— Приветствую, Саша.

Вкрадчивый голос Федорова звучит в телефонной трубке, напоминая о том, какое число на календаре.

— Завтра все в силе? Едем к нотариусу?

Я отвечаю:

— Да, — и отсоединяюсь, прижимая к губам телефон. Разговаривать с ним совсем не хочется.

— Кто это? — спрашивает мама громко с кухни, помешивая в кастрюле суп, чтобы перекричать папин телевизор.

— С работы, — отвечаю я, натягивая свитер посильнее.

Если бы не этот звонок, я бы не вспомнила, что завтра мне нужно куда-то идти и что-то делать. Последние дни я я живу вне календаря и часов, словно замороженная, возвращаясь к тому состоянию, в котором была летом.

Неделю назад, после разговора с сестрой, я отвожу Лизу домой, а потом решаю заехать к Мите.

У меня к нему слишком много вопросов, и один из них — какого хрена он столько времени водил меня за нос? Осенью, на даче, я сотни раз обсуждала с ним свои секреты, найдя в пасынке новую подружку. Гадала, не от его ли отца была беременна Лиза, а он пожимал плечами, помалкивая, делая вид, что не причем. Сволочь, какая сволочь этот Митя!

Лизка говорит, что тогда, в свои семнадцать лет, она таскалась к Самойловым домой, полностью игнорируя  наличие Ульяны. Подростки так категоричны в своих суждениях и любви, я помню это и по себе: для меня не было и не могло быть конкурентов, я шла к своей цели напролом, Лиза — тоже, только иными путями. Притворяясь, что приходит к Мите, она ловила взгляды его отца, но Кирилл был равнодушным. А Самойлов-младший, пользуясь случаем, утешал мою сестру, как мог, и однажды они оказались в одной кровати. Только в отличии от более опытных мужчин, о контрацепции он не позаботился, не думала о том и Лиза.

И когда спустя полтора месяца вовремя не пришли месячные, а тест показал две полоски, Мите не осталось ничего другого, как обратиться к своему отцу за помощью. Ульяна только охала, не зная, что делать, но Кирилл прекрасно понимал: их союз обречен, невестка влюблена в него, и ничем хорошим дело для их семей не закончится, особенно для нерожденного еще ребенка. Он настоял на аборте, дав на него денег, а сестре не оставалось ничего иного, как рассказать матери и согласиться на процедуру.

Чувства Мити к Лизе остыли довольно быстро, они просто перестали общаться, но злость она затаила вовсе не на своего горе-любовника, а на его отца.

Именно поэтому наши отношения с Кириллом стали для нее ударом, а мне муж так и не сознался в причинах ее ненависти. То ли боялся сказать правду, то ли просто не считал нужным. В этом странном любовном многоугольнике одна я оказалась наивной дурочкой, которая не знала ни о чем, веря, что однажды отношения между нашими семьями обязательно наладятся.

И поэтому мне есть, что сказать Мите.

Как минимум — заглянуть в его глаза.

Во дворе Ульяны я вижу знакомое «Вольво», а, значит, мужчина дома. Как я, занятая своими мыслями, в упор не замечаю автомобиль Поддубного, стоящий прямо перед нужным подъездом — не знаю.  Не помню и как поднимаюсь наверх, не удивляюсь открытой двери, заходя внутрь и останавливаясь от криков, доносящихся с кухни.

Оба голоса я узнаю сразу, и как только понимаю, о чем идет речь, замираю в коридоре, держась за стену, в ужасе мотая головой.

— Ничего… Мы поругались, а потом он упал… А я испугался, убежал.

Невнятно сказанные слова эхом взрываются в голове. Казалось бы, сегодня меня уже мало, что сможет удивить, но Митя?..

Тихий скрипач, который мог с легкостью сыграть Иоганна Брамса без единой фальшивой ноты, мальчик, у которого от худобы на спине смешно торчат позвонки, словно у дракона, — убийца?

Тот Митя, с которым мы играли концерты для наших родителей во время домашних посиделок, оставил своего отца умирать, испугавшись оказать ему помощь? Ни позвав никого  — а ведь я уже была там, стоило только крикнуть погромче?

И мы могли бы спасти Кирилла, а мне не пришлось бы стоять тут сейчас, выслушивая подробности смерти моего мужа от этого урода.

Я иду на кухню, еле переставляя ноги, точно по пояс в воде, и вижу Илью, который вот-вот удушит выродка. Все, на что меня хватает, позвать пасынка:

— Митя?

Мне нужны его глаза, нужно видеть то, что скрывается за ними, чтобы понять, не лгут ли мне собственные уши. Нет…

А дальше все как в тумане: я хватаюсь за нож, огромный, воткнутый в деревянную подставку, и пытаюсь заколоть им Митю. Руки действуют отдельно от головы, мозг просто отключается на время, требуя перезагрузки.

И только когда сильные руки Ильи сжимаются вокруг запястья, выворачивая кисть, я прихожу в себя от резкой боли.

— Это для твоего же блага, — он нажимает сильнее, и нож падает на пол между нами, со звоном ударяясь о плитку. На бледном лице Мити глаза кажутся неестественно— огромными, он с ужасом смотрит на меня, и все, на что я теперь способна, это выпрямиться и плюнуть ему в лицо.

В таком виде нас застает Ульяна, и я совсем не горю желанием объясняться, стыдясь своего припадка. Поддубный отпускает меня, а я оставляю их разбираться с мамой, лишь на ходу бросая ей:

— Твой сын убил Кирилла. Теперь живи с этим, — и выбегаю вниз, в свою машину, боясь, что снова схвачусь за нож. Внутри клокочет от гнева и ужаса, и в таком состоянии я вваливаюсь в квартиру родителей,  не помня обратной дороги, где и остаюсь жить на ближайшее время.

Маме и папе приходится рассказать правду: Лиза выслушивает все, прислонившись к косяку за моей спиной, и я то и дело встречаюсь с ней глазами через стеклянные дверцы старого серванта из красного дерева.

— Ну и мразь он, — заключает сестра, скрываясь в своей комнате, а мама только горестно вздыхает, прижимая меня к себе. Сегодня я, наконец, получаю свою порцию любви и внимания от собственной семьи.

Я прошу отца поучаствовать в этом, и, как ни странно, он охотно берется, долго сидя за телефоном, а после —  рассказывая нам свежие новости: Митя написал чистосердечное признание под давлением Поддубного, а Ульяна оказывается в больнице с давлением.  На какое-то мгновение я ощущаю угрызение совести, вспоминая, что кричала ей перед выходом, но сделанного назад не воротишь.

Роль Ильи во всем этом для меня остается загадкой. Родители, на удивление, тепло отзываются о Поддубном, приравнивая его к герою. а я разглядываю телефон, думая, что стоит ему написать, но никак не могу решиться, откладывая до следующего раза. Я должна извиниться, но слова, что давно зреют во мне, все никак не найдут выход.

Еще два дня уходит на то, чтобы подписать все документы по наследству. Федоров контролирует каждый шаг, и его навязчивая забота утомляет. Вместе со мной он приезжает к нотариусу, помогая написать заявление о принятии наследства, диктует текст письма для остальных участников фирмы, которые я пишу в нескольких экземплярах вручную, сообщая, что теперь являюсь одним из учредителей.

Самым муторным оказывается уведомление для налоговой инспекции по специальной форме, в которой я ничего не понимаю, и здесь уже я благодарна Николаю Алексеевичу за то, что мне просто остается поставить подписи в нужных местах. Я даже не вчитываюсь особо в текст, отмечаю только номер формы и суть сообщения.

— Видишь, каким предусмотрительным оказался Кирилл, — говорит он, пока мы едем с ним в налоговую сквозь снежное крошево, беспрестанно сыплющееся с неба,, — если бы не его изменения в Уставе, доля после смерти учредителя отошла бы нам, а не тебе.

«Не слышу радости в голосе», — думаю я, отворачиваясь в окно. Новенький джип Федорова блестит, невзирая на снежную кашу под ногами, и когда мы останавливаемся перед инспекцией, он помогает мне спуститься, услужливо подавая руку.

— Наверное, я несу нелепицу, — извиняясь, продолжает он, помогая мне протиснуться к нужному окну с талончиком в руках, — но я только вчера узнал о том, что Димка…

— Не надо, — прошу, слабо поднимая руку, чтобы остановить его. Сил нет, глаза слезяться, и я надеюсь только, что после подачи этого гребаного заявления с ворохом документов о наследовании, мне больше не нужно никуда идти.