— Тогда, возможно, вы отложите вашу поездку на пару часов? Этот домик неплох, наверху отличная спальня.

Она сделала несколько шагов к Шерлоку и остановилась в футе от него. Шерлок почувствовал, как на него начинает давить неприятная и неконтролируемая разумом тяжесть желания — такая же, как при встрече с Той Женщиной. Он чуть прищурился, опуская самый сильный из возможных окклюментный щит и загоняя желание глубоко в подсознание — пусть он не мог контролировать реакции тела, он вполне справлялся с потоком мыслей. Габриэль сделала еще один короткий шаг, и Шерлок ощутил свежий хвойный запах ее волос и сладковатое, как будто пряное дыхание.

— Вы ведь никому ничего не должны, — тише проговорила она, — никому не обязаны словом, недавно пережили сильное потрясение — почему бы не расслабиться немного.

Ее слова звучали очень мягко и как будто обволакивали сознание войлоком, приглушали внутреннее сопротивление, отодвигали в сторону принципы.

— Я от вас не потребую ни обязательств, ни внимания в будущем, мы просто подарим друг другу удовольствие — и вы поедете дальше, по своим важным делам, — она говорила, и Шерлоку все тяжелее было контролировать себя. Он уже едва различал смысл ее слов, завороженный звучанием голоса. Краем сознания он понимал, что это магия, но ему было все равно. Как будто во сне или под гипнозом он чуть наклонился и коснулся губами розовых, мягких губ Габриэль. Она мягко выдохнула и ответила на поцелуй без настойчивости, а с покорностью.

А потом наваждение пропало, и Шерлок резко отстранился. Габриэль обиженно нахмурилась и спросила:

— В чем дело, дорогой?

— Шерлок, — поправил он ее жестко, — мое имя — Шерлок, не стоит называть меня иначе.

Габриэль снова улыбнулась, выражение обиды исчезло с ее лица:

— Шерлок, в чем дело?

— Аэропорт, — сказал он, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Вы собирались отвезти меня.

Некоторое время Габриэль ничего не говорила, а потом разразилась громким смехом. Ее голова запрокинулась, на глазах выступили слезы. Шерлок нахмурился, а она захохотала еще громче.

— Кажется, вам нужен врач, — заметил он недовольно. Габриэль еще раз фыркнула и успокоилась, провела ладонью перед лицом, магией убирая красноту, и сказала:

— Вы либо обманщик, либо слепец, Шерлок. А Гарри, похоже, вознамерился стать сводником или решил поставить эксперимент.

— Что вы имеете в виду?

— Женщину, — ответила Габриэль. — Ту, в которую вы влюблены. И не смотрите волком. Я вейла, пусть и не чистокровная. Поверьте, чтобы сопротивляться моей магии, нужно быть или импотентом, но это не про вас, или очень верным кому-то. Похоже, Гарри был не прочь убедить вас в этом максимально наглядным способом.

— Думаю, ваша магия не так совершенна, как вам кажется, — Шерлок по привычке собирался было поправить воротник пальто, но пальцами схватил пустоту — на нем была легкая куртка без ворота. А Гарри Поттеру, надеюсь, нет никакого дела до моей личной жизни.

— Думаю, вы все-таки слепец. Пойдемте, машина ждет.

По дороге до аэропорта Шерлок позволил себе немного поразмышлять о том, что недавно произошло — все равно сейчас заняться было решительно нечем, а уходить в Чертоги пока не видел смысла. Разумеется, он ни в кого не влюблен — это абсурд. Ему чужда вся эта романтическая чушь, вздохи, ускоренное сердцебиение. Влюбленность или любовь — неважно — это опасный, крайне опасный дефект в человеческом организме, разрушающий работу ума, отупляющий. И он, Шерлок Холмс, не может быть ни в кого влюблен, что бы там ни говорили маги, вейлы, да хоть бы и драконы!

Однако против воли он вспомнил о лежащем в верхнем ящике тумбочки камерофоне, и плотнее стиснул зубы. Та Женщина была неплохим игроком, но она проиграла, и он забыл ее, выбросил из головы, стер, как ненужный файл. И он не испытывал к ней никаких «чувств». А больше влюбляться ему было не в кого — не считать же Молли, в самом деле! Так что вейла ошиблась.

Шерлок не успел додумать до конца — впереди показалось длинное приземистое здание аэропорта Бове, и он засунул пустые размышления поглубже в Чертоги.

— В игру, Джон, — тихо сказал он и даже не удивился, когда тот не ответил. Это было не важно, главное, игра началась.

Примечание:

По традициям англиканской церкви хоронят на девятый день, но в современном мире от этого правила часто отступают.

Несколько дней все было настолько спокойно, что навевало ассоциации с затишьем перед бурей. Гарри и Рон не сказали Гермионе, что сделали с Малфоем, но она на них и не думала обижаться — в том случае, если все-таки разразится буря, будет лучше, если она не будет этого знать. Наступив на горло своей жажде действия, она жила по привычному распорядку: дом-работа-дом-редкие прогулки. Она не могла увидеть Шерлока и была вынуждена довольствоваться сообщением Гарри о том, что он в порядке и скоро покинет страну, но и принять участие в расследовании Гарри пока не могла. До тех пор, пока была вероятность ответного хода от Малфоя, ей стоило сидеть тихо.

Выходные прошли тревожно — Гермиона хотя и была уверена в своей бездарности по части прорицаний, все-таки кожей чувствовала надвигающиеся неприятности. Джинни и Луна по очереди заглянули к ней и попытались отвлечь пустой болтовней, но обе быстро бросили это занятие. Джинни, уходя, сжала ее руку и сказала, что будет следить за прессой и внимательно отсмотрит тиражи «Пророка» и «Придиры» еще до того, как они разойдутся к читателям, а Луна глубокомысленно пожелала не слишком увлекаться ловлей нарглов.

На работу в понедельник Гермиона шла почти как на плаху. Должно было вот-вот что-то произойти, что-то плохое. Однако утренние газеты не принесли никаких неприятных неожиданностей — если не считать анонса новой книги Риты Скитер о темном прошлом Отряда Дамблдора. Но на фоне ожидаемой катастрофы это не тянуло даже на мелкую проблемку.

До обеда, работая почти машинально, Гермиона успела провести летучку по делу о распространении маггловских наркотиков, изучила ежемесячные отчеты отделов и приступила к бумагам по международной безопасности, но так ничего и не произошло.

Наскоро перекусив в кабинете, Гермиона собиралась вернуться к делам, но сквозь дверь просунулась узкая мордочка патронуса-лисы и произнесла:

— Мисс Грейнджер, вас вызывает господин министр. Он открыл для вас камин.

Гермиона почувствовала, как против воли у нее начинают подрагивать руки. Что бы ни случилось, это не дежурный визит.

Кингсли сидел за массивным столом, перед ним, поверх бумаг, стояла каменная чаша — Омут памяти. Министр устало провел по лбу ладонью, перевел взгляд на вышедшую из камина Гермиону и велел:

— Сядь.

Гермиона, чувствуя себя не главой департамента, а школьницей, аккуратно опустилась на край стула для посетителей. Кингсли тяжело вздохнул и сцепил руки в замок.

— Как, Гермиона? — спросил он на удивление спокойно. — Умный человек, гроза преступников всех мастей, автор как минимум трех гениальных законопроектов — как ты могла так подставиться, Гермиона?

Гермиона тоже вздохнула. Кингсли знает. Кто бы ни информировал его, он знает о том, что она на протяжении многих лет сознательно нарушала закон, при этом нося на груди значок главы ДМП. И даже несмотря на их давнее знакомство и, в общем-то дружбу, Кингсли не сможет ее выгородить. Ее ждет отставка, возможно — закрытое судебное разбирательство. Едва ли дело дойдет до ареста, но ей однозначно запретят занимать руководящие должности. Гермиона почти минуту разглядывала свои пальцы с аккуратными ногтями, прежде чем ровнее выпрямила спину и подняла голову. Пусть так. Откровенно говоря, она не могла поступить иначе. Все это время она защищала одного из немногих родных и близких людей. Теперь можно было не бояться за него — он покинул страну, сменил имя, спрятался. Его не найдут. А она никогда не бегала от ответственности за свои поступки, ни в детстве, ни позднее.