— Ты просто волшебник! — тихо воскликнула я, и из моих глаз потекли слезы. Меня охватили тысячи эмоций.

— Ты снова плачешь? — ласково сказал Фредрик, обняв меня.

— Я всегда плачу… Ты же знаешь, что я очень…

— Да, знаю, но люблю в тебе это. И все в тебе, Миша.

— Надень на меня кулон, — попросила я.

Фредрик приподнял мои распущенные волосы, снял с моей шеи цепочку, надел на нее кулон и повесил цепочку обратно.

— А что это за кольцо? — спросил он, увидев вторую цепочку.

— Это Мэри, — тихо ответила я.

Он улыбнулся и ничего не сказал.

***

Радость переполняла все мое существо: я так боялся, что Миша не простит меня, что до сих пор не мог опомниться от своего счастья.

— Мне было так больно! — прошептала она, обнимая меня своими тонкими руками.

— А я думал, что моя жизнь разбита, — тихо сказал я. — Но теперь все в порядке. Я безумно счастлив! Прости меня, из-за моего молчания ты перенесла столько страданий!

— Ты не виноват, это Мария… Ну, да черт с ней! Я люблю тебя, мой айсберг!

Миша встала на цыпочки, и мы стали целоваться. Вдруг мы услышали громкие аплодисменты и крики: «Браво!» вокруг нас, а потом мужской голос крикнул: «Даешь свадьбу!».

Мы прервали наш поцелуй и со смехом обнаружили, что за нами следили люди, живущие в соседних домах и просто прохожие.

Затем, взявшись за руки, мы зашли в дом Мрочеков. Нас уже ждали: я заходил с опаской, но оказалось, что зря. Пани Мрочек обняла меня и сказала, что очень ошибалась насчет меня, и что она благодарна мне за мой «подвиг». Пан Мрочек пожал мне руку и признался, что тоже ошибался, но выразил сожаление о том, что Миша полюбила меня так рано, потому что раньше, чем ей исполнится сто лет, мне в жены ее не отдадут.

Что касается Марии, ее родители не просто не стали ругать ее, но и согласились с тем, что она имеет право на личную жизнь, и что их взгляды на жизнь сильно устарели.

После того, как утихли все разговоры, мы с Мишей улетели в Оксфорд, в наш дом. Миша всю дорогу сидела на моих коленах и рассказывала о том, что происходило с ней с момента нашего разрыва, а я, довольный и счастливый, обнимал любимую и слушал ее болтовню, иногда прерывая ее долгими поцелуями. По дороге я пообещал Мише оставить свою работу в Лондоне, как только завершу все дела, находившиеся у меня на данный момент, а Миша стала горячо отговаривать меня не делать этого. Но я принял решение — быть с Мишей, к тому же, нужно было многому ее научить: она была так восторженна «человеческими качествами», что напрочь забыла о том, что в скором времени будет убивать смертных. Но, видя ее счастливое лицо, я решил повременить с ее первой охотой: пусть придет в себя и свыкнется с этой необходимостью.

Мы вернулись в наш дом, и на следующий же день мне было странно узнать о том, что Миша боялась пауков любого размера. Она. Вампир. То есть, она психологически, на подсознательном уровне, предполагала, что паук мог прокусить ее кожу, отравить ее ядом и убить. Поэтому сначала, когда Миша с громким визгом и в одном полотенце выбежала из ванной комнаты и стала кричать: «Там огромный паук! Ты должен убить его!», я подумал, что она пошутила. Но, когда увидел неподдельный ужас в ее глазах, понял, что ее человечность зашла слишком далеко. Вынув из ванны небольшого рыжего паучка, я выбросил его в окно, а Миша заявила мне, что теперь боится купаться в этой ванной, и пошла в мою. Мое открытие заставило меня обеспокоиться за возлюбленную и думать о том, как исцелить ее от любви к смертным: моя юная вампирша была намного человечней большинства людей.

Однажды, когда мы играли в шахматы, она вдруг подняла на меня пристальный взгляд, словно хотела о чем-то спросить, но не решалась.

— Что, Миша? — подбодрил ее я.

— У меня тут появились кое-какие размышления, — смутилась она. — Скажи, вампиры могут влюбляться в смертных?

Ее вопрос вызвал у меня улыбку: какая нелепость!

— Нет, — улыбнулся я.

— Вампир не может влюбиться в человеческую девушку? — еще раз спросила Миша, и мне показалось, что мой ответ неприятно поразил ее.

— Это невозможно, — вновь ответил я.

— А вдруг такое бывает?

— Нет, не бывает.

— Нет? Откуда ты знаешь? — иронично спросила она.

— Вампиры не влюбляются в смертных: это было бы отклонением, потому что мы не можем видеть смертных в качестве объектов воздыхания, — терпеливо объяснил я.

— Но вдруг есть такие вампиры?

— Нет, любимая, их нет.

«Ей не нужно знать о Барни. Она слишком впечатлительна» — подумал я, немного обеспокоенный ее странными вопросами.

— Но я как-то слышала об одном вампире, который влюбился в смертную девушку, — вдруг сказала Миша, пристально глядя на меня, словно зная, что я желал скрыть от нее что-то важное.

— Ладно, раз ты сама слышала, стоит признаться, что это правда, — сказал я, все же очень недовольный тем, что она откуда-то узнала о том ненормальном вампире.

— Да? Значит, и ты знаешь? — Глаза Миши округлились, словно я открыл ей огромную тайну.

— Конечно. По-моему, о Барни знают все. Включая тебя.

Миша открыла рот, как будто хотела сказать еще что-то, но затем нахмурилась и прикусила губу.

— Барни? — тихо переспросила она. В ее глазах было недоверие, и я пожалел о том, что ляпнул про него, — может, Миша всего лишь блефовала, а я так быстро попался на ее удочку. Может, она ничего и не знала. Но теперь знает. Черт.

— Ты говорила о нем? — настойчиво спросил я, пытаясь выяснить, верна ли была моя догадка.

— Ну, да, я просто не знала, что его зовут Барни, — ответила Миша, опустив взгляд на свои колени. — А как ты думаешь, его история может повториться?

— Вряд ли.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что он родился ненормальным. Он — единственный из нас, который докатился до такой жизни.

— Докатился? — Миша метнула в меня злой взгляд. — Ты насмехаешься над ним?

— Что с тобой? — Перемена в моей возлюбленной удивила меня: почему она разозлилась?

— Ты так пренебрежительно это сказал! А бедный… Бедный Барни так страдает! Какой же ты бессердечный! — Миша раздраженно вздохнула.

Я улыбнулся: да, Миша — вулкан. Никогда не знаешь, когда она взорвется.

— Вижу, что моя неприязнь к Барни задевает тебя, — утвердительно сказал я. — Прости, но таково мое мнение.

Миша виновато улыбнулась, и ее взгляд потеплел.

— Это ты прости. Просто мне не нравится, что ты считаешь, будто любовь вампира и смертной — это плохо, — сказала она.

— Это не плохо. Это невозможно.

— Но вдруг это повторилось?

— Не думаю, что это когда-нибудь повторится.

Миша кивнула и опустила голову, словно пряча от меня свои глаза. Когда я позвал ее, она провела ладонью по лицу, словно смахивая с него слезу. Это встревожило меня.

— Солнышко, ты расстроилась из-за нашего разговора? — спросил я, пересаживаясь к ней.

Она не ответила. По ее лицу пробежала еще одна слеза.

— Прости, это так… Так печально… Мне так жаль его. Так жаль! — Миша прильнула ко мне. — Бедный Се… Барни!

— Он сам выбрал такую судьбу и не жалеет о своем выборе.

— Да, но… Фредрик, ты точно не знаешь никого по имени Вайпер? Точно-точно?

— Точно. Не стоит плакать. Просто история Барни потрясла тебя, и ты придумала себе ее продолжение, — мягко сказал я. — Никакой Вайпер не существует, поверь мне.

— Да, наверно, ты прав. У меня богатое воображение и пустые размышления — тихо сказала на это Миша. — Ладно, кажется, сейчас мой ход?

Она мягко отстранилась от меня и принялась обдумывать новый ход в шахматах.

«Ох и выдумщица» — усмехнулся я про себя.

Мы уже неделю жили вместе, а Миша еще не смогла принять того, что я тоже менял одежду. Однажды, когда я переодевался в своей комнате, Миша влетела ко мне с криком, что не может найти свой телефон (новый, который мы ей купили, потому что она призналась, что разбила свой смартфон. Карточку тоже пришлось поменять), и увидела меня в джинсах и с обнаженным торсом (потому что футболку я держал в руках и думал, надеть ее или взять другую), ее лицо наполнилось испугом и смущением, и она, с восклицанием: «Ой!», выбежала и больше никогда не входила в мою комнату без стука.