— Эй, парнишка, не найдется мелочи? — раздался сзади хриплый голос. На мгновение Шерлоку почудилось, что он не в Лондоне, а в Париже, в волшебном квартале, и сзади к нему подходит оборванный желтозубый старик. Он думал, что силы его покинули, но ошибся — в ушах застучало, и он резко развернулся, впечатывая кулак в голову старика.

Тот кулем рухнул на землю.

Наваждение схлынуло. Шерлок снова был в Лондоне, на земле перед ним лежал всего лишь попрошайка.

— Вы живы? — спросил он и понял, что, похоже, застудил горло.

— Силен, малец, — произнес попрошайка на жутком кокни и, шатаясь, поднялся. — Как тебя сюда занесло?

— Забежал, — ответил он.

— Издалека бежал, видать.

— Издалека, — согласился Шерлок.

— Так мелочи нет?

— Ни пенса, — честно ответил он. Обратный билет до Кроули он купил еще утром.

Попрошайка кивнул и уже хотел было уйти, но вдруг остановился, развернулся и спросил:

— Будешь сигарету?

Шерлок недоуменно приподнял бровь, а попрошайка порылся в кармане и вытащил оттуда помятую, но на удивление чистую пачку сигарет, открыл ее и протянул Шерлоку.

Тот сглотнул. Ноги все еще дрожали, горло горело огнем, а мысли… их просто не было. Он решительно вытащил из пачки сигарету. Попрошайка поджег ее, и Шерлок втянул в легкие горьковато-кислый дым — и без того больное горло словно обожгло, из глаз брызнули слезы, он закашлялся и хотел было отбросить сигарету, но передумал, восстановил дыхание и сделал еще одну затяжку*. Вкус был все таким же омерзительным, но он был значительно приятней послевкусия от разговора с Гермионой.

— Тебе это, похоже, нужно, — пробормотал попрошайка, махнул рукой и заковылял прочь. Шерлок остался стоять в проулке и почти бездумно втягивать едкий дым, убеждая себя (почти успешно) что слезы в глазах стоят именно от боли в горле и от того, что табачный дым раздражает слизистую. И только поэтому.

Когда сигарета закончилась, он отбросил в сторону окурок и вышел из темного проулка. Его мозг работал как машина, словно существовал сам по себе — чистый разум безо всяких эмоций и чувств. Шерлок без труда сориентировался на улице, пешком добрел до своей остановки, доехал до дома.

— Шерлок, ты верну… — мама остановилась на полуслове и спросила нетвердым голосом: — в чем дело, милый?

— Я в порядке, — ответил Шерлок и прошел в свою комнату.

— Шерлок, подожди! — позвала мама. Он не остановился. Потом до него донеслось: — и чем от тебя пахнет? Ты что, курил?

Он захлопнул за собой дверь, снял куртку, заметил, что остался только с одной перчаткой, почему-то страшно разозлился из-за этого и забросил перчатку под стол. Больше всего ему хотелось сейчас лечь на кровать и не вставать. Вообще больше никогда. Но его взгляд наткнулся на лежащую на тумбочке скрипку.

Он вынул ее из чехла, осторожно проверил струны, настроил — на слух, у него никогда не возникало проблем с настройкой, хотя он не помнил, чтобы кто-то учил его этому. Первые ноты дались тяжело — он хотел играть, но не знал — что. Его прекрасный «Восточный ветер» не подходил, в нем была надежда, а надежду Шерлок не ощущал. Может, классику? Но он не знал ни одного классического произведения, которое подошло бы ему сейчас. «Играй о себе, Шерлок!», — пошептал из глубин Чертогов чей-то голос. Возможно, мамин — кто еще мог бы говорить с ним так заботливо? И он играл — понятия не имея, хорошо играет или плохо.

Прервали его игру лишь глубокой ночью — раздался тихий стук в окно. Кто-то бросил в стекло камень.

Убежал.

Гермиона остановилась посреди площади Гриммо и уже тихо повторила:

— Шерлок.

Догнать его было невозможно, только не ей с ее неуклюжестью и нелюбовью ко всяческому спорту. Он убежал, и скорее всего, уже не вернется. Гермиона медленно подняла руку и зажала себе рот, чтобы подавить рвущиеся рыдания. И вспомнила, что так и не вернула Шерлоку перчатку. Она судорожно втянула носом воздух, сморгнула несколько раз и громко всхлипнула — и тут же прикусила губу, больно.

Он больше не вернется. Гордый, самолюбивый Шерлок никогда не простит ей то, чего она на самом деле не хотела ему говорить. Смесь отчаяния и стыда за собственные слова навалилась на нее с такой силой, что слезы высохли.

Нужно было вернуться в дом. Она быстро несколько раз сглотнула, пытаясь отделаться от отвратительной сухости во рту, развернулась и вошла в дом. Прокралась мимо спящего за шторами портрета. Обогнула троллью ногу. Ей надо было добраться до убежища, тихого места, где ее никто не потревожит — это было все, о чем она могла думать. Там, где-нибудь, где точно никого не будет, позже, она расслабится и будет плакать, а потом, когда успокоится, она найдет силы снова подумать о своем поступке. Совесть не позволит забыть о нем.

С раннего детства лучшим убежищем от проблем или страхов для Гермионы была библиотека. В тишине книжных полок она успокаивалась, из пыльных страниц черпала силы. Все так же тихо, надеясь никого не встретить, она прокралась на второй этаж. Внизу из столовой раздавались громкие голоса, миссис Уизли за что-то отчитывала близнецов. Из-за дверей одной из комнат доносились приказы Рона: «Конь, на «же-шесть», и робкие советы Гарри: «Ребята, может, походим пешкой?».

Гермиона прошла мимо и все-таки достигла спасительной гавани. Она закрыла за собой тяжелую дверь библиотеки, прислонилась к ней спиной и тут же отпрыгнула от нее. В библиотеке она была не одна.

Сириус Блэк сидел за столом возле окна, вместо книг перед ним стояла открытая бутылка огневиски. Стакана рядом не было. Заметив Гермиону, он кивнул ей, приподнял бутылку, словно салютуя, и сделал глоток из горлышка.

— Прости, я… — пролепетала Гермиона и хотела было уйти — она чувствовала себя так, словно застала крестного Гарри за чем-то неприличным, — но Сириус сказал:

— Выглядишь неважно. Проходи, здесь много места.

Гермиона посмотрела на дверь, на стройные стеллажи с книгами и потянулась к дверной ручке, но услышала булькающий звук еще одного глотка и решительно села в другое кресло, не слишком близко от Блэка, но и не на другой конец комнаты. Сама она сможет продержаться еще чуть-чуть и пореветь позже в своей комнате, а потом написать Шерлоку письмо и все объяснить. А Сириусу нужна была помощь — то, что он вот так напивался в одиночестве, было неправильным.

Она приоткрыла было рот, а Сириус спросил:

— Не жарко?

Гермиона вскочила и быстро сняла пальто и единственную перчатку. Пальто положила на пустой стол, а перчатку крепко сжала, словно это была рука ее друга. Если бы она успела его удержать…

— Что случилось, Гермиона? — спросил Сириус мягко. В его голосе совершенно не слышалось пьяного дрожания, но почему-то Гермиона была уверена, что он выпил немало.

— Все хорошо, — ответила она и опустила взгляд, внимательно рассматривая оставшуюся перчатку.

— Ты не выглядишь как человек, у которого все хорошо. Поверь, я точно знаю, каково это — делать вид, что все хорошо, в то время как все невероятно хреново, — заметил Сириус и, судя по звуку, опять приложился к бутылке.

— Ты не рад Рождеству? — спросила Гермиона, чтобы хоть что-то ответить.

— Еб… Зачем мне оно нужно, ваше Рождество? — ответил он и сделал новый глоток. — А впрочем, рад. Ваше общество — неплохое разнообразие после эльфа и сумасшедшего портрета. А у тебя все-таки не все хорошо. Иначе ты сейчас стояла бы над душой Рона и Гарри и заставляла их учиться, а не сидела бы здесь.

— Я поссорилась с другом, — честно ответила Гермиона. — Сказала ужасную вещь.

— Которому из них? Рон пообижается день-другой, а Гарри, — голос Сириуса стал мягче на этом имени, — Гарри не способен сердиться ни на кого дольше часа. В любом случае, извинись, если виновата, и все.

Гермиона почувствовала, как что-то сжалось в груди, и тихо сказала:

— Это не Гарри и не Рон. Ты не знаешь его. Он… не волшебник.