Не смотри, Дуб, не смотри.

Подол у платья широкий,  и в такой позе оголяет бедро — совсем немного, но голый кусок тела вообще сбивает нахрен с любой мысли. Я вижу перепачканную пятку после недавнего дождя, след от ремешков босоножки на щиколотке. Она такая узкая, что кажется, я могу обхватить ее рукой и еще останется место.

— Это не от Кирилла.

— А ты откуда?..

В голосе вызов, желание поспорить. Следы еле сдерживаемой внутри истерики, которую она пытается продолжить, раскачав и меня. Не поддаваться просто — я не намерен с ней спорить.

— Она сказала. Мне врать смысла нет.

Влади глубоко вдыхает, готовясь мне ответить… и все. Сдулся шарик. Плечи, напряженные до предела, расслабляются, Саша опускает ноги вниз, туда, куда направлен теплый воздух.

Видимо, от него кожа на предплечье Влади покрывается мурашками.

Я так жадно разглядываю ее, что удивительно, как мы еще не попали в аварию. Сегодня она точно открылась для меня с другой стороны, с той, о которой я успел забыть. Показала, что может быть ранимой, и я на время забыл о главном.

О том, что за этой женственной фигурой, за точеным личиком скрывается стерва. способная загнать собственного мужа на тот свет.

Я держусь за эту мысль, как за единственное стабильное данное, чтобы не рухнуть куда-то вниз с привычного уклада жизни.

Ее соседство опасно, и я отказываюсь признаваться, что мне хочется заниматься проблемами Влади вовсе не ради того, чтобы вытурить ее из фирмы. Она для меня — словно мухоловка, на чей аромат ты летишь, забывая о последствиях.

Нужна перезагрузка. Я так понимаю, что по поводу Оксаны к эйчару идти придется мне. Хотя бы ради того, чтобы по офису не пошла волна новых сплетен, связанных с Влади.

Я ничуть не удивлен тому, что Кирилл спал с Оксаной. И дело вовсе не в красоте его секретарши — обыкновенная, симпатичная, но не в моем вкусе. Но с какой преданностью девчонка всегда заглядывала ему в глаза… Вот он и клюнул. Осуждать его я не собираюсь, каждый живет, как хочет. Гуляют и от таких, как Влади — может, она в постели бревно?

Тааак, не стоило думать об этом. Я тут же представляю Влади без белья, вот такую, как сейчас — заплаканную, с искусанными пухлыми губами, которых хочется коснуться. Что за помешательство? Когда она рядом, думать о чем-то другом не получается, и в паху зудит.

— Мы куда едем?

— В «Палладиум», там сегодня кастинг. Могу отвезти тебя в офис.

— Не хочу в офис… Ничего не хочу.

Бесцветные интонации, с которыми она говорит, заставляют ощущать собственное бессилие. Меня тянет ей помочь, тянет, и я не знаю, как с этим бороться. Потому что нельзя, блядь, поддаваться ее бабским чарам, потому что у меня есть Алина, а у Влади — ее бабки и воспоминания о бывшем муже. Мы уже давно из разных миров, выросли профессорские детки кто во что смог.

— Лучше бы я тогда… умерла. Чем сейчас все это переживать.

Так тихо и быстро говорит, что я едва успеваю слова понять, а потом зажимает рот рукой, задирает голову и ревет.

Опять двадцать пять. И что с этим делать?

Торможу в ближайшем подходящем месте, взывая к ее разуму, но какой там: рыдает, даже не слыша, что я говорю.

— Влади, — зову, ощущая, как осточертела мне вся эта ситуацию, и лучшим решением сейчас было бы открыть дверь и выкинуть ее прямо на тротуар, и пусть дальше сама со своими проблемами мудохается. 

Только я так не делаю: смирившись с тем, что творится у самого на душе, отключаю разум и тяну к ней руку.

Она не вырывается, позволяя себя обнять, и уже через минуту плачет, уткнувшись мне в футболку, а я обнимаю ее, задыхаясь от близости.

Кажется, я влип.

Внутри такой ледяной холод, словно сердце превратилось в ледышку.

Кажется, настолько плохо мне не было даже в день похорон Кирилла. Я почти не помню, как все прошло, только кусками, фрагментами истории.

...Как заходят домой прощаться сотрудники, а я стою возле гроба, опираясь на Катьку, потому что мать не приехала, и Лиза тоже, а опираться на кого-то — надо. Не только физически, морально. Ее цепкие руки, которые держат выше локтя, на случай если вот-вот и завалюсь на бок. Глаза, — десятки, без лиц, просто глаза, в которых я жадно ищу что-то знакомое, сменяют одни другие. Надежны — только Катькины руки, но даже с ними я чувствую одиночество.

...Как гроб опускают в яму, и снова не то, что стоять, дышать сложно, вышибает весь воздух из легких, как после удара в солнечное сплетение. И пока земля летит на дубовую крышку, мне кажется, что это я лежу там, задыхаясь. Рядом — Митя, громче всех рыдает Ульяна, где-то в черной толпе скрываются родители, а я опять одна.

А сегодня еще сложнее, от осознания того, что я почти два месяца и не жила, а цепляясь за иллюзию. Или хуже, что последние годы жизни и были иллюзией, если не все, что я провела с Кириллом.

Я и Оксана.

Футболка Ильи становится совсем мокрой от слез, и только после этого я запоздало понимаю, что плачу, уткнувшись в грудь своему врагу.

Только того пыла, с которым я обвиняла его в смерти мужа, уже нет. Мне ровно, и надо ужаснуться от собственных чувств, только не могу, пусто внутри. Чтобы двигаться, нужна энергия, а я сгорела.

— Прости, — высвобождаюсь из его объяйтий, гадая, что нашло на него, когда он предлагал свою помощь.

Он смотрит на меня, и сам не поймет, похоже. На футболке — пятно из слез, с правой стороны, по форме похожее на перевернутое сердце.

— Все нормально.

Нормально?

Я отодвигаюсь от него до упора, прижимаюсь к стеклу со своей стороны и внезапно понимаю: холодно без него. Бред какой-то.

Возле ресторана «Палладиум» толпа из пришедших на кастинг. Я про клип совсем забыла, как и про все остальное: обрушение, пожар на даче, сообщения.  Паркуемся на большой стоянке, проезжая через шлагбаум.

Илья идет первым, я торопливо следом. Он не стесняется мокрого пятна на груди, не прячется, — абсолютно равнодушное выражение лица. Я за ним как по пятам, на расстоянии в два шага, точно муравьишка, по уже проложенному кем-то маршруту.

Шумно, так шумно вокруг, и много людей: вижу несколько телевизионных камер, которые снимают фасад. Илья сворачивает, не доходя до конца очереди, я понимаю — он через задний вход собирается зайти, чтобы не попадаться в объективы.

Мы ныряем внутрь ресторана, проходя мимо охранника, — все серьезно. Женя и Жанна, чьи имена я вечно путаю, обе из пиар-отдела. Возбужденные, накрашенные, с укладкой — еще бы, напрямую разговаривают с солистами известного дуэта. Сначала я их не признаю — слишком просто, на мой взгляд, выглядят ребята. Джинсовые потертые шорты, кеды, футболки с принтом, словом, ничего общего с тем, как они выглядят в клипах.

Илья здоровается с ними за руку, улыбается, а я остаюсь где-то сзади, фоном.

— Видели? — Жанна поправляет короткие волосы, останавливаясь рядом, — они такие классные! Хотите с ними сфоткаться, пока кастинг не начался?

— Я потом как-нибудь, — удивительно, но она не замечает, что я плакала недавно и не горю желанием не то, что фоткаться, просто общаться.

— Потом уже вряд ли протиснитесь, они сегодня до шести, а народу — на три дня как будто.

— Я поняла, — отхожу, намекая, что не настроена продолжать разговор. В туалете ресторана никого, я сажусь на подоконник возле большого, тонированного окна и жалею, что не курю.

Из окна «Палладиума» открывается вид на набережную, на реку, где вдоль камышовых зарослей плавают хохлатые утки, привезенные неизвестно откуда. Место дорогое, и мы часто ужинали на открытой веранде с Кириллом, а теперь я пытаюсь счесать воспоминания с себя заживо, до крови раздирая когтями внутреннюю часть руки.

Нужно выйти, проверить, как все идет. Там и без меня полно помощников, но не сидеть же тут вечность?

Прежде, чем собраться с духом, набираю Катькин номер, выделяя себе пять минут. И все, после надо делать вид, что все в порядке или бежать куда подальше от этой работы и всего, что с ней связано.