвала его «сэр», – Ромул вверил вам излучатель не затем, чтобы вы тут о конце света рассуждали.
Тут Ковальский и вовсе чуть не споткнулся. Этот разговор был явно не предназначен для чужих ушей, так зачем командоресс ему всё это транслирует? Не могла же она включить канал случайно, она подобных ошибок не допускала, это было попросту невозможно.
Меж тем яйцеголовый младенец ответствовал:
– Резоны Ромула вообще мало кому понятны, но да, я знаю свою цель. И постараюсь довести дело до конца; оглядки на собственное чувство самосохранения в этом мне не требуются. В конце концов, я не в меньшей степени заинтересован в успешном исходе нашего сегодняшнего опыта. За ним стоит куда больше, чем все планы Ромула или его Соратников, за ним стоит наша с братом научная карьера, а это для нас – куда дороже жизни.
– И не страшно, всю её поставить на единственный опыт?
– Страшно – не то слово. Но какие у меня варианты. Излучатель существует в единственном экземпляре, так уж получилось. Было бы их в запасе хотя бы два, уж мы постарались бы подстраховаться. Нам сюда.
С этими словами Шалтай-Болтай (и правда, весьма похоже) указал на полукруглую обзорную галерею, широким амфитеатром окружавшую некую громоздкую установку вроде фузионного реактора, только раз в пять больше по каждому из измерений. В недрах установки что-то светилось, резкий голубой свет черенковского излучения мешал сфокусироваться на деталях.
– Коллеги, раздайте гостям визоры.
С этими словами оба яйцеголовых, равно как и все присутствующие, разом нацепили громоздкие системы, предназначенные, судя по всему, для прямого наблюдения за происходящем, минуя традиционный виртреал.
Пожав плечами, Ковальский тоже послушно примерил один такой.
А забавно.
Эта штука, судя по всему, помимо собственно картинки транслировала в аугментацию специфические модели дополненной реальности, связанные со сборкой за стеклом. Туча текущих параметров, те самые обратные отсчёты и диаграммы растущей нагрузки. Но это было не так интересно, как сама картинка. Ковальский впервые в жизни наблюдал что-то подобное собственными биологическими глазами.
Сложнейшие структуры полей, наложенных друг на дружку, составляли единый комплекс, который можно было разглядывать в мельчайших деталях простым поворотом головы – ни в какое сравнение с топорным виртреалом это не шло, больше походя на реалтаймовую ку-тронную симуляцию. Впрочем, скорее всего это она и была, переведённая в оптический сигнал визора. Для того, чтобы с реальной сборкой можно было устроить такую канитель, обсчитывая по желанию оператора столько разнообразной информации во всевозможных спектрах, это нужно было потратить куда больше ресурсов на оборудование наблюдения, чем на саму установку.
Отдельная штука в том, зачем вообще было тратиться на эти волшебные визоры там, где наверняка за глаза хватило бы и обычного виртреала. Или нет?
– Я уже отвыкла от таких штук, сэр Леонард.
– Давно не были на Красной?
– Давно. И возвращаться туда не стремлюсь.
– Жаль, Лисса, наука наверняка многое потеряла в вашем лице.
– А мне нет, «Маршиан текникс» со своими разработками разберётся и без меня.
Ковальский невольно обернулся на командоресс. Сложно представить её в когорте мозголомов. «Желтожетонники» в каком-то смысле были полной противоположностью им, трассерам. Большинство вечно одетых в халаты лаборантов ни разу в жизни не видели результатов собственного труда, воплощённых в железо, работая исключительно с дискретными моделями. Пилоты же, напротив, совсем не интересовались теоретическим базисом, позволявшим их кораблям летать.
