За цветами заехать, что ли?

Но двигаюсь прямо, никуда не сворачивая. Обычный маршрут сегодня занимает ровно в два раза больше времени, чем раньше. Поднимаюсь без лифта, не в силах его дождаться, прыгая через две ступени — на третью.

Вот только пускай попробует не открыть, не выслушать.

Жму на звонок, не убирая от него пальца, пока Влади не открывает дверь. По глазам вижу — плакала.

Блядь, чувствую себя последней сволочью, но не могу сдержаться, тянусь к ней рукой. Хватаю, прижимая к себе, заваливаясь по-медвежьи внутрь. Целовать себя не дает, уворачивается, пытаясь оттолкнуть ладонями, но я сжимаю так, что шевелиться не может.

Шепчу ей:

— Тихо, тихо. Я дурак, Сашка, дурак, только давай поговорим сначала?

Не отвечает, просто головой кивает где-то в районе моей груди, и я вроде выдыхаю: выслушает.

И камень такой с плеч падает, что я только сейчас понять могу, как боялся ее потерять в очередной раз.

Сашка

Запах Поддубного внезапно становится таким родным, таким нужным.

Я цепляюсь за полы пальто, утыкаюсь лбом в грудь, и дышу, дышу им. Господи, пусть все случившееся окажется одним сплошным недоразумением, пожалуйста!

Я так боюсь, что сейчас Илья заговорит и скажет что-то не то. Мы с ним будто идем вдоль края пропасти, один неверный шаг — и лететь обоим вниз, по отдельности, каждому в свою бездну.  Хочется крикнуть — почему, почему ты меня бросил одну, оставил вариться в собственных переживаниях, додумывать то, что не рассказал сам?

Только я молчу, растягивая секунды, во время которых мне кажется, — я ему действительно нужна. Поддубному не все равно, что будет с нами.

Он берет меня на руки, обжигая ледяными ладонями, и несет в комнату. Я слышу, как быстро стучит его сердце. Прячу заплаканное лицо, все еще не понимая, чем закончится наша с ним встреча. Шерсть пальто, к которому я прижимаюсь щекой, колкая и чуть влажная от растаявшего снега. Я провожу по ней ладонью, стирая с ворсинок не успевшие еще растаять снежинки.

Илья бережно опускает меня на диван, сам садится рядом, скидывая верхнюю одежду прямо на пол.

— Саша, — я глаза на него поднимаю, ежась. Саша. Не Влади.

Смотрю на мужчину, боясь разрыдаться, прикусывая указательный палец. Бровь у Поддубного дергается, выдавая его волнение. Сколько бы я отдала, чтобы узнать о чем он думает сейчас.

— Кто такая Алина? — шепчу. Скажу громче — голос предательски сорвется, а я и так держусь из последних сил.

— Моя бывшая.

— И давно… она бывшая?

Он выдыхает шумно, опуская голову вниз.

«Значит, виноват», — проскальзывает в голове, но я обещала выслушать его, не вынося вердиктов раньше срока.

— Официально — вчера. По факту, как только я в первый раз остался ночевать у тебя.

Кажется, дышать становится чуть-чуть легче. Натягиваю свитер на колени, подтягивая ноги к себе ближе.

Слезы все равно текут, как не стараюсь их сдержать.

— Я собирался с ней поговорить, но тянул. Мне было настолько хорошо с тобой, что больше ничего не хотелось.

Я киваю в такт его словам, тыльной стороной ладони смахивая слезы. Илья сидит, наклонившись вперед, упирается подбородком в руку. Взгляд рассеянный, в никуда.

Достаточно протянуть ладонь, чтобы коснуться его, но я только крепче сжимаю полы свитера, комкая вязаную ткань.

Расстояние между нами все еще размером с черную дыру, и я никак не пойму, как его сократить.

— Когда ты собирался сказать о ней?

— Не знаю, — он пожимает плечами, — в любом случае, обманывать тебя я не стал бы, Саша.

— А про голосование?

Лицо его меняется. Поддубный смотрит исподлобья, медленно выпрямляясь:

— Так, у тебя Федоров был? Что он тебе наговорил? Блядь, он точно доиграется у меня.

Перемены в нем настолько разительны, что я пугаюсь. Теперь в стальном голосе слышны нотки раздражения: еще немного и бросится бить рожу Федорову.

— Что ты можешь прийти ко мне ради голосов.

— Блядь, — он поднимается, проходит к дальней стене, останавливаясь у пианино. Поднимает крышку, проводя по клавишам быстрым движением. Звук выходит минорным, грустным. — Этот старый козел пытается обскакать меня по всем фронтам. Олег в СИЗО, ты знаешь?

Я киваю, но Илья не видит, стоя ко мне спиной.

— И если я проголосую против слияния, велик шанс, что там и останется. Федоров вынуждает нас действовать по его указке, используя для каждого свой метод. Сержикову, скорее всего, пообещал денег. Меня шантажирует свободой Суворова. А тебя, похоже, пугает мной? —  он оборачивается, — Саша, когда я шел к тебе в первый раз, то да, моей целью были голоса. Но я прекрасно справлюсь и без тебя.

— В каком… смысле?

Фраза звучит настолько двусмысленно-ужасно, что в животе все обмирает, покрываясь изнутри тонкой ледяной коркой. Вот оно, да?.. Сейчас он скажет, что я ему не нужна...

— Я разберусь с Федоровым сам. Одного меня достаточно, чтобы слияние не состоялось. Я не собираюсь перекладывать свои проблемы на женские плечи.

— Почему ты против него?

— Потому что я не хочу стать мальчиком на побегушках у чужих людей. Мы справляемся самостоятельно в рамках своей компании. Единственной проблемой стала ситуация с «Палладиумом», но люди выпутываются и из большего дерьма. Я не отдам никому то, что создал отец. Кирилл, кстати, тоже был против слияния.

Упоминания мужа совсем не кстати, я сразу чувствую себя виноватой еще и перед ним.

Поддубный за короткий срок превратился из заклятого врага в кого-то близкого, и чувства к нему далеки от тех, которые должна испытывать вдова.

Но кто я для Ильи?

Пока этот вопрос остается главным.

— Понятно, — я не знаю, что добавить к сказанному. Словно чувствуя это, Поддубный снова подходит ко мне, присаживаясь на корточки так, чтобы смотреть мне прямо в глаза:

— Саша, я хочу быть с тобой.

У меня непроизвольно дергается нижняя губа. Я киваю, протягиваю к нему ладонь, хватаю за ворот футболки и тяну к себе. Илья оказывается рядом в одно мгновение, и я уже стаскиваю с него одежду. Мне физически нужно ощутить, что он не просто рядом, что он — мой. Руки у него все еще холодные после улицы, и касания вызывают мурашки, но мне все равно. Мы целуемся остервенело, забывая о нежности, дорвавшись, наконец, друг до друга.

Кажется, что со вчерашнего утра, когда Поддубный уходил из моей квартиры, до этого момента, прошла целая вечность, за которую я уже успела поверить, что больше его не увижу.

Больше не почувствую, какими колкими бывают его поцелуи из-за колючей темной щетины, и как после жжет кожу вокруг рта.

Как требовательно его руки касаются моего тела, лаская и сжимая, заставляя выгибаться ему навстречу.

Илья задирает мой свитер, касаясь поочередно сосков губами, а руки уже стаскивают с меня шорты вместе с бельем. Он отрывается лишь на мгновение, подтягивая к себе за щиколотки. Оказавшись под ним, я торопливо растегиваю ремень на джинсах, помогая ему освободиться от лишней одежды. Хочу без всего, телом к телу, кожей к коже.

— Тише, Саша, не торопись. Я никуда не денусь.

И от этих слов хочется и плакать, и смеяться. Изнутри меня наполняет такое нереальное ощущение счастья, делая все тело легким, как перышко.

— Ты только мой, — шепчу, прикусывая его за плечо, и он эхом отзывается:

— Только твой.

Нам еще о многом нужно поговорить, но сейчас остается важным только сказанная им фраза. Я закрываю глаза и счастливо смеюсь, когда Поддубный целуют меня в губы.

Илья спит, лежа на животе, а я наблюдаю за ним, шалея от счастья.

Сон стирает с расслабленного лица обычно суровое выражение, и теперь он выглядит на свой возраст: двадцатипятилетним парнем, на плечах которого не лежит груз ответственности за целую компанию и судьбу своего друга.