Я хрюкаю, интересуясь:

— Я больше не буду Влади?

— Побыла — и хватит. Или ты против?

— Нет, — мотаю головой, — совсем не против.

— Вот и договорились.

А в двенадцать часов, глядя в маленький телевизор, принесенный родственниками одной из лежащих в палате девочек, встрепинаюсь, услышав:

— В новогоднюю ночь, как в детстве, мы загадываем желания, ждём везения и удачи. И пусть они будут.

И загадываю: хочу каждый следующий новый год встречать со своей семьей. С Ильей и нашим ребенком.

А под бой курантов получаю сообщение от Поддубного: «Я люблю тебя. С Новым годом», — и улыбаюсь, сжимая крепко-крепко в руках телефон.

Александра

Новогодняя гирлянда мягким светом освещает темную комнату.

Я включаю ее вместо ночника всякий раз, когда Мира просыпается с требовательным голодным криком.

Сейчас в полумраке нашей спальни не слышно ни звука, кроме кряхтения и причмокиваний дочки, торопливо сосущей грудь. Молоко течет по детскому подбородку, и я протираю нежную кожу лица мягкой салфеткой, приподнимая малышку чуть выше на локте.

— Ты моя торопыжка, — шепчу тихо на ухо, вдыхая ее запах. Им невозможно надышаться, сколько не прижимай светловолосую макушку ближе, а все мало. Провожу по щеке подушечками пальцев, и все еще не могу поверить — что вот она, моя.

Дочка.

А я — мама.

Она внимательно, по-взрослому, смотрит на меня, зажимая в кулачок волосы и дергая их вниз. Мягко высвобождаю пряди, целуя сжатые пальчики.

— Спи, малыш, хотя бы до шести.

Поднимаюсь осторожно, начиная шагать с ней на руках по привычному маршруту — вдоль стены, огибая комод, задерживаясь возле окна. За ним — метет, весь двор усыпан снегом, скрывая машины в белых сугробах. Только одно место пустует, и после каждого круга я снова и снова бросаю туда быстрый взгляд.

Наконец, Мира отпускает сосок, закрывая глаза. Поправляю боди, ощупывая рукой памперс — сухой. Значит, можно ложиться.

Расправляю в люльке тонкое бежевое одеяло, связанное мамой, и определяю дочку на место, стараясь двигаться осторожнее. Но Мира даже с закрытыми глазами все равно вскидывает ручки, едва ее спинка касается матраса.

— Тшшш, — поглаживаю в успокаивающем жесте, боясь разбудить чуткий в такой момент сон. Сажусь на край кровати, слегка покачивая люльку, и закрываю глаза, на автомате продолжая говорить что-то нежное.

Когда щелкает замок входной двери, я вздрагиваю, понимая, что так и заснула — сидя. Илья заходит в квартиру, запуская с собой зимнюю прохладу. Торопливо проверяю, как укрыта Мира, поднимаясь к нему навстречу.

— Прилетел, — утыкаюсь в воротник куртки, которую он не успел снять. Поддубный прижимает меня к себе, крепко, запутывает в моих волосах пальцы, стаскивая резинку, и целует в лоб.

— Прилетел.

Мы стоим так, боясь нарушить тишину и умиротворение, царящее в сонном доме — он, все еще в верхней одежде, и я — босиком, в тонком халате, накинутом поверх ночной рубашки.

— Я скучал, Саш, — отрывается от меня, чтобы найти губы и поцеловать. Прижимаюсь к нему животом, ощущая, что и вправду — скучал, и задыхаюсь, пытаясь согреть его вечно холодные ладони.

Еще через минуту он подхватывает меня на руки, относя в дальнюю комнату, стараясь не произвести ни единого звука.

— Люблю тебя, Илья, — шепчу тихо-тихо, позволяя стянуть с себя одежду, поправляя совсем неэротичный бюстгальтер для кормящих, но он не смотрит на грудь, только в глаза.

— И я тебя, Саш, — его рубашка вместе с джинсами летят бесшумно на пол, а я закрываю глаза, отдаваясь во власть своего мужа, по которому жутко скучала все дни, что его не было в городе.

Мне так многое хочется ему рассказать, но не сейчас. Пока спит Мира, у нас нет времени на разговоры, только на самое важное.

Мои ладони, касающиеся его холодной кожи, кажутся обжигающими, и я вожу по его спине, слегка царапая коротко стриженными ногтями. Илья целует меня, спускаясь все ниже, оставляя влажную цепочку поцелуев. И когда его губы касаются меня между ног, я закрываю глаза, комкаю простыни и широко развожу ноги в стороны, забывая обо всем на свете.

…. После ночного московского рейса Илья спит до обеда. Я одеваю Миру в зимний комбинезон, вытаскивая на улицу белоснежную коляску. Не хочется будить Поддубного, который даже не слышит, как надрывается дочка, желая обратно ко мне на ручки. Ее десны набухли, показывая, что скоро прорежутся первые зубки.

Зимний воздух действует на нее умиротворящее. Закрываю коляску, выезжая со двора на дорогу, к парку. Большие колеса почти не вязнут в снежном месиве, образовавшемся по дороге, и я в который раз благодарю мысленно отца, выбравшего из всех колясок в подарок именно нашу.

Здесь очень тихо и кажется, что весь город еще спит в этот выходной день. Я неторопливо двигаюсь вперед, решая, что заказать на праздничный ужин: год назад, первого февраля, после того, как меня выписали из больницы, мы с Ильей расписались.

В обычной одежде, но с торжественной речью — я просто сменила фамилию на новую, став Александрой Поддубной. Ровно год я уже не Влади, и меня это устраивает.

Сегодня приедут родители. Они еще не были в нашей новой квартире: когда сдался «Эталон», Илья сменил свое старое жилье на более просторное, но переехать мы смогли только в январе, когда после праздников закончился ремонт.

Теперь Илья добирается до работы пешком: офис нашей фирмы находится на первом этаже в соседнем здании. А еще нам везет, и мы с Мирой видим его на завтрак, обед и ужин.

Когда из коляски начинает раздаваться недовольное кряхтение, я сворачиваю обратно, в сторону дома.

Видимо, Илья замечает меня из окна уже на подходе: он открывает подъездную дверь до того, как я подъезжаю к пандусу.

— Выспался? — улыбаюсь, глядя на его взъерошенные волосы.

— Почти, — он забирает у меня из рук коляску и начинает ворковать с дочкой. Заслышав его голос, она затихает на мгновение, а потом начинает гулить, выражая свою искреннюю и безусловную любовь.

Гостей мы ждем к шести. Я успеваю сбегать в душ  и переодеться, пока Илья развлекает дочь, лежа с ней на пестром детском коврике. Наблюдать за ними можно часами: столько нежности прячется в этом сильном, рослом мужчине, что я сама не могу поверить, какое счастье мне досталось. Мира похожа на него как две капли воды: разрез глаз, нос, губы, упрямый характер. Только цвет глаз еще не прояснился, и я гадаю, чей зеленый ей достанется: мой или мужа.

Первой приезжает Катя: кивает своему начальнику, протискиваясь мимо него к кроватке и хватая на руки Миру.

— Тетя Катя приехала, малышка, — приговаривает она, ловко развлекая девочку привезенной игрушкой, — я ее уже помыла с мылом, так что можно облизывать, пока мама не видит.

Следом вместе с родителями приезжает Лиза. Она выглядит куда лучше, чем год назад. Сама сестра не рассказывает, но папа уже сдал ее: несколько раз к ней в гости приезжал бывший муж, и в последний из визитов они, кажется, ходили на свидание. Но главное, что Лиза перестала пить. Надеюсь, что ее хватит надолго, а пока она становится идеальной тетей: в первое время я оставляю ей Миру с опаской, только под присмотром мамы, а теперь уже не боюсь, видя, как она относится к моей дочке.

В каждом ее жесте море неизрасходованной любви и нежности, — и я искренне надеюсь, что все у них с мужем наладится. В конце концов, треснутые и склеенные заново чашки служат еще годами, оставаясь любимыми. Возможно, с треснутыми и надломленными людьми бывает так же.

Последним приходит Олег, занося в дверь огромного серого медведя Тедди. Катька кривится у него за спиной, но молчит. Друг мужа проявляет к ней нешуточный интерес, но зная его репутацию бабника, Олега она всячески избегает.

— Где там наша мировая девчонка? — шумно кричит Суворов, по-медвежьи рыча, и Мира, и без того терзаемая прорезывающимися зубами, ожидаемо начинает кричать. Получив первый предупредительный от моей мамы, он прячется в гостиной за столом, что, наверное, к лучшему. Олег еще очень далек от детей, и хотя они ровесники с Ильей, я вижу, насколько мудрее мой муж.