Первые два дня выгребаю мусор, оставшийся с прошлого года, сушу на улице подушки и одеяло, мою полы, варю суп. Несмотря на количество работы, сил становиться только больше, - сил и желания жить, менять что-то вокруг себя.

Теперь я могу хоть целыми днями размышлять о том, как выглядит мое поведение со стороны и о полном неумении разбираться со своей жизнью.

О том, что мама права: я всегда пряталась за кем-то сильным, позволяя вести за собой, и максимум, на что хватило однажды моей решительности, так это соблазнить взрослого мужчину.

По ночам , когда я пялюсь в потолок, дом оживает. Вздыхают в такт моим мыслям ступеньки, шуршит утеплителем под самой крышей мышь, но мне не страшно.

Здесь спокойно, чтобы я ни делала.

Почти каждый день звонит мама, вместе с ней — Катька. Все наши разговоры с ней сводятся к работе, и как я не пытаюсь прекратить это, но имя Поддубного всплывает при любом удобном случае.

Я знаю, что Олега взяли под стражу, что продажи не идут, доходы падают. Что на днях недовольные дольщики «Палладиума» устраивали общее собрание, и Илья обещал им, что дом все равно сдадут раньше срока.

— Кать, хватит о нем, — прошу мягко. Неожиданно, но она становится ярой фанаткой Поддубного.

Разговоры о нем цепляют что-то в сердце, а я и сама не могу до конца понять, что к нему испытываю. Эти ощущения заставляют сгорать со стыда, — Кирилл умер не так давно, и я все еще должна горевать о нем, а думаю о другом мужчине. Не просто думаю: Поддубный часто снится мне, и то, чем мы занимаемся с ним в моих сновидениях, заставляет краснеть от воспоминаний.

Но нам обоим лучше быть подальше друг от друга.

Еще одним спасением становятся книги: я скачиваю в телефон несколько сотен, и читаю везде, где могу: на веранде дома в дождливую погоду, на пляже — в солнечную, в кровати перед сном и по утрам за завтраком.

Частенько ко мне приезжает Митя: жалуется, что с мамой тяжелее день ото дня, и, когда мы все получим наследство, он возьмет себе отдельную квартиру. Я поддерживаю его, а он — меня. За чашкой травяного легче притворяться и ему, и мне, что все по-старому и все нормально.

Так проходит время до середины октября, когда в доме становится холодно ночевать, а переносная батарея и ватное одеяло уже не спасают. Я с сожалением собираю вещи, прощаясь с дачей, точно навсегда. Выключаю везде свет и еду домой, в привычную тишину.

В конце ноября, когда я возвращаюсь из магазина, на лестничной площадке встречаю Лизу. Видеть ее здесь странно, и мы замираем, забывая поздороваться. Смотрю на нее, узнавая и не узнавая одновременно.

Сестра еще худее, чем я ее помню, темные волосы отросли, появилась челка. Несколько серебристых ниток в прядях — седина, которой раньше не видела.

— Пустишь? Давно тебя жду.

Поворачиваю несколько раз ключом в замочной скважине, захожу первой. Лиза следом, оглядываясь: здесь она еще не была. Снимает не по погоде теплые сапоги, определяя их на полку, оглядывается в поисках тапочек.

— Полы теплые, мы… я босиком хожу.

Пока она моет руки, раскладываю покупки, определяя часть в шкаф, часть в холодильник. Включаю чайник, насыпаю конфеты в вазу. Помню, что старшая — сладкоежка, поэтому достаю сахар.

Лиза садится напротив меня, пряча руки без маникюра под стол и стараясь не смотреть мне в глаза. Молчание между нами глубокое, затяжное, даже враждебное.

— Как здоровье?

— Терпимо. Таблеток стало больше.

Подмывает съязвить по этому поводу, но я только выдыхаю громко, когда щелкает чайник.

— Тебе разбавлять?

— Да, молоко есть?

Разливаю по чашкам заварку, кипяток, расставляю чашки с ложками на столе. Все чаепитие проходит в тишине, — видимо, каждой из нас нужно время, чтобы мы могли начать разговор.

Не просто так она сюда приехала, не ради чая с молоком и конфетами «Москвичка».

Наконец, Лиза встает, моет за собой чашку, переворачивая ее кверху донышком. Прислоняется спиной к кухонному гарнитуру, пряча за спиной руки.

— Ты только не перебивай, ладно? — и не дожидаясь ответа, продолжает, — я в Кирилла была влюблена с пятнадцати лет.

Пока она не видит, нахожу вслепую край стола и держусь за него, боясь, что иначе не удержусь.

— Может, у нас с тобой это семейное, только, в отличии от тебя, Кирилл на меня не обращал внимания долгое время. Как я не старалась его привлечь, всегда держался нейтрально, но о чувствах моих догадывался. Не мог не догадаться…

Она говорит и говорит, выплескивая копившиеся внутри годами чувства. Я подпираю голову рукой, мечтая никогда не слышать о ее неразделенной любви и удивляясь, как могла не заметить их.

— Когда я узнала, что вы вместе… Я так тебя ненавидела, младшая. Ты всегда была эгоистична, захотела — получила. Мне казалось, что ты с ним только ради денег, я же помню, как ты не хотела жить в нищете.

Мне хочется возразить ей, объяснить, что на самом деле все было совсем не так, и Кирилла я любила ничуть не меньше, чем Лиза. Но слова так и не срываются с губ, в ее монологе нет места возражениям и чужим признаниям, только ее сольная партия.

— Чего  я тебе только не желала… Мне стыдно, но врать смысла нет. Чаще всего, чтобы Кирилл отвернулся от тебя, чтобы ты наигралась и поняла, что он — неподходящая партия, слишком старый, не такой. Но вы не просто жили вместе, вы еще собрались жениться. Я начала пить, потакая собственным слабостям, и так становилось легче. А когда Кирилла не стало…  Я могла винить только одного человека. Тебя. Так было легче, понимаешь? — она впервые цепляется за мой взгляд. — Поэтому отправляла сообщения со старой сим-карты, думала, что обезопасила себя со всех сторон. Но правда все равно всегда всплывает наружу. Мне было больно, и я хотела, чтобы тебе было также. Больше мне нечем оправдаться.

— Мне и так было больно,  — шепчу я, — и без твоего вмешательства.

— Все, что я могу сейчас, это сказать «извини». Только вряд ли тебе это поможет.

Ее извинения действительно не спасают, но я, наконец-то, могу задать один вопрос, который беспокоит меня уже давно:

— От кого ты делала аборт? Это был ребенок Кирилла?

Лиза закусывает губу, начиная плакать, а у меня сердце обрывается. Господи, только не его, пожалуйста, пусть это будет кто-то другой. Ну не мог он оказаться таким мерзавцем, чтобы переспать с нами обеими.

— Не его, — и называет другое имя, к которому я совершенно не готова.

Мысль о том, что в смерти Кирилла может быть виновен Федоров, не дает мне покоя.

На данный момент меня волнуют всего два вопроса, и один из них — не накручиваю ли я себя вслед за Влади? Может статься, что Самойлов умер без посторонней помощи, что и указано в документах патологоанатома. А все остальное — наши домыслы, ее и мои, ничего общего не имеющие с правдой.

Я пытаюсь осторожно выяснить, где был Федоров в момент смерти Кирилла, но это не так просто: во-первых, в открытую не сделать, чтобы не вызвать его подозрений, во-вторых, с того дня прошло почти полгода, немудрено, что все, кто мог помнить, уже давно забыли.

Но выяснить все нужно до собрания, возможно, это единственный козырь в моих руках против Федорова.  Иных способов оставить фирму в том состоянии, какая она есть, я пока не вижу.

Каждый день мне звонит Олег, и в его голосе — все меньше оптимизма. Мне удалось увидеться с ним один раз, вместе с адвокатом, третьим по счету, но от смены защитников дело не меняется. Федоров поглядывает на меня значительно каждый раз, как только речь заходит о нашем субподрядчике, а Сержиков избегает разговоров со мной. Остается еще Влади, и одному Богу известно, как проголосует она. Но если Кирилл делился с ней своими планами, она должна знать, что муж не собирался отдавать свой бизнес в руки других людей.

У меня остается еще один запасной план, на самый крайний случай, но я не представляю, как его реализовать. Пока.