Набираю Катькин номер, чтобы рассказать ей о разговоре с кадровиком, но она не берет трубку.

А кому еще звонить? С кем можно поговорить обо всем на свете? Мама, Лиза, — все не то. Дима мне не подружка, Ульяна — тем более. Я с грустью осознаю, что мне некому выговориться, поплакать в жилетку, рассказать о своих сомнениях.

Людей становится все больше. Над головой загораются гирлянды, освещая длинную прогулочную зону, растянувшуюся на несколько километров. Я отвлекаюсь на яркий паровоз на колесиках с открытыми кабинками, где сидят довольные дети и обнимающиеся парочки. Льющаяся из колонок музыка и декорации вокруг создают ощущение, словно я героиня кино — и похоже какого-то очень грустного, невыносимо-сопливого. Поднимаюсь, зябко обхватывая себя руками и бреду к парапету, вглядываясь в темную водную гладь. Речка пахнет сыростью и тиной, на поверхности плавают пластиковые бутылки и пакеты. Каждое утро их отлавливают, чтобы к вечеру мусор заполнил здесь все заново.

Желудок тянет от голода, но я не хочу есть, даже несмотря на витающие в воздухе ароматы поп-корна и вареной кукурузы.

Боже, как не хватает Кирилла — того, каким я помню его, до всех этих всплывающих фактах, недоразумений. Кирилла, носящего меня на руках, ухаживающего, любящего. С его улыбкой, обнажающей крупные зубы, заразительной, что хочется улыбнуться следом.

Теперь ничего нет, и я вынуждена одна бороться со всеми проблемами, навалившимися на меня с его уходом. Он не просто умер, он оставил после себя клубок загадок и тайн, которые я совершенно не хочу распутывать.

Отчаяние накатывает тихой волной, я снова заглядываю в телефонную книгу и набираю номер того человека, рядом с которым можно быть маленькой и слабой.

— Пап, — пытаяюсь скрыть слезы, — можно я приеду?

У меня едет крыша. Подходя к Влади так близко я совершаю одну ошибку: глубоко вдыхаю ее запах, на котором меня внезапно клинит.

Блядство.

Как бесит, когда она молчит, вот так таращась своими зелеными глазищами. О чем Влади думает, когда разглядывает мое лицо?

— Пошел ты, урод.

Ее голос оглушает. Блядь, это Влади, я не могу ее хотеть: она ради денег спала с мужиком старше ее в два раза, соблазнив его в семнадцать, сука, лет. В ее башке крутятся купюры, она ездит на дорогих тачках и одевается в дорогих магазинах, пытаясь вытравить из себя жалкие остатки родительского безденежья.

Я не могу хотеть эту голодную бабу, пытающуюся прибрать к рукам часть власти в моей компании. Не могу, но хочу. И понимаю это так внезапно, так остро, — когда она касается своими обжигающими ладонями моей груди. Я непроизвольно вздрагиваю, отступая, чувствуя при этом острое возбуждение.

— Мне не нужна твоя помощь, — ее слова звучат так хрипло, будто она только что стонала, срывая голос, а теперь пытается говорить нормально. Я представляю ее, стоящую раком, с задранной юбкой и призывно разведенными ногами.

Эта картина такая реальная, что мне абсолютно похеру все, что она говорит там дальше.

Беру себя в руки, выдавливая в ответ:

— Вот как, — хотя цепляюсь только за ее интонации. Возмущается? Наверно, блядь, эта своего точно не упустит. Чтобы она согласилась на мои условия должны быть обстоятельства посерьезнее. Мои факты — просто пробный камень, оценить ее реакцию, и все последующее вполне ожидаемо, кроме, разве что, моего стояка.

Она уходит, громко хлопая дверью. Вот и отлично, пусть валит. Так правильно.

Грубая ткань джинс мешает, натирая, и я стаскиваю их, проводя по головке — мокрая.

Твою мать.

От напряжения вздуваются вены на руках, и я сдаюсь, закрываю глаза. Обхватываю член рукой, пытаясь сдержать стон, провожу по нему вверх-вниз. Ощущения до болезненного приятные.

Позвонить Алине?

Но терпеть, пока она соберется, пока приедет, я не могу. Повторяю движение, понимая, что до разрядки не так уж и много. Представляю Алину и чувствую, что сбиваюсь с настроя, а в паху призывно тянет, словно заставляя вспоминать, как я хотел эту гребаную суку. И как только перед глазами в очередной раз предстает Влади, возбуждение накатывает с новой силой. Ускоряю движение, сосредотачиваясь на образе Сашки. На ее полной груди, обтянутой майкой с тонкими бретельками. Она не знает, что ткань бюстгальтера не скрывает ее соски, когда она возбуждена — на майке сразу же появляются две отчетливо выделяющиеся точки.

Вспоминаю, как она облизывает губы, чуть склоняя голову, и кончаю. Липкая влага наполняет ладонь, а я, наконец, выдыхаю. Напряжение, сковывающее меня все это время, постепенно отпускает, расслабляются мышцы шеи и рук.

Я только что дрочил, как пиздюк, представляя левую бабу. Блядство.

С ощущением ненависти к самому себе и к Влади, снова иду в ванную. Склоняюсь над раковиной вперед, касаясь лбом зеркала и открывая кран с водой.

Не успеваю как следует вытереть руки, как слышу звонок у входной двери.

Первая мысль — вернулась назад? Надеваю те же самые джинсы, проклиная звонящего, кем бы он не был.

Нарочито медленно иду к двери, заглядывая в глазок. Алина. Это-та откуда?

Стоит мне впустить ее, как она фурией влетает в квартиру, цепко оглядывая ее.

— И тебе привет, — говорю громко, не скрывая недовольство.

— Я видела эту девушку из парка. Она выходила из твоего подъезда?

— Это ты мне сейчас сцену закатить пытаешься? Слишком спокойно живется? — удивляюсь я, а Алина недовольно поджимает губы, — если ты про Влади, то мы работаем с ней в одной фирме. И к сожалению, мне приходится с ней видеться.

— Дома? — последнее проявление ревности, которое я полностью игнорирую. Сажусь на диван, вытягивая ноги, врубаю телик.

Если она продолжит в таком же духе, махом вылетит из моего дома. Но Алина слишком умная. Она берет себя в руки, делает грустное лицо и садится рядом, подныриваю под мою руку. Я не сопротивляюсь, но и не двигаюсь к ней на встречу.

— Не злись, Поддубный. Если женщина не ревнует, значит, ей все равно. А мне — нет.

— Ценное замечание, — не поворачивая головы говорю я.

— Ладно, ладно, я вела себя как истеричка. Зачем она к тебе приходила?

— Принесла бумаги, — вру, особо не заморачиваясь, — а ты чего не позвонила?

— Я телефон утопила, — Алина вздыхает, — так что придется пока без связи.

— Ну в чем проблема, съездим, возьмем новый, — похоже, только ради этого она и пришла ко мне. И чем тогда Алина отличается от Влади? Тем, что не пытается пока меня отправить на тот свет? Снова закипает злость, но я сдерживаюсь. Телефон — херня, и уж точно не стоит того, чтобы я из-за этого парился.

— Спасибо, Илья, — она не изображает дурочку, хлопая в ладоши, просто тянется ко мне губами, скользя пальцами с неярким маникюром по груди. Я отвечаю на поцелуй, не чувствуя ровным счетом ничего. Задаюсь вопросом — какого хрена? Так не должно быть.

Сжимаю грудь Алины, играю с соском, но ничего. Пусто.

Я ее не хочу. 

— С тобой все в порядке? — шепчет девушка. Слышу в ее голосе намек на разочарование, и это напрягает.

— Извини, детка, устал на работе.

— Может тогда ротиком? — в попытке хоть как-то реабилитировать ситуацию она скользит вниз, расстегивая ширинку джинс, но я беру ее руку, отстраняя.

— Не сейчас. Поехали лучше за мобильником тебе. Решила уже, какой хочешь?

— Дааа, — с готовностью вскакивает она, поправляя длинные волосы, и называет последнюю модель айфона.

Кто бы сомневался.

С папой дома не в пример легче.

Мы пьем чай с малиновым вареньем, сидя на кухне. Будь мама дома, она давно бы вытолкала нас в гостиную, но ее нет, и я не спрашиваю, где в это время она может бродить. Папа рассказывает о студентах, и я киваю головой в такт его словам, отключаясь. Мне важно не то, что он говорит, просто хорошо слушать родной голос, знакомые черты лица.

Родительский дом все больше кажется чужим. Странное ощущение, особенно, когда я впервые приехала сюда спустя месяц после свадьбы. Заходишь за порог, где все так привычно и знакомо, но мелочи, из которых все и строится, вдруг находятся на других местах. И ты понимаешь, что это уже не твой дом, твой там – с мужем, который ты только обживаешь и пытаешься привыкнуть.