В конце марта Мэри собралась в Лондон и пригласила меня поехать с ней, но я отказалась, сославшись на учебу, которая не давала мне возможности присоединиться к ней. Но Мэри не расстроилась: она понимала, почему я не хотела ехать с ней. Я проводила ее до автовокзала, мы обнялись, она села в автобус и на две недели уехала к своей семье. Эндрю остался в Оксфорде — у него было много работы в книжном магазине.

И я осталась одна. Одна в городе. Одна в большом доме. Мне было странно не слышать никаких звуков, даже дыхание Мэри и ее неловкое пение мимо нот, когда она принимала ванну или готовила еду. Ничего. Абсолютная тишина. Так как по дому я ходила босиком, мои передвижения были бесшумны, и это было невыносимо: я привыкла слышать, как Мэри ходит по дому, шаркая тапочками, как что-то постоянно звенит, стучит, падает. Я была одна всего лишь четвертый день, но мне хотелось сбежать из дома. Я так привыкла жить с Мэри и так полюбила эту смешную девчонку, что ее отсутствие вызывало у меня чуть ли не панику, и я уговаривала себя подождать еще десять дней, ведь Мэри имела право видеть свою семью и отдохнуть от меня, в конце концов. Так, скрепя сердце, я терпеливо ждала приезда моей дорогой подруги.

«А вдруг она случайно встретит Фредрика, и он спросит обо мне? Что Мэри ответит? Хотя ничего он не спросит! Не будет истязать себя! К тому же он не любит Мэри, — иногда думала я. — Нужно заставить себя не думать о нем!»

Но легко сказать! Фредрик продолжал перечислять в приют деньги, причем делал это каждую неделю. И когда кто-нибудь из сотрудников показывал мне чеки, я просто сходила с ума и мою грудную клетку пронзали волнение и восхищение. И боль. Он поддерживал этих детей, хотя его уже ничего не связывало ни со мной, ни с приютом, ни с Оксфордом вообще.

В воскресенье вечером Мэри позвонила мне и сказала, что классно проводит время, но немного приболела, а все из-за того, что «попала под ливень, а зонтика с собой не было». Я всегда напоминала ей взять зонтик или положить его в сумку, поэтому в очередной раз поругала подругу, но она только весело фыркнула и сказала, что вечер в теплой постели и литры горячего чая с лимоном вернут ее в тонус. И я не удержалась и спросила Мэри, не встречала ли она «сама знает кого». И она ответила: «Нет».

В понедельник Мэри позвонила опять, но я не ответила ей, потому что была на лекции, и перезвонила ей вечером, но в этот раз трубку не взяла она, и я даже подумала о том, что Мэри обиделась. Во вторник я опять позвонила ей, но вновь безуспешно. Это рассердило меня: ей так трудно было ответить на мой звонок? В таком случае, пусть звонит сама!

Мэри соизволила позвонить только в среду, когда я сидела на лекции.

«Очень вовремя! — с сарказмом подумала я, но все же, обрадовалась ее звонку и отпросилась у преподавателя выйти в коридор, так как «этот звонок был крайне важен».

— Наконец-то! Почему ты игнорируешь меня? — недовольно спросила я, едва выйдя из аудитории. — Чем ты так занята?

— Привет, это Гарри.

«Ну вот! Он опять воспылал ко мне любовью? — недовольно подумала я. — Да еще использует телефон Мэри в своих корыстных целях!»

— Здравствуй. — Я попыталась ответить вежливо и спокойно.

— Ты можешь приехать сегодня к трем часам дня в Лондон? — Голос Гарри был очень серьезным.

«Он решил пригласить меня на свидание? Да еще, чтобы я приехала сама! Вот нахал! И ради этого он отвлекает меня от лекции?» — насмешливо усмехнувшись, подумала я.

— Зачем? — с иронией спросила я.

— Дело в том, что… Мэри умерла, и сегодня в три часа дня будут проходить ее похороны.

— Что? — только и смогла ответить я и уставилась в одну точку на полу. Я не могла понять смысл слов Гарри: он нес бред.

«Наверно, он пьян. Городит такую чушь!» — решила я.

— Эту новость тяжело принять, но это правда: Мэри попала под дождь и сильно заболела. У нее был сильный жар, а потом ей стало много хуже. Мы вызвали врача, и он сказал, что у Мэри сильное воспаление легких. Ее увезли в больницу, но… В понедельник вечером она умерла. Она попросила позвонить тебе, чтобы попрощаться, но ты не взяла трубку. А вечером было уже не до этого. Думаю, ты понимаешь.

Я слушала Гарри, но в моей голове было пусто, словно это происходило не со мной, а с кем-то другим. Мне было все равно. Я просто не верила в то, что Мэри умерла.

«Какая глупость! Она не могла умереть! Мэри была здорова как вол! Ее не мог убить какой-то дождик! Ерунда! Чушь собачья! Гарри пьян! Несет такой бред!» — раздраженно подумала я.

— Ты пьян? — насмешливо спросила я Гарри.

— Я понимаю, в это трудно поверить, ведь вы были лучшими подругами…

— Ты понимаешь, что несешь? — Я повысила голос.

— Мэри умерла, и сегодня мы хороним ее! Ты приедешь? — настаивал Гарри.

Я опешила: он говорил правду? Мэри умерла? Как?! Нет. Не может быть.

— Я? В три? — Мне не верилось, что все, сказанное братом Мэри, было правдой. Реальностью. — Но ей только исполнилось восемнадцать…

«Мэри умерла, и сегодня ее хоронят. Меня зовут на ее похороны. Она звонила мне, чтобы попрощаться, но я разозлилась на нее. А в это время Мэри была уже мертвой» — Эти мысли бродили в моей голове, но я не чувствовала никаких эмоций, словно ничего не произошло. Мэри умерла, а я ничего не чувствовала. Только пустоту. Пустоту и неверие.

— Так ты приедешь?

Мою челюсть словно заклинило, и я не могла открыть рот. У меня не было никаких слов. Пусто и в голове, и в душе.

— Миша, ты там?

— Я приеду. Куда? — прошептала я, закрыв глаза.

— К нам. Если хочешь, я заберу тебя из Оксфорда.

— Нет. Я приеду сама.

— И еще: Мэри просила похоронить ее в твоем синем платье.

«Платье, которое она увезла с собой в Лондон? Но оно ей не идет!» — вспомнила я.

— Скажи Мэри, что ей больше идет зеленый цвет… — машинально ответила я.

— Что?!

— …но, если она хочет надеть синее платье…

— С тобой все в порядке?

— …пусть надевает синее.

— Ты не против?

— Это платье ей безумно нравится.

— Хорошо, спасибо. Мы ждем тебя.

Я отключила звонок. Мои пальцы разжались. Смартфон выпал у меня из ладони и с грохотом упал на пол.

— Мисс, у вас упал телефон, — вдруг услышала я, и кто-то подал мне мой смартфон.

— Спасибо, — одними губами сказала я.

Меня вдруг охватило странное, неприятное ощущение — ощущение того, что мир изменился. Все изменилось. Моя жизнь изменилась. Из нее что-то исчезло, пропало.

Замечательный солнечный день. Сегодня, двадцать девятого марта, были похороны моей Мэри. Она умерла уже два дня назад. Двадцать седьмого марта. В восемнадцать лет.

«Нужно ехать. На похороны Мэри. Значит, теперь она не вернется домой, а ведь она обещала мне. Я ведь жду ее. Как она могла обмануть меня? Так странно: она умерла, а я ничего не чувствую. Разве это правильно? Я должна чувствовать душевную боль, волнение, сожаление, беспомощность… Должна плакать. Но я не проронила ни слезинки, как будто я совсем бесчувственна» — пронеслось в моем разуме, и мне стало неприятно от самой себя. — А может, они ошиблись, и Мэри просто крепко уснула? Она не может быть такой эгоисткой. А Эндрю? Как он будет без нее? Он же так любит ее!»

Вернувшись в аудиторию, я молча забрала сумку, забрала в гардеробе свое пальто, направилась к своему синему велосипеду и поехала в магазин, где работал Эндрю.

Но, зайдя, я не увидела Эндрю за кассой, хотя сегодня у него был рабочий день. Чувствуя, что он был здесь, но где-то прятался, я пошла между полками с книгами и нашла его: Эндрю сидел в углу, рядом с полкой итальянской литературы. Он сидел на полу, согнув колени и положив голову на руки.

«Он знает» — глядя на парня, осознала я и подошла к Эндрю, но не стала ничего говорить: у меня не было сил утешать кого-либо. Меня окружала пустота: она прокрадывалась в мое тело, разрушая его. Я просто смотрела на парня Мэри и думала о том, что, наверно, он сильно страдает.