«Прости меня. Я незаслуженно оскорбила тебя, но ты так благороден, что уехал. Спасибо, так будет лучше. Для нас обоих. Будь счастлив. С Новым годом. Миша».

Смотря на это сообщение, я не понимал зачем. Зачем она мучает меня? Я смог бы утихомирить свои чувства, если бы ничто не напоминало мне о ней. Ведь я даже стер из телефона ее номер, но Миша написала, и мои чувства тут же вспыхнули с новой силой и причинили мне адские страдания.

«Зачем она написала это чертово покаяние? Ей нравится вертеть мною, как влюбленным паяцем? Она думает, что я прибегу к ней, если она поманит меня своим пальчиком? Или ей просто скучно? — недовольно, даже с раздражением подумал я. — Я же сказал, что больше не побеспокою ее, значит, и она не должна беспокоить меня. Но стоп! Если Миша написала, значит, она не удалила номер моего телефона, как сделал с ее номером я. Значит, она не смогла этого сделать. Может быть, она не стерла его потому, что… А может, я просто идиот, который тешит себя пустыми надеждами? Да, я стер ее номер, но знаю его наизусть, и Миша, наверняка, знает мой. Какое это паршивое гнилое болото!»

Мне нужно было дать Мише понять, что ей не стоило писать мне.

«Я знаю. С Новым годом» — ответил я на ее сообщение.

Коротко и понятно, никаких длинных предложений и возвышенных слов типа «Я прощаю тебя, ты не виновата». Я не мог написать их, потому что не считал так: да, она была не виновата, но и я был не виноват в том, что полюбил ее, как зеленый юнец. Однако Миша не имела права кинуть мне в лицо мою же многострадальную проклятую и безответную любовь к ней.

Но вдруг я осознал, что безотрывно смотрю на экран телефона, надеясь на то, что Миша ответит мне.

«Что со мной творится! Я не подросток и прекрасно умею контролировать свои чувства! Но что я сейчас делаю? На что-то надеюсь?!» — Отключив телефон, я зашвырнул его за диван, чтобы огородить себя от соблазна позвонить Мише.

Мой переезд в Лондон оказался не из легких: нужно было разобраться с университетом, собрать много документов и выяснить перспективы постоянного заработка. Я решил заняться юридической практикой: по паспорту мне было двадцать шесть лет, и я имел два прекрасных диплома юриста Сорбонны и Гарварда, включая всю отработанную обязательную практику, и, чтобы они не пропадали, а также, чтобы чем-то занять себя, я решил пустить в дело свои умственные способности.

Я снял достойный офис, взял на место секретарши немолодую умную женщину и уже второй день до шести часов вечера просидел там: теперь в моей жизни была только работа, которая мне интересна. Но кого я обманываю? Главной моей целью было забыть Мишу, но так как это было невозможно, я желал загрузить себя работой, чтобы не осталось времени думать о юной вампирше.

В первый же день после открытия офиса у меня было три дела: бракоразводный процесс, где молодая вертихвостка требовала обобрать до нитки своего пожилого мужа; судебное разбирательство двух художников насчет авторского права, и третье — дело уже нешуточное: малообеспеченную семью иммигрантов из Италии пытались выселить из их собственного дома. В общем, наступило хоть какое-то разнообразие в моей скучной жизни.

За несколько недель мои услуги (плата за них была сравнительно небольшой) стали востребованными: у меня уже было два десятка дел. Из-за звания юриста, в офисе мне приходилось носить ненавистный элегантный костюм, но я носил его без галстука: у меня имелся всего один галстук — тот отвратительный подарок Миши, но он остался в Оксфорде. Я не любил и не носил галстуки, а подарок Миши и подавно — он напоминал бы мне о ней.

Девушки из соседнего офиса какого-то женского журнала заглядывались на меня и приглашали на чай, но я ясно дал им понять, что я — сноб и невыносимый человеконенавистник.

С тех пор, как я поклялся не курить, я не возобновлял этой привычки, но иногда упорно боролся с собой, чтобы не приобрести пачку сигарет. У меня начиналась новая жизнь: без сигарет, без Миши и без желания унижаться перед этой девчонкой.

Я заставлял себя не думать о Мише, но не мог этого сделать: как сладко звучало мое имя в ее устах, когда она называла меня «Фрэдрик», через «э», а не через «е», как было правильно. Ее прелестный польский акцент не давал мне покоя, и, вспоминая его, я невольно усмехался.

Все полученные от работы деньги я перечислял на счет детского приюта, в котором работала Мэри. Зачем? Черт его знает: возможно, мне на самом деле было жаль детей, а может, таким образом, на подсознательном уровне, я хотел соприкоснуться с Мишей, зная о том, что она часто навещает приют и что она будет рада, узнав, что какой-то «добрый незнакомец» инкогнито помогает детям.

За месяц я успел приобрести громкую славу отличного юриста, поэтому стал более избирательным в выборе дел, занимаясь только теми, которые меня заинтересовывали. Я стал забывать о Мише, но в каждой светловолосой девушке видел ее. Она была моим наваждением, и я так свыкся с этой мыслью, что, пройди мимо меня сама Миша, я не обернулся бы на нее. Ложь! Я бы… Что я? Разве я мог знать, как отреагирую! Как бы я ни старался не думать о ней, но не мог забыть ее. Однако я твердо решил, что никогда не побеспокою ее.

Благодаря новой обстановке и работе, моя жизнь перестала быть скучной, как это было до встречи с Мишей, и напряженной, когда я был рядом с ней. Я был свободен, мой день зависел только от меня, поэтому я возродил свои увлечения конным спортом и фехтованием. Но все же, иногда я закрывался в кабинете и думал о Мише. Как она там? Что делает? Наверно, сидит на лекциях, а потом, как обычно, едет домой на своем синем велосипеде, а дома читает, болтает с Мэри, ходит. Просто ходит. И не думает обо мне. Или думает: «Как великолепно, что он уехал! Больше не надоедает мне своими чувствами и нотациями!». Потом я срывался с места, гулял по городу, часами смотрел на Темзу, затем запирался дома и слушал музыку, стараясь погрузиться в нее настолько, чтобы уйти из реальности хотя бы на пару минут.

Каждый вечер я посещал разные мероприятия, выставки, театральные представления, балеты, оперу. Я старался забивать свой рабочий день, чтобы у меня не было ни одной свободной минуты.

Друзей в Лондоне у меня не было, хотя многие смертные пытались общаться со мной. Особенно девушки.

Одним словом, моя жизнь стала насыщенной. Пусть даже я был вынужден так жить, чтобы просто не думать о Мише.

Однажды вечером, на выступлении австралийского балета «Ромео и Джульетта» в стиле джаз-модерн, на котором я откровенно скучал, я встретил Брэндона Грейсона, того самого, который постоянно обыгрывал меня в шахматы. Это было уже после завершения программы: мы увидели друг друга, молча обменялись кивками, и я хотел, было, уйти, но он подошел ко мне и протянул руку для пожатия. Не скажу, что я был особо рад видеть Грейсона, — мне не нравились его развлечения. Я ни разу не был в его поместье, но был много наслышан о том, что там творится. В развлечениях Брэндона я не видел ничего забавного, но и ничего противоестественного. Конечно, мне было немного жаль смертных девушек, но ведь и сами смертные не видят ничего противоестественного в охоте на зверей. Но все же, эта особая любовь Брэндона Грейсона к этому развлечению не давала мне чувствовать к нему сильного дружеского расположения.

Но мне было скучно, поэтому я ответил ему крепким рукопожатием.

— Не думал, что встречу здесь кого-то из наших, — с улыбкой сказал Грейсон.

— А я совершенно не удивлен: подобные мероприятия всегда привлекают нас, — отозвался я.

— Верно. Как тебе балет?

— Оригинальная задумка, хорошая хореография и декорации, но Джульетта не та, что я вижу в своем воображении: танцовщица крупновата для образа хрупкой итальянки. Каков твой отзыв?

— Я ожидал большего, потому что этот балет мне страшно расхваливали. Насчет Джульетты полностью с тобой согласен. Куда ты сейчас? — спросил Брэндон.