Но она смотрит на меня как на чужого, отодвигаясь, и все внутри падает.

— Влади, — зову ее привычно, не решаясь двинуться дальше. Если она оттолкнет, что я буду делать?

Признаюсь, что воспользовался ее беспомощностью, не сумев совладать с собой?

Она вообще соображает сейчас хоть что-нибудь, может, это просто действие таблеток и лекарств? И я веду себя как херов маньяк?

Блядство, ну скажи мне хоть что-нибудь, Влади!

Вместо ответа отворачивается, и я отступаю.

Я. Блядь. Отступаю.

Несу ей какую-то хуйню про то, что мне пора.

— Иди, — Сашка кивает равнодушно, подбирая кофту, и кутается в нее, а у самой по бедрам моя сперма течет. Это зрелище взрывается в башке, и я понимаю, что легко не будет.

Бегу, как пиздюк, оставляя ее одну, завожу тачку, и прыгаю на морозе, пока она согреется, не отводя взгляда от окон Влади. Я выучил их расположение наизусть, точно от того, есть ли в них свет или нет, зависит моя собственная жизнь.

Нет, блядь, так не пойдет. Открываю карту, ищу поблизости круглосуточную аптеку, скупаю все, что предлагает девчонка в белом халате, не обращая внимание на ее зазывную улыбку.

Мне похер до всех баб на свете, я помешан на зеленоглазой ведьме. Вспоминая, как отчаянно она отдавалась мне, без капли стеснения, словно так и положено, я мчу обратно со стоящим членом, то и дело поправляя его через карман. 

Меня не было полчаса: двадцать минут из них грелся двигатель, пять я провел в аптеке. Когда подъезжаю к ее подъезду, нагло паркуя тачку под окнами, сердце в груди тарахтит, как старый мотор.

Уже знакомо давлю на звонок, но она не открывает.

Все внутри обмирает.

А вдруг она что-то с собой сделает? Еще свеж в памяти ебанутый поступок ее сестры, в котором меня обвинили, и не в силах сдержаться, я бухаю кулаком по двери, говоря громко:

— Влади, открой. Иначе снесу ее к херам.

Наконец, слышу, как срабатывает замок. Она не распахивает дверь дальше, обижена, похоже моим поступком. Я тоже хорош.

Трахнул и сбежал, не удосужившись ремень застегнуть до конца.

Блядь.

— Тебе же пора было.

— Холодно, дай войти.

Протягиваю ей пакет, в который она даже не заглядывает, и повторяю то, что делал несколькими часами ранее, только уже по-человечески.

Раздеваюсь, снимая пальто, мою руки, прохожу в комнату. Влади уже лежит, накрывшись одеялом, отвернувшись к окну.

— Чего пришел?

— Поступил как мудак.

— Ну, значит, один-один.

— Сашка, — зову тоскливо, сам не зная, что делать.

— Чего тебе надо, Илья?

Она не оборачивается, разговаривая со мной, и голос кажется отвратительно-равнодушным. Но нет, на меня она смотрела совсем не такими глазами, и я не позволю ей провалиться во все это обратно. Стягиваю футболку, штаны, залезаю в постель рядом и поворачиваю ее к себе. Влади не сопротивляется, но и не помогает. Прижимаю к себе:

— Там таблетки, сироп какой-то я принес. Если хочешь, могу принести.

— Ничего не хочу. Спать только.

— Тогда спи.

— Будешь уходить, дверь за собой захлопни.

— Я не уйду, — говорю ей серьезно и слышу, как замирает на мгновение ее дыхание. Сашка как мышь, лежит, не шевелится в моих объятиях, а я пялюсь в потолок, не видя ее лица. Закрываю глаза, повторяя, — я не уйду.

Я понимаю, что легко нам не будет. Но мне похер, теперь уже я не собираюсь отступать.

Весь следующий день я веду себя, как пьяный.

Хожу по работе, и все вокруг —  чужое, незнакомое, даже привычные вещи кажутся новыми. Не могу говорить с людьми, становлюсь внезапно косноязычным.

Ночью проснулся в три часа, пытаясь понять, где я, пялясь в незнакомый потолок.

Рядом лежит Сашка, и мне самому не верится, что она — настоящая. Горячая, свернувшаяся калачиком, живая. Дышит мне в бок, опаляя кожу. Надо, наверное, лекарство какое-то выпить? Хер его знает, все мои болезни заканчиваются двумя сутками беспробудного сна, а потом все нормально. Я не принимаю таблетки и ни хера не разбираюсь во всех этих фейерверксах, только помню из детства что-то про «аспирин упса».

В восьмом часу собираюсь на работу. Надо еще успеть заехать домой, сменить одежду, побриться. Долго копаюсь в пакете, читая внимательно инструкции к лекарствам, матерясь, а потом выстраиваю их в ряд, размашисто расписывая на листке, что от чего.

А теперь меня и самого лихорадит.

Но это не болезнь, что-то другое. Беспрестанно заглядываю в телефон, как пятнадцатилетний прыщавый пиздюк, ожидая от нее сообщение, но Влади упрямо молчит.

Не важно, вечером я приеду к ней, по-любому, и если она снова не будет открывать дверь, то подниму весь подъезд, пока Сашка не сдастся

— С Вами все в порядке, Илья Сергеевич?

Катя, секретарь, заглядывает в дверь, замечая, как я кручусь на кресле из стороны в сторону.

— Все отлично, — надеюсь, так и есть.

— Может, чаю? Я с травами заказала.

— Давай, — легко соглашаясь, — я сегодня пораньше уйду.

— Хорошо, — кивает она и рыжая голова скрывается за дверью.

После обеда поглядываю на часы, торопя время до вечера. Если вчера я не был готов к тому, что произойдет между нами, то сегодня я хочу продолжения. Да, и трахать, несмотря на ее состояние, потому что именно такой, беспомощной, я хочу ее еще больше.

Когда она не спорит, не истерит, ведет себя нормально.

И пока я еду к ней, ощущаю несвойственное мне волнение, точно первое свидание в моей жизни.

— Что ж так разбирает тебя, парень? — говорю с собой вслух, нервно теребя рулем в ожидании зеленого на светофоре. Ее дом уже виден из-за поворота, только окна разглядеть еще не могу.

… Сашка дома. На кухне горит свет, и я разглядываю светящийся прямоугольник минут двадцать, размышляя над тем, что делаю. Отбиваясь от звонков Алины. Просто коротко пишу ей, что сегодня опять не буду ночевать дома, и ставлю телефон на блок.

Надо разобраться с девушкой, завершить отношения, но не хочется портить момент той эйфории, что охватывает меня последние сутки. Не сейчас.

Выхожу на улицу, поднимая голову. Уши без шапки тут же пощипывает от морозного воздуха, на небе ни единого облака, и звезды так ярко светятся. Хватаю в руки хрустящий снег, пробую слепить из него что-то наподобие снежка, но он только рассыпается, остужая руки. Ну все, че дальше тянуть-то.

Ровно в восемь звоню в дверь Влади.

Когда Сашка открывает дверь, мы замираем оба. Сегодня она в просторной футболке и коротких шортах, по-прежнему босиком. Я размышляю, есть ли на ней трусики, и уже от этой мысли завожусь.

Захожу вперед, оттесняя ее внутрь, заставляя смотреть на меня снизу вверх.

У Сашки горят щеки, волосы собраны в небрежный хвост. Протягиваю руку, осторожно снимаю с них резинку. Хочу видеть их распущенными.

— Я пришел, — говорю самую нелепую фразу за всю свою жизнь. Если она начнет возражать, просто поцелую ее, затащу в кровать и не дам сопротивляться. Я не уйду просто так, ничего подобного.

— Спасибо за лекарства.

— Я ждал, что ты напишешь, — признаюсь ей, чувствуя себя идиотом, и притягиваю к себе ближе. Она не сопротивляется.

— Не боишься заразиться?

— А я уже болею.

— От твоих болезней у меня нет лекарств, — серьезно заявляет она, а я улыбаюсь, проводя холодной рукой по ее бедру, заставляя вздрагивать?

— А я и не хочу выздоравливать.

Когда в первый вечер сказав, что ему надо идти, Илья покидает мою квартиру, я еще долго бессмысленно хожу по дому. Останавливаюсь в ванной, чтобы смыть с себя следы нашего с ним преступления, ощущая лютый холод.

Ни одной здравой мысли о том, как я буду жить дальше, только тупое оцепенение. Для меня он — второй мужчина в жизни, я для него — лишь одна из десятка, сотни, тысяч.

— Это ничего не меняет, — убеждаю себя, привычно устраиваясь в кровати. Температура меняет восприятие реальности, и я знаю, что стоит мне уснуть в таком состоянии, как сны превращаются в галлюцинации — слишком яркие, слишком живые, слишком натуральные.